Вера после катастрофы. 1. Человек и катастрофа. Безразличие Запада

Вступление

Существуют два основных подхода к Катастрофе европейского еврейства: смирение перед этим фактом как перед проявлением Божьей воли или же, что чаще встречается, сомнение и непонимание, ведущее к восстанию против самой идеи благого Провидения. Этот путь в конце концов может привести к еврейскому варианту современной радикальной теологии, утверждающей, что Бог мертв и жизнь не имеет смысла. Однако в действительности вопрос должен стоять так: кто имеет больше прав судить об этой страшной проблеме? Тот, кто перенес ад гетто и концентрационных лагерей, гибель родных и друзей в газовых камерах, или же тот, кто читал, слышал о Катастрофе, возможно, даже переживал ее в своем воображении?

Ответы этих людей не могут быть одинаковыми. Те, кто там был, опираются на свой уникальный, ни с чем не сравнимый в человеческой истории опыт. Как бы глубоко те, кто там не был, ни переживали страдания жертв, они останутся настолько же далекими от Катастрофы, насколько далеки от мира концентрационных лагерей и крематориев вполне благополучные радикальные теологи наших дней. Их ответ, основанный на теоретических рассуждениях, будет таким же умозрительным, как и их опыт.

Конечно же, «восстание» радикальных теологов вполне равнозначно смиренному принятию Катастрофы теми, кто не был в лагерях смерти. Их ответ точно так же не адекватен событиям, как и ответ тех, кто бунтует и отрицает веру. Ни те, ни другие не могут установить контакт с миром Катастрофы. Кто не был там, должен прежде всего прислушаться к тем, кто пережил Катастрофу. Да, многие в то время потеряли веру. Я их понимаю. Они попали в ад похуже Дантового. Я думаю, что и Сам Бог их понимает и не ставит им это в вину. Разве я могу перенять их отношение к вере, восстать? Ведь я там не был. Я не Иов. Я только его брат. Я не имею права отвергать веру еще и потому, что среди евреев в лагерях были тысячи, десятки тысяч не усомнившихся в Творце. Они с ужасом покорились воле Бога. Я не могу отвергать веру, потому что это будет осквернением жертвы, принесенной теми, кто принял свой жребий без колебаний. Как я смею колебаться, если они смирились! Но и безропотно молчать я не могу. Я, там не бывший, не смею покориться, потому что мои братья, пройдя сквозь этот ад, восставали и отвергали. Как же я могу слышать об их нечеловеческих страданиях и покоряться?!

Я преклоняюсь перед памятью кдошим, святых, которые шли в газовые камеры с «ани маамин!»(«я верю!») на устах. И я преклоняюсь перед святой памятью тех, кто шел в газовые камеры без веры, ибо то, что им пришлось пережить, было выше человеческих сил. Они не могли больше верить. И я теперь не знаю, как мне сохранить веру. В сущности, мне легче понять, почему люди теряли веру в концентрационных лагерях, чем то, почему они ее сохраняли. Сохранение веры в таких условиях — сверхчеловеческий поступок, утрата — человеческий. Я всего лишь человек, мне ближе человеческое чем сверхчеловеческое. Вера свята, но и неверие и восстание против веры в нацистском аду святы.

Неверие в лагерях смерти — не итог интеллектуальной работы; вера была убита миллионы раз — это святое неверие. Тот, кто там не был и тем не менее с готовностью принимает Катастрофу как проявление воли Бога, в Котором нельзя сомневаться, оскверняет святое неверие тех, чья вера была убита. Но тот, кто с уверенностью присоединяется к отрицающим веру, оскверняет святую веру тех, кто ее сохранил. Можно, наверное, пойти дальше и сказать: смиренный верующий, который там не был, но безропотно соглашается с уничтожением шести миллионов евреев, оскорбляет своей верой веру лагерей смерти. Святые, которые сохранили веру в Бога Израиля в тех обстоятельствах, должны сказать такому человеку: «Что ты знаешь о вере? Как ты смеешь мириться со страданиями, которые ты не терпел? Успокойся и замолчи». Но и провозглашающие свое неверие оскорбляют святое неверие газовых камер. Жертвы Катастрофы, утратившие веру, могут сказать нашим радикальным теологам: «Как вы, не испытавшие того, что испытали мы, смеете говорить о потере веры?»

