Вера после катастрофы 5. Абсурдно ли бытие?

Есть простой способ разрешить проблему кризиса веры в лагерях смерти. Можно сказать себе: Бог оставил евреев потому, что Он не интересуется человеком. Можно утешиться классическим афоризмом: «Нет на свете справедливости и судьи нет». Это будет еврейским вариантом радикальной теологии. В конечном счете, это ответ на вопрос о смысле бытия: вселенная безразлична к судьбе человечества. Вселенная — бессмысленный хаос, и нет никого, кто руководит природой и историей. Такую или похожую позицию занимают некоторые экзистенциалисты. Альбер Камю, например, выразил подобную идею в книге «Письма немецкому другу»: «Я знаю, что Небеса, безразличные к твоим ужасным победам, будут так же безразличны к твоему справедливому поражению. Даже и сейчас я ничего не жду от Небес». Это, видимо, и есть то, что имеют в виду, когда говорят об абсурдности бытия. Ценно лишь то, что сотворено человеком. Вне этого нет ничего, кроме безразличного космоса. И нет ни-какой возможности обратиться к трансцендентному в поисках критерия. Жизнь — это борьба с бессмысленной судьбой, и она целиком в руках человека. Тот факт, что человек способен творить, — единственное оправдание существования вселенной.

Самое неприятное в такой концепции, это то, что ею, при желании, можно оправдать нацизм. Раз нет высшего судьи, бытие принципиально бессмысленно и только человек создает ценности, кто же может определить, что истинно, а что ложно? Конечно, сам человек. А какой? Абстрактного, «нормального» человека не существует. Все люди разные, и преследуют они разные, иногда противоположные цели. Камю, объявив о своем неверии в конечный смысл бытия, продолжает: «Но я знаю, что есть что-то, что имеет смысл, и это — человек, потому что он — единственное создание, которое настаивает на том, чтобы смысл был. В мире есть по крайней мере человеческая правда и наша задача — дать ей оправдание перед самой судьбой. И ее единственное оправдание — человек…» Прекрасные слова, но что же такое «человеческая правда»? По-видимому, это правда Камю и таких же, как он, благородных людей. Однако Гиммлер тоже выражал свою «человеческую правду», когда, потрудившись на ниве «окончательного решения еврейского вопроса», заявил старшим офицерам СС: «Пройти через все это и остаться теми же честными людьми — вот что сделало вас сильными и крепкими. Это славная страница истории, какой еще не было и не будет». Тут нет никакого лицемерия. «Честные люди», «славная страница» — все это правда человека Гиммлера. Камю защищал преследуемых, Сартр выступал за экзистенциализм как форму гуманизма. Но почему бы другому человеку и не бороться с чистой совестью за идею высшей расы как за одну из созданных человеком ценностей? Правда, в мире, где правит «высшая раса», будет много страданий, но это уж проблема пострадавших. В систему ценностей преследователей они не входят. Что поделаешь, некоторые жалеют преследуемых, а другим нравится вишневый пирог. А есть еще и такие, которые находят смысл жизни в заполнении печей крематориев человеческими телами, считая, что без этого вселенная абсурдна. В мире, где все зависит от человеческого выбора, ценностью может стать все, что угодно.

В еврейском варианте теории: «умершего Бога» есть и иронический и трагический аспекты. Отправная точка — кризис веры, возникший в нацистскую эпоху. Однако решение проблемы вовсе не обязательно связано с осуждением нацизма. Ему ведь можно найти оправдание как одной из созданных человеком «ценностей». Такая позиция — величайший триумф идей нацистов. Ведь и они утверждали, что закон сотворен человеком и человек этот — фюрер нордической расы. Таким образом, негативный ответ на Катастрофу повторяет нацистские идеи. Как же иначе? Если «Бог умер», нет Божьей справедливости и нас не защищает Провидение (что доказано гибелью шести миллионов евреев), то это истинная победа Гитлера над иудаизмом, над душами евреев. Недаром, издеваясь над еврейским учением, нацисты хотели доказать безразличие Бога к судьбе Израиля.

Если бытие как таковое абсурдно, то бессмысленно говорить о человеке как о единственном носителе смысла. В абсурдной вселенной и человек абсурден, а следовательно и все созданные им ценности. Сам Камю иногда это чувствовал. Один из самых привлекательных персонажей его романа «Чума» — это Тарру. Он скромный человек, у него нет желания быть творцом истории. Но ему чего-то не хватает. Он видит, что на земле существуют губительные силы и жертвы. И он считает, что мы должны, насколько это возможно, не поддерживать эти силы. Тарру чувствует, что обязан быть на стороне жертв. Но почему? Он и сам этого не знает. Он хочет стать святым, но, поскольку он неверующий, не знает, можно ли достичь святости без Бога. Казалось бы, нет ничего проще. Без Бога каждый может стать святым в соответствии со своими собственными критериями. (В Валгалле подчиненные Гиммлера — честные люди). Конечно, для Камю быть святым — это значит быть на стороне жертв. Но если Бога нет, зачем определять святость так узко? По-видимому, Камю понимал, что в том направлении, по которому он шел, ему не найти решения этой проблемы.

