Не выбирай меня

Детство закончилось. Первый выбор

Я родилась в Венеции, в 1939 году, а через три года моя семья переехала в Милан. Мы жили в Милане втроем: я, мама Хана и бабушка Лея. Папа, уйдя на войну, исчез, мы от него не получали никаких известий.

Когда мама приходила с работы, мы обнимались, и весь вечер я от нее не отходила, я была очень к ней привязана. Моя мама играла со мной, читала мне сказки и всегда отвечала на все вопросы. Хотя шла война, и папы с нами не было — я росла беспечно.

Однажды в январе 1944 года мое счастливое детство закончилось. Маму позвали к телефону, который был установлен в лобби нашего многоэтажного дома. Мама спустилась вниз, а я, как обычно, пошла за ней. Мне не было слышно, что она говорила, потому что она шептала что-то в трубку очень тихо. Когда мама положила трубку, я увидела, как она бледна.

— Мама, почему ты такая бледная? Что случилось?

Но мама, которая всегда отвечала на мои вопросы, почему-то промолчала. Она взлетела по ступенькам в квартиру и бросилась собирать чемоданы.

— Мама, куда мы идем?

Мама снова не ответила, и я почувствовала, что происходит что-то ужасное. Мама и бабушка (я называла ее Нонна) взяли по чемодану, а я прижала к себе свою куклу Анжелику, и так мы долго шли в молчании по улицам, пока не пришли к какому-то большому дому. Мы прошли в комнату, где рядом со столом стоял человек в нацистской форме. Он приказал маме и бабушке сесть на скамейку. К моему удивлению, на той же скамейке сидела наша соседка, католичка. Офицер велел мне встать рядом с ним. Он спросил меня обычным голосом:

— Как тебя зовут?

— Джудита.

— С кем ты хочешь пойти, Джудита?

Я понимала, что я должна отвечать сразу, и посмотрела на маму — но не могла ее узнать: вместо лица у нее как будто была белая маска. Ее глаза, которые всегда смотрели на меня с любовью, сейчас кричали: «Опасность! Не выбирай меня!». Я прочитала в маминых глазах этот крик — и указала на нашу соседку.

Офицер отдал по-немецки какой-то приказ, и тут же два солдата схватили бабушку за плечи и вытолкали из комнаты. Потом они подошли в маме. Когда я поняла, что она тоже сейчас исчезнет, я бросилась к ней, но офицер остановил меня и крепко держал, чтобы я не вырвалась. Мама протянула ко мне руки — офицер меня не отпускал. Мама открыла рот, чтобы что-то сказать мне — никакого звука не вышло из ее рта. Я кричала:

— Мама, мама…

Солдаты грубо вытолкали маму в заднюю дверь, а наша соседка-католичка взяла меня за руку и вывела из комнаты. Соседка сказала мне, что не может меня оставить у себя: их семья бедна, и у них и так уже есть пять детей — и привела меня в монастырь.

Мать-настоятельница встречала нас у ворот. Она улыбнулась мне и спросила, как меня зовут и сколько мне лет. Я ей ответила:

— Меня зовут Джудита, и я не хочу быть здесь, я хочу домой.

Мать-настоятельница сказала:

— Не бойся, Джудита, мы о тебе позаботимся, и нацисты не найдут тебя.

Потом я узнала, что я была единственной еврейкой в монастыре, все остальные были христианками. Никто в монастыре не должен был знать, что я еврейка.

Проходили месяцы, я сдружилась с тремя девочками моего возраста. Мне было так тяжело держать в секрете, что я еврейка — что я решила поделиться с моими подругами. Ведь они не захотят причинить мне вред! Однажды, когда мы гуляли во дворе, я сказала им, что я еврейка. Одна из старших девочек, Марчелла, проходила в этот момент мимо и, услышав, что я говорила, сказала мне:

— Джудита, ты не еврейка, и я могу тебе это доказать.

— Как?

— Покажи мне свой пупок, и ты сама поймешь.

Я показала ей свой пупок и она сказала:

— Вот видишь, у всех христиан такой пупок — он завернут внутрь!

Я не очень ей поверила. Но когда монахини ушли на дневную молитву, Марчелла собрала всех девочек, выстроила их в две шеренги, мы с ней проверили все пупки — и действительно, все они были завернуты внутрь!

Тогда Марчелла обратилась ко всем девочкам:

— Девочки, мы раньше сомневались — не еврейка ли Джудита, но сейчас мы все убедились в том, что она, конечно же, христианка, как и все мы!