Рядом со святой верой крематориев невозмутимая вера тех, кто не перенес Катастрофу, — вульгарность. Но неверие изощренного интеллектуала, живущего в обществе изобилия, рядом со святым неверием лагерей — непристойность.

Мы не были на месте Иова и не смеем отвечать так, как он отвечал Богу. Мы должны верить, поскольку наш брат Иов верил, и мы должны недоумевать, поскольку Иов недоумевал. Такая ситуация сложилась после Катастрофы. Только так мы можем подойти к правильному ответу, если он вообще имеется. Только так мы можем пробить брешь в стене нашего непонимания. Это можно сделать, не оскверняя святую веру или святую утрату веры в аду Катастрофы. А если брешь пробить не удастся, то единственное честное решение — остаться по эту сторону стены. Возможно, ответа не существует. И лучше смириться с этим, чем искать успокоения в фальши равнодушной веры или в ничтожном неверии людей, получивших свою порцию за столом пресытившегося общества.

Глава первая Человек и катастрофа

Безразличие Запада

Поскольку человек ответствен за историю, возможно, правомернее спросить «Где был человек?» чем «Где был Бог?.» Мы не станем пересказывать здесь факты, связанные с уничтожением европейского еврейства. Известно, что почти вся Европа была заражена ненавистью к евреям. Полякам, литовцам, украинцам, словакам, венграм и румынам не требовалось особых призывов со стороны немцев. Многие из них превзошли нацистов в жестокости, хотя трудно предположить, что это вообще возможно.

Французы, голландцы и чехи ненамного от них отстали. Мы рассмотрим здесь отношение к Катастрофе свободного мира: церкви, союзников и некоторых нейтральных стран. Опять-таки, мы не станем повторять известные факты. Исторические события уже описаны компетентными авторами. Такие книги, как «Католическая церковь и нацистская Германия» Гюнтера Леви и «Когда погибли шесть миллионов. Хроника американской апатии» Артура Морса, документально подтверждают, насколько мир был равнодушен к Катастрофе, как молчал, поддерживая, в сущности, геноцид, а порой даже сочувствовал людям, занимавшимся дьявольским уничтожением народа. Эти работы приводят достаточно чрезвычайно впечатляющих фактов. Наша задача — исследовать моральный аспект всемирного равнодушия и его последствия для современного человечества.

Часто можно слышать о безразличии крупнейших держав-союзниц к преступлениям гитлеровцев. Но это не просто равнодушие, а настоящий саботаж планов возможного спасения евреев. В Эвиане (Швейцария) и на Бермудских островах состоялись две напоминавшие фарс конференции по поводу судьбы беженцев, которые показали немцам, что мир не готов протянуть евреям руку помощи. Наоборот, эти конференции подбодрили нацистскую Германию в осуществлении ее планов. В начале войны государственный департамент США, например, прикладывал все усилия для того, чтобы не дать просочиться информации о фашистских зверствах, опасаясь, что она побудит общественность требовать как-то помочь жертвам. На самом деле правительственные чиновники могли не беспокоиться. Артур Морс приводит данные опроса общественного мнения, устроенного журналом «Форчун» в апреле 1939 года после раздела Чехословакии. На вопрос «Голосовали бы вы, если бы были членом конгресса, за увеличение иммиграционной квоты для беженцев из Европы?» 83 процента опрошенных американцев ответили отрицательно, 3 процента сомневались и только 8,7 процента заявили, что проголосовали бы «за». «Американская традиция, — подытожил “Форчун”, — подверглась испытанию и не выдержала его. Результат: десять к одному». На протяжении всей войны квота так и не была превышена. Более того, перед каждым беженцем воздвигалась такая стена всевозможных административных препятствий, что число иммигрантов так и не достигло разрешенного максимума.

