Нежданные встречи 14. Зов шофара

В древности шофар использовали для того, чтобы собрать народ. В наше время шофаром пользуются в Новый год — Рош Ашана, день, когда евреи всего мира собираются в своих синагогах. Многие из них могли ни разу за целый год не переступить порога синагоги, однако с приближением Рош Ашана словно звук шофара раздается в их сердцах, призывая: «Вернитесь, дети Мои, обратись, о Израиль, к Г-споду, Б-гу твоему!» Этот призыв звучит громко и отчетливо, подобно трубному гласу, и ни один еврей не в силах пренебречь им.

Мы трубим в бараний рог в память о великой жертве, которую готов был принести Авраам, и об овне, которого он принес в жертву вместо своего сына Исаака. Эта история изложена в 22-й главе Книги Бытия. Ее урок — универсален.

Попробуем мысленно перенестись почти на 4000 лет назад.* Вот мы видим патриарха Авраама, бредущего по отдыхающему, красноватому полю в земле Ханаанской. Внезапно несказанный, экстатический восторг охватывает старца. Он слышит голос, которому уже научился верить и повиноваться, — голос Б-га. Этот голос обещал ему сына, несмотря на преклонный возраст; этот голос обещал, что потомки его будут многочисленны, как звезды в небе. Этот голос много лет назад повелел ему покинуть место, где он родился, покинуть родительский дом. Этот голос обещал ему многое, и не было случая, чтобы обещанное не исполнилось.

В этот ветреный, клонящийся к вечеру день голос обращается к Аврааму вновь, он возникает в самых потаенных глубинах души и зовет его по имени: «Авраам! Авраам!»

Старец останавливается посреди поля и оглядывается по сторонам. Вокруг ни души, но он узнает голос Б-га. Без колебаний восклицает он: «Вот я!»

И снова слышит голос, на сей раз звучащий еще громче и повелительней: «Авраам! Возьми сына твоего, единственного твоего, которого ты любишь, Исаака; и пойди в землю Мориа, и там, на одной из гор, о которой Я скажу тебе, принеси его во всесожжение.»

И голос смолк. Кажется, лишь вечерний ветер, налетая со свистом, насмехается над старцем, застывшим неподвижно во мраке. Авраам смотрит прямо перед собою; душа его в смятении. «О Глас Всемогущего Г-спода, Ты не мог требовать того, что я сейчас слышал! Моего сына? Моего Исака? Моего возлюбленного сына, отраду моей старости, обетование моего будущего? Любимого сына радости, Исаака, закалать на алтаре, словно животное, принести его нежную плоть во всесожжение! Да не дурной ли это сон?»

С наступлением ночи мысли Авраама начали проясняться. Он по-прежнему стоял на том месте, где услышал голос. Сейчас он задумчиво пускается в обратный путь. Повеление ему не пригрезилось. Всемогущий, Творец, Единый Б-г, Истинный Б-г говорил с самым послушным служителем своим — Авраамом. Не узнать этот голос было невозможно. Не понять приказания — тоже. Любовь Авраама к сыну была глубже колодца в пустыне. И сейчас, шагая по своим полям пшеницы и ячменя, посеребренным таинственным лунным сиянием, Авраам спрашивает себя: «В самом ли деле я люблю Б-га более всего на свете, или Исаака я все-таки люблю больше, чем Б-га?» Престарелый Авраам подвергся испытанию, какого не знал ни один смертный ни до него, ни после.

Всю ночь Авраам мечется по своему шатру — старый, одинокий человек, от которого потребовали отдать то, что для него дороже самой жизни. Проведя ночь без сна, Авраам уже знал, что ни в чем не сможет отказать своему Б-гу. С первыми проблесками зари он встает и молча седлает своего старого белого ослика. Не говоря ни слова, он знаком приказывает двум слугам и возлюбленному своему сыну помочь ему навьючить на ослика вязанку дров. Затем, все так же в молчании, они пускаются в путь.

Три дня идут они по золотящейся долине Мамре, среди поросших густым лесом холмов. За все это время Авраам не проронил ни слова. Он просто не в силах заговорить с сыном. Его опаленное солнцем лицо подобно каменной маске, а огоньки в глазах напоминают костры, горящие в глубине пещеры. Наконец, Авраам издали замечает гору Мориа. Он велит слугам остаться с ослом здесь. Вязанку дров он перекладывает на сильные, молодые плечи Исаака. За поясом у Авраама кремень и кресало для разведения огня, а под одеждой спрятан длинный, острый нож.

Отец и сын бредут среди предгорных холмов. Оба хранят молчание. Наконец Исаак решается его нарушить: «Отец, похоже, мы идем молиться и принести жертву. У нас с собою дрова и кремни, но где же жертвенный агнец?»

Авраам закрывает глаза, пытаясь сдержать слезы. Что может он сказать в ответ своему единственному и любимому сыну? «Б-г найдет себе жертву, сын мой,» — шепчет он.

Больше Исаак не говорит ничего и молча следует за отцом. Юноша и представить себе не может, что дрова, которые он несет на своих плечах, предназначены для того, чтобы сжечь его собственное тело, а у отца под одеждой спрятан нож, чтобы перерезать ему горло. Все выше и выше поднимаются они, пока не добираются до маленькой площадки на самой вершине горы. Исаак наблюдает, как старик тщательно собирает камни и складывает из них алтарь. Он помогает отцу разложить дрова на алтаре, а затем Авраам велит ему протянуть вперед руки.

