О языке Торы и мудрецов

В свое время рав Моше Шапиро זצ"ל дал серию уроков по Книге Мишлей с комментариями Виленского Гаона. Мы предлагаем читателю краткое изложение двух уроков нашего учителя. Во время своего пребывания в ешиве «Торат Хаим» рав Моше неизменно требовал не переводить его уроки слово в слово, но излагать суть («тамцит») того, что он говорит. Это мы и попытались сделать. Излишне оговаривать, что все неточности и неясности в передаче мысли рава целиком на совести переводчика.

Изложенное представляет собой лишь малую часть большой темы языка Торы и мудрецов, к которой рав постоянно возвращался во множестве уроков по разным поводам. Следует также принять во внимание, что рав, по своему обыкновению, «открывает на пядь и скрывает на две», но все, что он говорил, имеет, согласно его утверждению, конкретный источник в нашей традиции. Однако мы не взяли на себя ответственность приводить эти источники, кроме тех, которые были указаны им самим.

Сказано в Мишлей (1:6): «Чтобы понять притчу и истолкование ее, слова мудрецов и загадки их».

Виленский Гаон комментирует слова «понять притчу и истолкование ее». Он пишет, что здесь притча («машаль») обозначает Письменную Тору. Она названа притчей, потому что притча обычно понятна сама по себе, при том что она служит «одеждой», которая должна придать образ скрытому смыслу. Так и слова Письменной Торы. Они понятны, но в них «облачен» сокровенный смысл. Поэтому необходимо понять притчу как «одежду», а ее истолкование («мелица») — как то, о чем говорит эта притча («нимшаль»).

Объясняя вторую часть стиха («слова мудрецов и загадки их»), Гаон пишет, что «агада» мудрецов называется загадкой, ибо то, о чем она говорит, непонятно, как загадка: «Невозможно соединить ее слова [в разумный текст], пока не понят вложенный в нее замысел. Тогда можно разгадать загадку. Поэтому “слова мудрецов” — это “то, о чем” (“нимшаль”), это замысел слов “агады”, а “загадки их” — это сами слова, представляющие собой загадку».

***

Притчей называется Письменная Тора, а ее истолкованием — Устная. На первый взгляд все ясно: Письменная Тора состоит из множества рассказов о событиях прошлого, которые вполне понятны, так же как заповеди и законы, которые в ней изложены. Слова понятны. Их истинный смысл — нет. Мы обычно понимаем под притчей нечто иное. Это образ, пример и т.п. для пояснения мысли^[1]. Они являются исходными для истолкования смысла.

В предыдущих уроках рав уже дал определение притчи в качестве общего введения к книге Мишлей царя Шломо («Притч царя Соломона»): Мишлей Шломо берет все, что содержится в этом мире, и все, что в нем происходит, и представляет это как притчу («машаль»). Так создается возможность вникнуть во внутренний смысл происходящего.

Начнем с начала всех вещей. Начало Откровения — это Десять речений, которыми создан мир. У нас нет никакого представления о том, что предшествует этим речениям, но тем, что открывается первым, должно быть Ухо.

У всякой вещи есть свое место — пространство, в котором она существует. Ухо создает это пространство для первых речений. Если нет слышания, то не существует и речения. Если есть Ухо, то появляется возможность речений. Оно есть их место. Возможность всегда предшествует событию (действию).

Вспомним слова Маараля (раби Йеуда Лива бен Бецалель из Праги), который сказал, что закон Талмуда «слышащий — как говорящий» основан на том, что они — слух и речь — составляют речение.

Если, как мы учим, Он «задумал» сотворить мир речением («по слову Всевышнего сотворены Небеса»), то первое, что должно быть сотворено, это Ухо — слышание. Отсюда следует, что всякое речение есть следствие слышания. Известно, что глухой нем (говорит тот, кто слышит). Всякое речение исходит из того, что (прежде) услышано. Уста говорят в силу слушания.

Притча означает, что то, что сейчас сказано, было прежде услышано в качестве речения более высокого, чем это. Если речение исходит из слышания, то в нем присутствует нечто из того, что было услышано. И так же само сущее, которое понимается как притча, указывает на иное, более высокое бытие, чем оно само.

«Муж слушающий будет говорить вечные [речения]» (Мишлей 21:28). Согласно объяснению Раши, человек, слышащий слова Торы, будет всегда говорить истину.

Всевышний говорит с нами на двух языках: на языке Творения и языке Торы. Причем Тора предшествует Творению и задает ему форму. Всевышний говорит словами Торы, как будто выполняя то, что там написано, а мир их принимает и подчиняется. «И сказал Б-г: да будет свет, и стал свет». Поэтому высшая мудрость Торы (в отличие от мудрости вообще, которая есть лишь «теория» реальности) обязывает реальность быть такой, какова она есть. Поэтому речения Торы как данные в уже сотворенном мире в том виде, в котором они доходят до нас, начинаются с бытия более высокого — со слушания. В их восприятии должно присутствовать понимание того, что было в том высшем слушании, из которого они исходят. Слушание спускается Свыше и становится речью. В этом возможность понимания более высокого смысла сказанного. Ведь понимание («бина»), по словам мудрецов, — это «выведение речения из речения» («давар митох давар»), т.е. выведение из данного речения другого речения, в нем сокрытого. Так же соотносятся слово и смысл во всех вещах. Рав говорил об этом множество раз: все, что сотворено, называется вещью («давар»), потому что оно есть также и слово («давар»). Каждая вещь говорит что-то.