Наверное, самым позорным актом соглашательской политики американского и британского правительства остается история с кораблями «Сан-Луи» и «Струма». Безусловно, отказ Англии пропустить пассажиров «Струмы» в Палестину и запрет США предоставить хотя бы временное убежище беженцам с «Сан-Луи» прозвучал смертным приговором. Евреи со «Струмы» погибли, а то, что это не случилось с пассажирами «Сан-Луи», вовсе не заслуга США. Когда корабль приближался к Германии, Бельгия, Голландия, Франция и Англия сжалились наконец над обреченными и предоставили им убежище. Сколько из них в конце концов погибли, когда немцы захватили Западную Европу, никто не знает.

Ужасно, что в обоих этих случаях могущественные державы отказались помочь не во имя какого-то великого принципа, а просто придерживаясь рутинных правил, то есть по причинам, которые не могут быть морально оправданы. Например, государственный секретарь США, зная, что возвращение в Германию означает для евреев неминуемую гибель, сказал с глубокой убежденностью патриота: «Я дал присягу защищать наш флаг и следовать законам нашей страны, а вы просите меня нарушить эти законы»^[2]. Отличается ли этот аргумент от аргументов нацистских военных преступников на Нюрнбергском процессе, ссылавшихся на присягу фюреру и родине?!

Не удалось добиться хотя бы официального безоговорочного осуждения союзниками нацистских преступлений против евреев. Когда в 1940 году мир узнал о депортации десятков тысяч евреев рейха в Польшу, один из помощников государственного секретаря подал меморандум, в котором писал, что даже если только двадцать процентов этих сообщений истинны, к ним нужно отнестись с «точки зрения гуманности», так как «мы не можем участвовать ни в каком предприятии, которое в конце концов санкционирует такую жестокость в массовых масштабах»^[3]. Ответ государственного департамента гласил, что массовые убийства это внутреннее дело Германии. Кроме того, с тех пор, как вышла в свет «Майн кампф», известно, что «эти несчастные люди будут подвергаться всяким видам неправильного обращения»^[4]. Похоже, по мнению госдепартамента, «гуманность» заключалась в том, чтобы назвать жертвы «несчастными людьми». Это указывало, кому именно сочувствовало американское правительство. Больше ничего не требовалось, ведь происходящее — всего лишь «неправильное обращение», о котором мир, в конце концов, был заблаговременно предупрежден.

За весь период геноцида еврейского народа союзники не опубликовали ни одного официального документа, осуждавшего нацистские зверства. Московская декларация 1943 года, предупреждавшая фашистов об ответственности, упоминала о многочисленных военных преступлениях, но в ней не было ни слова о евреях, на которых сосредоточилась вся ненависть немцев. Не поощряла ли, в сущности, такая политика Германию продолжать действовать в духе «окончательного решения» еврейского вопроса?

Многие попытки спасти евреев торпедировались английским министерством иностранных дел, поскольку, по словам американского посла, «Британия была озабочена трудностями размещения значительного числа спасенных»^[5] В свете этого свидетельства полностью оправданной представляется точка зрения Морса, когда он писал: «Возможность массового спасения евреев угрожала палестинской политике Англии. Британское правительство, по-видимому, больше огорчала перспектива притока евреев в Палестину, чем мысль о евреях, посылаемых в газовые камеры»^[6]. Можно добавить, что так была настроена не только Великобритания. Правительства большинства других государств тоже сильнее волновались, представляя себе толпы евреев, нашедших хотя бы временный приют в их странах, чем поток евреев, ведомых на убой.