…После того, как Тарру излил свою душу доктору Рье, оба почувствовали, что должны что-то предпринять. (Помните вопрос, преследующий персонажей пьесы Эжена Ионеско «В ожидании Годо»: «А что мы будем теперь делать?»). Друзья решают пойти поплавать, потому что «слишком уж глупо жить только чумой». Конечно же, человек должен бороться за пострадавших, но если он перестает интересоваться чем бы то ни было кроме этого, то в чем смысл борьбы?

И для того, чтобы доказать себе, что они еще интересуются чем-то кроме чумы, друзья идут купаться. Вначале это может показаться довольно странным, но потом мы понимаем символический смысл этого акта. Для того, чтобы осуществить свое намерение, Тарру и Рье должны раздобыть пропуск и выйти за тщательно охраняемые ворота чумного города. И наконец далеко, в чистой воде залива человек становится свободным «от города и от чумы». Чумный город — это символ абсурдного бытия. И борьбой за жизни пострадавших человек подавляет эту абсурдность. Вот она — попытка быть святым без Бога. Но этого мало. Нужно еще пойти поплавать в заливе, по ту сторону границы абсурда. Купанье символизирует потребность в каком-то трансцендентном источнике ценностей. Без свободы «от города и от чумы» бытие не имеет смысла. Становится бессмысленной даже борьба на стороне пострадавших.

Конечно, можно согласиться с тем, что без «купанья» бытие абсурдно. Тем не менее за его границами нет никакого «залива», никакого трансцендентного источника. Такова, в общем, позиция логического позитивизма, который отрицает допустимость каких бы то ни было суждений об объективных ценностях и сводит всю этику к субъективному ощущению «нравится» или «не нравится». Разумеется, адепт логического позитивизма — не экзистенциалист и не радикальный теолог. Он не скажет, что бытие глупо, потому что он мыслит гораздо логичнее, чем экзистенциалист. Если бы бытие действительно было абсурдно, не существовало бы никого, кто был бы настолько умен, чтобы заметить это. Об этом можно судить лишь с такой точки, с которой видна разница между абсурдным и осмысленным. Внутри самого абсурда такую точку найти нельзя. Надо выйти из области абсурдного и пойти «искупаться в заливе». Но существование «залива» отрицается с самого начала…

Да, экзистенциалист не так логичен, но зато он ближе к истине. Камю прав: жизнь имеет смысл, когда человек настаивает на том, что смысл есть. Не очень логично, но факты не обязаны следовать логике. Если человек настаивает на том, что смысл есть, — это и есть смысл. Даже нигилисты, отрицающие существование всякого смысла, в том числе и смысла, провозглашенного человеком, на самом деле его утверждают.

Ведь их заявления предполагают некие критерии, по которым они оценивают бытие. Эти критерии признаются осмысленными, но после их применения выясняется, что бытию многого не хватает. В результате первоначальные понятия о ценностях отвергают и объявляют, что бытие абсурдно…

В конце концов человек выбирает какую-то форму поведения в качестве единственной осмысленной деятельности в мире общей абсурдности. Человек все время ищет смысл жизни. Даже и отрицанием этого смысла он его утверждает. Сам человек — это смысл. Но он — смысл во вселенной. Отрицание смысла было бы не только нелогичным, но и невозможным. Лишь потому, что в мире есть смысл, существует проблема его отрицания не только логически, но и экзистенциально. И если человек, настойчиво ища смысл, объявляет, что мир не имеет никакого конечного смысла, это означает, что бытие с точки зрения осознанного смысла требует, чтобы в нем было больше смысла. Осуществимы ли такие требования — уже другой вопрос. Нигилист заявляет, что такое утверждение недоказуемо. Нигилизм — это не логическая система, а акт веры в бессмысленность существования, приспособление к тому факту, что поиски смысла бытия оказались безрезультатными. Но это приспособление есть смысл, и первоначальное требование смысла, независимо от того, найден он или нет, — это тоже смысл бытия.

Идею абсурдности вселенной можно воспринимать как догму, которую человек эмоционально принимает. С ней нельзя спорить, потому что она воспринимается как истина, вытекающая из человеческого опыта. Но нужно по крайней мере признать, что в мире есть достаточно смысла для того, чтобы осознать его абсурдность. Если есть достаточно смысла для такого суждения, то найдется достаточно жизненной силы для того, чтобы внести этот смысл в бытие.

Камю так и не ответил на вопрос можно ли быть святым без Бога, но все же он и многие другие, подобные ему, были святыми, боровшимися с миром, в котором страдают и умирают дети. И именно тот недостаток мира, из-за которого страдают дети, и является его достоинством благодаря тем, кто борется с таким миром. Своей борьбой Камю поддерживает мир, который ему отвратителен. Мера его восстания против зла, являющегося жизнью, — это также и утверждение добра, которое тоже жизнь. Проблема добра не менее важна, чем проблема зла. Тот, кто из-за существования зла решает, что бытие абсурдно, вскрывает проблему добра. Пытаясь заткнуть брешь, он обнаруживает бездну.