Я была в замешательстве. Я-то знала, что я еврейка! И откуда у меня взялся христианский пупок вместо еврейского?

Однажды мы учились в нашей комнате на втором этаже — и вдруг услышали со двора какие-то крики. Мы подошли к окнам и увидели двух мужчин: одного в черной форме, другого — в коричневой. Подняв головы к монастырским окнам, они кричали нам:

— Есть у вас там еврейки?

Я в панике отскочила от окна, но, к счастью, наша учительница-монахиня, стоявшая рядом со мной, тут же подтолкнула меня обратно к окну и ответила людям в форме, что в нашем монастыре нет и не может быть никаких евреек. Потом она обернулась к нам и попросила всех занять свои места. Я не могла сдвинуться с места. Единственное, что я могла вымолвить, это было «Grazie» — спасибо.

— Ты не меня должна благодарить, — сказала монахиня, — Благодари Бога! Он тебя спас!

Вскоре настоятельница позвала меня и сообщила, что отныне меня будут звать не Джудита, а Дита.

В ту ночь, лежа в кровати, я сказала себе, что если они не позволяют мне быть еврейкой, тогда я буду как будто две девочки: днем я буду христианкой Дитой, а ночью еврейкой Джудитой, и я буду говорить себе эти слова каждый вечер: «Я еврейка, меня зовут Джудита». И так никто не будет на меня сердиться, все будут мной довольны. Иисус, и мать-настоятельница, и все монахини — будут рады, что я христианка, а Вс-вышний, мама и бабушка будут рады, что я еврейка. И если все мной будут довольны — тогда они вернут мне мою маму…

Италия или Земля Израиля?

Война закончилась, и в Италии появились представители Еврейской бригады британской армии. Они начали искать в монастырях еврейских детей, с тем чтобы вернуть их в еврейские общины.

В конце мая 1945-го года, когда я была просто уверена, что раз война закончилась, моя мама вернется ко мне, я каждый день стояла у ворот и смотрела на улицу — ждала маму.

Когда одна из наших послушниц прибежала ко мне и сказала, что в кабинете матери-настоятельницы меня ждут какие-то гости — мужчина и женщина, — я не сомневалась, что это мои папа и мама. Не дослушав, я помчалась по ступенькам, влетела в дверь — и увидела, что это были вовсе не мои родители, а совершенно незнакомые люди.

Мужчина подошел ко мне:

— Шалом! Я — Цвика, солдат Еврейской бригады, а это Леа — из Эрец Исраэль. Мы евреи. Ты знаешь, что ты тоже еврейка?

Я ответила:

— Да.

— Потому что ты еврейка, мы хотим тебя забрать из монастыря — ведь это христианский монастырь, ты знаешь, — и отвезти тебя в Землю Израиля.

Я ничего не знала про Землю Израиля и я не хотела, чтобы меня снова куда-то забирали:

— Я никуда не поеду! Меня никто отсюда не увезет!

Мать-настоятельница сказала Цвике:

— Я же вам говорила, что она не пойдет с вами…

Цви посмотрел мне в глаза:

— Йеудит, ты не христианка, ты не можешь жить в монастыре. Ты должна жить со своим народом.

Мать-настоятельница положила мне руку на плечо:

— Дита, ты знаешь, что ты мне очень дорога. Я не хочу, чтобы ты покидала монастырь. Иисус тебя спас — и пока ты под его защитой, ты в безопасности.

Леа повернулась к матери-настоятельнице:

— Она не может оставаться с вами, ее передали вам только под временную опеку.

А мне она сказала так:

— Йеудит, тебе семь лет, ты уже большая девочка. Ты должна понять: здесь, в монастыре, ты нашла временное убежище. Сейчас война закончилась, и мы обходим все монастыри и забираем оттуда еврейских детей и везем их в Землю Израиля. Твое место не здесь, в Италии, а там — на еврейской земле.

Мать-настоятельница велела мне пойти в келью, подумать там полчаса и принять решение: где я хочу быть. Я сидела в келье и не знала, что делать. С одной стороны, я уже привыкла к монастырской жизни, я провела там уже полтора года, у меня было четыре близких подруги, были еще две монахини, которые ко мне хорошо относились, и была мать-настоятельница, которая любила меня. Я подумала так: «Лея сказала, что все евреи сейчас едут в Эрец Исраэль. Значит, мама и бабушка тоже там!» — и приняла решение ехать с Леей.

Когда я вошла в кабинет матери-настоятельницы, на меня смотрели три пары ожидающих глаз. Я сообщила им о своем решении, и мать-настоятельница побледнела:

— Дитя мое, ты уверена?