Страны антигитлеровской коалиции не только отказались распахнуть двери для тех, кто мог быть спасен, но и не предприняли почти ничего, что помешало бы бесперебойной отправке евреев в концентрационные лагеря на территории Польши. Возможно, бомбардировке железнодорожных путей, по которым шли эшелоны с узниками в Освенцим, мешали стратегические соображения. Но их, безусловно, могли разрушить партизаны, бойцы Сопротивления. И, конечно, сами евреи рвались помочь своим гибнущим братьям. В то время, когда в Венгрии еще оставались в живых семьсот тысяч евреев, сотни подготовленных парашютистов в подмандатной Палестине напрасно ждали своего часа. Не исключено, что они помешали бы гитлеровцам уничтожить венгерское еврейство. Эта операция не противоречила военным интересам союзников. Но ее отвергли по политическим причинам: сотрудничество с евреями Эрец-Исраэль означало бы признание их национальных прав. Итак, лагеря нельзя было бомбить по стратегическим соображениям, евреям нельзя было дать в руки оружие по политическим причинам. М.Вайсмандель в книге «Minha» рассказывает, как острили немцы и их сообщники в Чехословакии и Венгрии: «Самый надежный способ переправить оружие на фронт — это посадить в вагоны с боеприпасами несколько евреев и написать на крышах крупными буквами: “Перевозка евреев в концлагеря”. Тогда уж точно бомбить не будут». Такие «шутки» отлично характеризуют «гуманность» союзных держав.

На предложение принять двадцать тысяч детей из Германии американцы ответили отказом. Их аргументы как нельзя лучше отражают атмосферу того времени. Некоторые заявили, что иностранцы будут пытаться перестроить страну на свой лад.

Другие не считали детей беженцами, поскольку большинство из них — евреи. Третьи опасались активизации националистических групп. Самой оригинальной представляется позиция тех, кто утверждал, будто, позаботившись о еврейских детях, США уже не смогут гарантировать детям американских старожилов дарованные конституцией права на жизнь, свободу и стремление к счастью. Будущие юные иммигранты представлялись как тысячи бездомных, озлобленных нежелательных иностранцев, как потенциальные коммунисты и лидеры восстания против существующего строя. Чем эти «доводы» отличаются от аргументации нацистов, заносивших всех без исключения евреев, в «коммунистические агенты»? Разве есть разница между убийцами детей и теми, кто отказывался их спасать? Что может быть лицемернее, чем заявление лидеров Американского легиона: «Традиционная американская политика состоит в стремлении охранять семейную жизнь, и поэтому Американский легион решительно против разлучения семей, к которому приведет предлагаемый законопроект»^[7]. Очевидно, американские патриоты презирали «жестоких» еврейских родителей, предпочитавших лучше спасти своих детей, чем погибнуть вместе с ними в трогательном единении (на самом деле в лагерях прежде всего отделяли детей от взрослых, мужчин от женщин). Но, пожалуй, всех превзошел конгрессмен Карл Е. Мундт, который был против смягчения иммиграционных законов на том основании, что «это не американский стиль — выделять одну какую-то группу»^[8]. Итак, дети остались погибать в лапах нацистов, и гордая американская республика, территория которой лишь недавно была украдена у индейцев, избежала порабощения.

Антисемитизм нацистов встречал понимание в большинстве стран Запада. Ведь ненависть к евреям имеет глубокие корни в христианской цивилизации. На протяжении многих веков распространялась эта отрава. Но расцвет средневекового варварства не мог не вызвать общего падения морали народов. Насколько усилилась духовная деградация Запада можно судить, сравнивая отношение американского правительства к преследованию евреев в России, Румынии, Турции начала века и в нацистской Германии тридцатых — сороковых годов. Например, в 1902 году США сочли нужным заявить Румынии протест против бесчеловечного обращения с евреями, поскольку не могли «молча участвовать в таком зле»^[10] (тогда еще понимали, что молчание означает соучастие). Спустя сорок лет, перед лицом куда худших зол совесть мира уже потеряла чувствительность. Перед второй мировой войной ответственный чиновник американского госдепартамента жаловался, что «еврейские интересы вызывают слишком большой шум».