***

Необходимо сказать нечто, имеющее отношение к дням Хануки. Спор греческих мудрецов с мудрецами Торы начинается с отношения к вещам, к тому, понимать ли их как истину или как притчу («машаль»).

Для философа истинность вещи в том, что она есть такая, как есть, и не более того. Есть только то речение, которое я могу высказать, и никакого другого. Притчи в реальности не существует, притча — это всего лишь вы думка. Следует воспринимать существование вещей только так, как оно нам дано, не несущим в себе никакого другого, и знать, что в речи слышится только то, что произнесено, а не речь более высокая.

С точки зрения мудрости царя Шломо, это — заблуждение. Его мудрость — это понимание сути притчи. Вещи говорят больше, чем они есть на самом деле. Они сообщают нам то, что находится в истоке Откровения, в высшем слышании. Они есть притча («машаль»). Мудрость Шломо — это способность извлекать «речение из речения». «Ты дал рабу Твоему сердце слушающее» (Млахим I 3:9).

Письменная Тора — это Ухо, т.е. то, что получено. Это не наши речения. То, что мы можем сказать, — это только производное от слов Торы. Как бы Сам Всевышний говорит с нами, и тем самым создает Ухо, способное это услышать, вследствие чего открываются наши уста. «Ухо, которое слышало Мой голос (сказанное Мною) у горы Синай, что сыновья Израиля Мои рабы,. будет проколото» («Кидушин» 22б)^[2]. Таким образом, Письменная Тора порождает Устную Тору, как слышание создает речь. Как минимум, двухступенчатая передача, когда одна ступень несет в себе другую.

Ложь также начинается с речений. Ложь — это речение о том, чего на самом деле нет, поскольку оно начинается только здесь, в устах говорящего. Истина начинается сверху, с буквы א («алеф»), а ложь — с того места, откуда начинают говорить. Лжи ничего не предшествует, кроме желания начать заново, от себя. Наши мудрецы говорят, что «ухо обжигается первым» — пустыми словами. Ложь наносит ущерб, прежде всего, уху.

Все, что мы говорим, уже было услышано нами и запечатлено в нас. Мы не смогли бы ничего сказать, если бы нам пришлось вместе с этим создавать саму речь. О Моше Рабейну сказано, что он был «тяжел устами». Тяжесть проявляется тогда, когда надо сдвинуть вещь с ее естественного места. Моше весь находился в состоянии слушания высших речений, о котором мы говорили. Перевести их в слова, доступные людям, очень трудно — и он был «тяжел устами».

Слова Торы приходят к нам Свыше. Мы их принимаем — это слышание. В слышании эти слова существуют как буквы, и сочетания букв, и то, что в них содержится в качестве смысла. Они существуют, как тело и душа, и, как тело и душа, они зависят друг от друга. Письменная Тора — это притча, а Устная — это то, о чем эта притча. Обе учат друг о друге. С помощью слов Письменной Торы я понимаю Устную, но, в свою очередь, от понимания Устной Торы я возвращаюсь к Письменной и слышу (прочитываю) ее более глубоко, т.е. мне открываются новые возможности слушания. Этот процесс повторяется и продолжается бесконечно. Каждая сторона служит притчей для другой. Понятно, что невозможно ничего понять в Письменной Торе без Устной, но вместе с тем слова и даже буквы Письменной Торы служат инструментом понимания устного учения. Это и есть притча как «машаль». Речения Письменной Торы находятся в слухе, они слышатся, и это создает возможность высказывания. То, что в слышании — это «машаль», а то, что на устах, — это то, о чем «машаль», это его истолкование, называемое «мелица». Слово «мелица» означает перевод, т.е. то, что делается для того, чтобы сказанное стало понятным для других.

Мы пояснили первую часть комментария Виленского Гаона. Теперь перейдем ко второй.

***

«Агада мудрецов называется загадкой…» и т.д. Действительно, иногда их притчи выглядят как полная бессмыслица. Или как детская игра. Таковы, например, рассказы Рабы бар Бар Ханы, или диалог раби Йеошуа с афинскими мудрецами, в которых начисто отсутствует то, что называется «пшат», т.е. простое понимание. Пустые фантазии.

По словам Виленского Гаона, сказанным в другом месте, это объясняется невозможностью выразить сокрытое учение иначе, кроме как в такой форме. В этих словах содержатся самые глубокие и великие тайны Торы, и это самый естественный способ говорить о них.