— Да, Мадре.

Цвика и Леа широко улыбнулись.

Мать-настоятельница попросила одну из монахинь собрать всех послушниц и принести мои немногочисленные вещи. Она рассказала девочкам, что я отправляюсь в землю евреев, потому что я еврейка, а не католичка, и пришло время прощаться. Мои подруги плакали — а я старалась не плакать…

Я со всеми попрощалась, протянула руки Лее и Цвике, и мы пошли в сторону ворот. Уже от ворот я повернулась назад, подбежала к матери-настоятельнице и обняла ее. Она сняла со своей шеи тяжелую цепочку с крестом, повесила его мне на шею, поцеловала меня в лоб и благословила.

Снова еврейка

Всех найденных по монастырям детей Еврейская бригада собирала в одном месте, в итальянском Салвино. В Салвино я снова почувствовала себя еврейкой: мы ели кошерную еду, соблюдали субботу, пели еврейские песни, учили иврит — готовясь к новой жизни в Земле Израиля. Этот дом стал моим ненадолго — в ноябре 1945 года я вместе с другими детьми уже была в детском доме в Петах Тикве, основанном сионистским религиозным молодежным движением «а-Тхия» («Возрождение»).

Нас было 68 детей из семи европейских стран. Я решила, что сейчас, когда я нахожусь на земле евреев, я должна выяснить для себя раз и навсегда — какие же пупки бывают у еврейских девочек? Когда мы купались перед субботой, я внимательно осмотрела пупки всех девочек и обнаружила, что все они — точно такие же, как у меня, завернуты внутрь. Тогда я поняла, что Марчелла, так же как и наша соседка по дому, и мать-настоятельница, и учительница-монахиня — была одной из тех, кто спасал меня от нацистов, просто придумав «надежное доказательство» моей непричастности к евреям…

Когда мне было десять лет, я получила посылку и письмо от моей тети из Англии. Я спросила ее в письме, знает ли она, что случилось с моими папой, мамой и бабушкой — но она не ответила на этот вопрос.

Через некоторое время наш детский дом закрыли, а нас перевезли в Кфар-Батью — деревню, основанную специально для выживших в Катастрофе. Моя тетя Маргарет репатриировалась в Хайфу, и я с 12 лет жила с ней. Когда тетя спросила, какой подарок я хотела бы получить на бат-мицву, я сказала, что единственное, чего я хочу — это узнать правду о моих родителях.

Тете пришлось рассказать мне, что папа пропал без вести, и его до сих пор не удалось разыскать, а мама и бабушка были убиты в Освенциме еще в 1944-м.

***

Я росла, училась, жила среди евреев в Земле Израиля — все было у меня хорошо. Италия, война, монастырь — все осталось в далеком прошлом. Я привыкла к тому, что я сирота — и привыкла не плакать. Когда пришло время, я встретила человека, с которым захотела связать свою жизнь. Это было такое счастье! Но на хупе я разрыдалась неожиданно для самой себя — так мне в ту минуту не хватало мамы, так было больно, что не мама ведет меня под хупу. А еще больше мне не хватало ее, когда я рожала своих детей. Мне и сейчас очень горько, что моим родителям не пришлось увидеть своих внуков…

Я много лет никому ничего не рассказывала о том, что пережила во время войны. Но однажды утром я увидела, как моя пятилетняя дочь смотрит на два купленных для нее вчера платья — желтое и голубое — и плачет от досады, что не может выбрать: какое из них надеть сегодня в детский сад. Я была поражена: это были настоящие муки выбора, хотя выбрать надо было всего лишь платье…

И вдруг я увидела себя как раз в возрасте моей дочки — когда мне нужно было сделать выбор не между двух платьев, а между мамой и соседкой. Вся история моего детства начала оживать в моей памяти — история потерь, слез, череды чудесных спасений и судьбоносных выборов — благодаря которым я живу сейчас со своей семьей здесь, на своей земле.

***

В итальянских монастырях в 1943-1945-м годах были спасены сотни евреев — детей и взрослых. Евреев прятали как в мужских, так и в женских монастырях, часто выдавая за монахинь и монахов. Нацисты подозревали, что за монастырскими стенами скрываются евреи, часто устраивали там облавы, и, если находили евреев — расстреливали всех, причастных к их укрывательству, не имея никакого почтения к священникам.

Сотни спасенных в монастырях еврейских детей были после войны вывезены в Землю Израиля и вернулись в лоно нашего народа.