Гитлеру удалось настолько расшатать мораль Запада, что нормальные представления о добре и зле совершенно сместились. О деградации совести замечательно сказал еврейский поэт, писавший на идише, Ицхак Кацнельсон, жизнь которого легко можно было бы спасти, прояви Запад к нему чуть меньше равнодушия: «Народы мира не вмешивались и не протестовали, и не качали головой, и не предостерегали убийц даже шепотом. Похоже было, что вожди народов боятся, как бы убийства не прекратились»^[12]. Впрочем, поэт не знал, что в марте 1944 года президент Рузвельт произнес кое-что и даже вполне внятно. К сожалению, Кацнельсон к тому времени уже был мертв, как и большинство еврейских узников концлагерей. Да, были отдельные личности, которые понимали, что речь идет о духовном здоровье нации. Один человек так сказал по поводу дебатов о приеме детей из Германии: «Не потерял ли американский народ способность реагировать на такие трагические ситуации? Если выяснится, что мы потеряли эту способность, значит Америка утратила большую часть своей души»^[13]. Конечно, вопрос стоял не только об этих детях, но о спасении целого народа, обреченного на уничтожение. И ответственность легла не только на США, но и на все свободные страны. Оказалось, что не одна Америка утратила душу. Странное равнодушие проявило большинство народов. Евреи, знакомые с историей, могли задуматься над тем, а была ли вообще у христианской цивилизации душа?

Этот вопрос приходится задать, когда изучаешь официальное отношение христианства к преступлениям фашистов против евреев. Действительно, было несколько отважных церковных деятелей, решительно выступивших против геноцида. Многие священники Франции и Голландии, рискуя жизнью, спасали преследуемых. Но что они могли сделать в одиночку? Требовалось, чтобы протесты исходили от самой христианской церкви. Но, как сказал Кацнельсон, никто не выразил неодобрения даже шепотом. В этом смысле не было разницы между католиками и протестантами. Мы процитируем здесь некоторые высказывания католических лидеров, но их мнения целиком совпадали с мнением протестантских руководителей. Конечно, нечего говорить о церковниках Германии или оккупированных нацистами стран. Они были настоящими пособниками фашистов. Г. Леви в своей книге приводит массу документов. Например, благословляя молодежь в соборе Трира, католический епископ Борнвассер нашел для нее такие вдохновляющие слова: «С поднятой головой, твердым шагом мы вошли в новый рейх и готовы служить ему всеми силами нашего тела и нашей души»^[14]. Другой священник заявил, что его коллеги не только признали новую власть, но и служат ей «с горячей любовью и всеми силами»^[15]. Известному теологу из Тюбин-гена принадлежит оригинальная идея о том, что «национал-социализм и католицизм сопутствуют друг другу, как природа и красота»^[16]. Эта мысль получила развитие в сочинениях немецких теологов. В ежемесячнике иезуитов вдумчиво исследовалось сходство между свастикой и крестом: «Символ природы находит свое воплощение в символе красоты». Здесь же утверждалось, что «личность Гитлера стала символом веры немецкого народа»^[17]. Хайль Гитлер и Иисус! Если бы когда-нибудь была написана история немецкой протестантской церкви периода нацизма, мы увидели бы, что она еще позорнее истории католической церкви. Однако здесь нас в основном занимает позиция Ватикана.

В 1942 году геноцид еврейского народа был уже в разгаре. Личный представитель американского президента запросил государственного секретаря Ватикана о том, есть ли у папы какие-либо предложения о мерах по мобилизации общественного мнения цивилизованного мира против нацистского варварства. В официальном ответе было сказано, что сообщения о действиях против евреев достигли Ватикана, но подтвердить их не оказалось возможным. Другое важное лицо намекнуло, что папа полон беспристрастной любви ко всем народам и именно поэтому вынужден вести себя с большой сдержанностью. Оказывается, ничегонеделанье перед лицом гибели шести миллионов человек — не преступление, а проявление «беспристрастной любви к людям» и «мудрой сдержанности»!

Даже в апреле 1944 года, когда решалась судьба четырехсот тысяч венгерских евреев, великий папа по-прежнему хранил мудрое молчание. Венгрия — в основном католическая страна. Если бы Ватикан занял тогда твердую позицию, многое можно было бы сделать. Подпольный Комитет беженцев прямо попросил папу вмешаться: объявить, что участники депортации евреев в лагеря смерти будут отлучены от церкви. Уклончивый ответ был послан регенту Венгрии с двухмесячным опозданием, когда триста пятьдесят тысяч евреев этой маленькой страны уже погибли в газовых камерах.