Итак, Письменная Тора — это «машаль», а Устное Учение — это «мелица», объяснение того, о чем «машаль». Но «слова мудрецов» не объясняют Писание — они направлены на более глубокие и сокрытые вещи. Они занимаются толкованием «тагим» — коронок над буквами, а не самих букв, т.е. они обращаются к вещам, которым невозможно дать «машаль». Коронки могут только содержать намек, но они даны не как речения, в которых можно увидеть «ма шаль» — они даны для таких мудрецов, как раби Акива. На этом уровне место притчи занимает «загадка», а разъяснение ее можно найти в «словах мудрецов», но только лишь в качестве «рошей праким» — начальных понятий, из которых мудрый постигает все сам («Хагига» 13а).

Как добраться до этих вещей?

Моше Рабейну мог бы говорить со скалой, чтобы она дала воду, но он извлек воду с помощью ударов посохом (Бемидбар 20:11). Тем самым, как объясняют мудрецы, он установил способ извлечения истинного смысла Торы. Он недоступен непосредственному пониманию с помощью слов, а требует непрерывного напряжения всех сил. Рамбам («Илхот талмуд Тора» 3.1213) определяет путь к овладению «короной Торы» так: «Слова Торы не доступны тем, кто не проявляет усердия, тем, кто учит их в неге, совмещая с едой и питьем, но только тем, кто [как бы] умерщвляет себя из-за них, постоянно заставляя страдать свое тело и лишая себя сна. Так толковали мудрецы стих “вот Тора: человек если умрет в шатре…” — Тора доступна только тому, кто умерщвляет себя в шатрах мудрецов… Несмотря на то, что заповедано учиться как днем, так и ночью, большую часть мудрости человек выучивает ночью. Поэтому желающий удостоиться короны Торы пусть использует каждую ночь, и не потратит ни одной на сон, еду, питье и разговоры, а только на изучение Торы и слов мудрецов».

Почему недостаточно обычного изучения? Потому что речь идет о «короне Торы», а не только о Торе как она нам дана. Непосредственно доступный нам смысл ее речений, соответствующий тому состоянию мира, к которому мы принадлежим, противоречит этой «короне» и является препятствием для ее достижения. Необходимо вывести себя за пределы обычного порядка вещей, за пределы того, что принято называть жизнью. «Умертвить себя» — это значит переместить себя, насколько это возможно, из этого мира в другой, в другую жизнь. Без этого устранения ничего не получится. Более того, в принципе нет таких слов, которыми можно было бы непосредственно передать эту мудрость. Поэтому Рамбам говорит о ночи, о времени, исключенном из активной жизни, в которой действует наше понимание вещей, о ночи, когда обычный порядок вещей в мире отступает в темноту. Удары посохом по скале указывают на необходимость как бы разрушить этот устоявшийся порядок сущего. Это состояние Изгнания («галут»), в котором находимся мы и Тора вместе с нами. Поэтому никакие слова Торы, когда ими хотят передать ее внутреннее содержание, не могут выразить ее истинную красоту. Более того, они подчас выглядят нелепыми или смешными.

Написано в Торе: «Б-г дал красоту (“яфт”) Яфету (прародителю греков), и да будет жить он в шатрах Шема (прародителя евреев)» (Берешит 9:27). Мудрецы учат отсюда закон, позволяющий переводить Тору на древнегреческий язык. Тогда почему же сказано, что будто тьма спустилась в мир, когда она в самом деле была переведена на этот язык? Виленский Гаон поясняет, что разрешение перевести Тору на греческий означает, что с этого момента Тора уходит в Изгнание. Потому постановили тогда держать трехдневный пост. Этот стих говорит, что если Тора уходит в Изгнание, то это Изгнание под властью «греков». Сквозь порядок, гармонию и красоту греческого языка и культуры не может пробиться настоящий свет Торы, поэтому это и есть состояние изгнания. Чтобы «пробиться» к свету Торы, требуются огромные усилия: ведь надо выйти за рамки того, что само собой разумеется и убедительно, или того, что принято в силу гармоничности и красоты. Об этом «слова мудрецов и их загадки». Эти вещи загадочны. (Для когото, заметим, эти загадки давно разрешены: никакой загадочности, обыкновенный фольклор).

Господство норм красоты и логичности, установленных со времен греческой цивилизации, господство, продолжающееся до наших дней — это место Изгнания («галут») Торы. Другие эпохи изгнания и формы (чуждого) господства^[3] касаются соблюдающих и изучающих Тору, но не самой Торы.

[1] Мы говорим: приведи пример, и пример имеет для нас вспомогательное, дидактическое значение. Но не таковы слова Торы.

[2] Имеется в виду, что когда еврейский раб говорит, что не желает выходить на свободу, то он противоречит тому, что слышало его ухо, и потому именно его ухо терпит ущерб.

[3] Кроме упомянутой Греции это три «царства»: Вавилон, Персия и Эдом, т.е. Рим.

Из журнала Мир Торы