Прежде, чем Исаак успевает понять, что происходит, его запястья уже крепко стянуты кожаным ремнем. В следующий миг связаны и его ноги, и все это — без единого слова. Может, отец шутит, играет с ним в какую-то игру? Юноша ищет ответа в глазах отца, но видит в них только слезы. Отца бьет дрожь. Происходит что-то ужасное.

На ум ему вновь приходит вопрос, который он задал отцу по дороге: где же жертвенный агнец? И вдруг его осеняет. Он сам и есть этот агнец! Щеки его белеют, глаза закатываются. Он связан по рукам и ногам, никакой надежды на спасение не остается. Старик осторожно укладывает его поверх дров на алтаре. Юноша видит, как отец в каком-то замедленном движении извлекает из складок одежды нож и заносит его над горлом сына. Исаак закрывает глаза. Он чувствует холод железа на своей коже, и сознание его меркнет.

Авраам касается лезвием горла мальчика, но медлит, пытаясь собрать все свое мужество, чтобы завершить этот ужасный акт. Внезапно он вновь слышит голос, нетерпеливый и повелительный, как летний гром: «Авраам! Авраам!»

Он вздрагивает, опускает нож и отвечает: «Вот я.»

Громче, чем когда-либо, голос продолжает: «Не поднимай руки твоей на отрока и не делай ему ничего; ибо теперь Я знаю, что боишься ты Б-га и не пожалел сына твоего, единственного твоего, для Меня.»

Больше Авраам ничего не слышит. Сквозь слезы, застилающие ему взор, он видит позади жертвенника барана, запутавшегося рогами в кустах. Жертвенный агнец для всесожжения ожидает его. Испытание окончено.

Наши отцы следовали примеру Авраама. Им тоже никакая жертва не представлялась чрезмерной. Что бы от них ни требовалось, — придти ли в синагогу перед тяжелым рабочим днем, отказаться ли от еды вовсе, нежели съесть что-нибудь запретное, или внести щедрую лепту, несмотря на собственные лишения, — они всегда откликались на призыв, подобно праотцу Аврааму. «Вот я, я готов, я не колеблюсь». В самые трудные, самые неподходящие времена простой еврей непременно посещал синагогу дважды в день. Студеной зимою он выскальзывал из теплой постели, чтобы ранним морозным утром, сквозь метель добраться до синагоги и помолиться. — В тяжелый летний зной ужин мог подождать, пока не закончится вечерняя молитва. Ни дневная жара, ни ночная стужа не могли помешать самому тщедушному и болезненному еврею дважды в день сотворить свою молитву в синагоге.

Однако ныне «еврей дважды в день» превратился в «еврея дважды в год». Статья в журнале «Тайм» показывает, что 78% евреев никогда не бывают в синагоге, кроме как во время больших праздников. О ежедневных молитвах и речи нет. Служба в пятницу вечером совпадает по времени с привычными развлечениями, будь то баскетбольный матч, любимая телевизионная программа или обед с важным клиентом. Если наши отцы готовы были принести в жертву Б-гу самую свою жизнь, то мы явно не желаем пожертвовать даже малой толикой своего комфорта.

Многие евреи полагают, что могут оплатить свой путь на небеса посредством материальной поддержки различных еврейских мероприятий. Это «еврейские кормильцы-алиментщики», готовые поддерживать иудаизм материально, но не желающие с ним жить. Принимая во внимание, что, согласно статистике, средний еврей тратит 13% своего дохода на театр, спорт и путешествия, более 7% — на выпивку, табак и сласти, и лишь меньше 2% — на религию, — эти расходы едва ли можно считать жертвой. Иудаизм требует куда большего.

В еврейском законе существуют нормы для пожертвований, безусловные для наших предков. «Если еврей желает исполнить заповедь чистосердечного даяния, он должен пожертвовать пятую часть своего дохода на достойную еврейскую благотворительность. Простой человек должен жертвовать десятую часть своего чистого дохода. Дающий меньше десятины считается скупцом» (Шулхан Арух, Йоре Деа, 249:1). Приобрести путь на небо стоит недешево. Соответствуют ли масштабы наших даяний требованиям нашей веры, или мы больше полагаемся на свои благие намерения, на свое доброе еврейское сердце?

Рабби Авраам Кохав-Лев, покойный глава общины Бреславских хасидов в Иерусалиме, сказал однажды, что на небесах есть место, в котором нет ничего, кроме больших золотых крючков. И на каждом крючке висит трепещущее человеческое сердце. Рабби пояснил, что это и есть «добрые еврейские сердца», нашедшие свой путь в небеса.

Истинное место «доброго еврейского сердца», однако, — в молитве, в искреннем служении Б-гу. Доброе еврейское сердце — это сердце, исполненное молитвы, стремящееся жить в доме Б־жьем. Вот уже более 2500 лет синагога является средоточием еврейской жизни, центром еврейской общины. Тот, кто отказывает синагоге в своем присутствии, отказывает самому себе в постоянном источнике духовной энергии, жизненно необходимой человеку для самоопределения в мире. Он отказывает себе также в братстве многих поколений, превративших синагогу в свой дом. Наконец, он отказывает себе в причастности к Б־гу, который является источником смысла всей жизни.

У наших дедов и прадедов была поговорка: «Эс из швер цу зайн а Йид» — «трудно быть евреем». Однако истинные ценности не даются легко, а то, что легко дается, зачастую оказывается не таким уж ценным. Верно, евреем быть трудно, но следует помнить историю Авраама, слышать в душе своей зов шофара и быть готовыми посвятить Б־гу свое время, силы, милосердие и любовь.