Такое отношение к судьбе евреев отняло у христианской церкви право претендовать на духовное руководство народами. Конечно, на позицию Ватикана повлияли политические соображения. Однако трудно поверить, что одна только политика помешала церкви исполнить первейшие требования человеческой совести. Есть достаточно свидетельств тому, что антисемитизм, присущий христианству в древности, привел в конце концов к безумию равнодушного молчания в недавнем прошлом. М.Вайсмандель, вспоминая о пережитом в Словакии, рассказывает о двух характерных встречах с представителями католического духовенства в этой стране. Священник Тиссо был здесь инициатором плана высылки евреев. Незадолго до праздника Песах 1942 года один уважаемый раввин обратился к архиепископу Словакии, с которым был знаком в лучшие дни, с просьбой повлиять на Тиссо — его бывшего личного секретаря. Раввин говорил только об угрозе депортации. Архиепископ же, с характерной христианской любовью, решил просветить его насчет истинной судьбы, ожидавшей евреев в Польше: «Это не просто депортация. Там вы не умрете от голода и лишений, там они (немцы. — Э.Б.) убьют вас всех, старых и молодых, женщин и детей, всех в один день. Это наказание вам за смерть нашего Спасителя. Вам остается только одна надежда: всем перейти в нашу религию. Тогда я добьюсь отмены этого указа»^[18].

В те времена среди многих христиан было распространено мнение, что евреи получают по заслугам. Лучше всех это выразил папский нунций в Словакии. Осенью 1944 года Вайсмандель вместе со своей семьей и сотнями других евреев оказался в пересыльном лагере перед отправкой в Освенцим. Вайсмандель сбежал, и ему удалось добраться до резиденции папского нунция. Он описал его преосвященству условия, в которых жили люди в лагере, и попросил представителя Ватикана немедленно вмешаться в планы Тиссо. Нунций ответил: «Сегодня воскресенье. Ни я, ни отец Тиссо не занимаемся в святой для нас день будничными делами». Когда потрясенный Вайсмандель сказал, что смерть детей отнюдь не будничное дело, священник заявил: «Не существует невинных еврейских детей. Все евреи виновны. Вы должны умереть. Это наказание за ваш грех»^[19]. (убийство Иисуса. — Э.Б.).

Итак, Гитлер считал, что «евреи виновны» по расовым соображениям, архиепископ и папский нунций — по религиозным. На практике все сводилось к одному: убийствам. Да, не все христиане так думали. Но многие высокопоставленные сановники церкви разделяли эти убеждения и способствовали тому, что «божьи слуги» превратились в активных пособников злодеев.

Арнольд Дж. Тойнби так характеризует значение нацистской Германии в своей книге «История о истории»: «С тех пор, как в эпоху постэллинистического междувластия сформировачась юная западная цивилизация, немецкая нация играла в ней центральную роль, вне зависимости от того, принесла она миру благо или зло. Эта нация не могла одна совершить все эти вопиющие преступления, если бы такие же наклонности не были заложены в других, негерманских народах, пусть и в потенции. Немецкая душа в двадцатом веке — одно из тех кривых зеркал, в котором другой находит карикатурно преувеличенные черты собственного характера. И если нацистская Германия была чудовищем, значит и западная цивилизация была Франкенштейном, повинным в создании этого немецкого чудовища»^[20].

В какой степени нацистская Германия связана с западной цивилизацией хорошо видно из отношения Запада к геноциду еврейского народа. «Беспристрастность» и молчаливое одобрение оказались возможны только потому, что преступление зрело в душах других народов. Вина Германии — это вина Запада. Моральное падение Германии — это моральное падение Запада. В Катастрофе не только погибли шесть миллионов евреев. Христианская цивилизация потеряла всякое уважение в мире. Теперь, после газовых камер и крематориев, есть только одна возможность: из духовных руин западного мира должно подняться что-то совершенно новое, иначе в нашем ядерном веке у человека нет никакой надежды.