Ам Исраэль хай 12. Моисей Мендельсон

Одно из фундаментальных отличий между традиционным еврейским взглядом на историю и светской гуманистической перспективой — в понимании причин исторических перемен. Современные историки, как это утвердилось в период Просвещения, постулировали теорию о том, что есть исторические перспективы, которые управляют жизнью человечества. Отдельный человек никак не контролирует и не формирует историю, он просто участник, винтик. Есть огромные, безличные, катаклизматические силы, которые двигают нации, цивилизации и эпохи, и усилия одиночек остаться в стороне или повлиять на происходящее — бесполезны.

Не таков еврейский взгляд. У всех исторических сил есть Высший источник, но человек выбирает их согласно своей воле. Для еврейской традиции понятно, что исторические события, которые направляются волей Бога, не отменяют свободу действий человека. Творец правит всем, инициирует исторические изменения и формирует поведение людей. Но делает Он это через человека, его свобода выбора и личные идеи — инструменты намерения Всевышнего, исполнители Его плана. Человек создает историю, формирует судьбу и начинает перемены. Видимая сила истории — человек и его поведение, мудрость и глупость, но они действуют в рамках общих неопределимых параметров универсального правления Творца. Поэтому, хотя события 18—19 веков в Европе, столь важные для истории еврейского народа, соответствовали воле Создателя, они были плодами деятельности людей, народов, а не бесформенных, безличных исторических сил.

Одним из таких людей был немецкий еврей Мозес (Моисей, Моше) Мендельсон. Его биография отражает историю одного из первых евреев в Западном мире, который завоевал себе место в чуждом нееврейском мире. Но, как доказали последующие события, триумф Мендельсона был пустым, временным и вводящим в полное заблуждение. Мендельсон и его современники посеяли ветер; а европейским евреям через два века пришлось пожинать бурю.

Вся фальшь Просвещения¹ и его «блага» для еврейства отражаются историей Мендельсона. Он развязал силы, разрушительные для отдельных евреев и всего еврейского народа в целом. Строгость еврейского исторического суждения по отношению к нему — отражение тотального разрушения, тех бед, которые он породил. Он видел себя героем своего народа. Но история оценила его иначе.

Мозес бен Менахем Мендель (отсюда его фамилия Мендельсон — сын Менделя) родился в Дессау в 1729 году (потому его нередко называют Дессауер), был вундеркинд и отличался способностями и огромным упорством.² Он получил полное еврейское образование, хорошо знал Талмуд и Библию. Но в четырнадцать лет поехал в Берлин и там, под руководством разных еврейских учителей, приобрел широкое светское образование, которое побудило его попытаться переформулировать истину о традиционном иудаизме. Он нашел себе работу у богатого еврея, торговца шелком, стал у него библиотекарем, учителем и постепенно его партнером. Но не обрел славы в мире торговли.

Он познакомился с Г. Лессингом, одним из крупнейших немецких литераторов того времени. А через него привлек внимание ведущей германской интеллигенции той поры, включая придворных короля Фридриха Прусского. Философские работы Мендельсона, написанные на блестящем немецком языке, стали появляться в печати, и к 1763 году он становится одним из самых уважаемых и известных ученых Германии, но внешне продолжал оставаться соблюдающим евреем, даже когда был принят в немецкие философские и интеллектуальные круги. В своих глазах, Мендельсон никогда серьезно не компрометировал своей еврейской веры и соблюдения.

Вначале он получал согласие раввинов на многие свои работы и регулярно дружески переписывался с некоторыми ведущими раввинами Германии, Богемии и Польши. Но позднее изолировал себя от всех раввинов, а потом отошел от строгого соблюдения традиции, характерного для него в юности. Мендельсон перевел Еврейскую Библию на немецкий язык, упорно боролся за гражданские права для евреев, как интегральную часть реформ века Разума и Эмансипации, и защищал иудаизм от интеллектуальных и прочих нападок нееврейского мира. Его Федон и поздняя работа Иерусалим — апология евреев и иудаизма. Все же Мендельсона справедливо считают отцом реформированного иудаизма.⁴ Некоторые из его детей и большинство внуков стали христианами. Он открыл дорогу ассимиляции и смешанным бракам, характерным для западноевропейского еврейства восемнадцатого и девятнадцатого веков. Его имя стало символом изменений и противоречий, а позднее — жестокого обмана. Семена этого горького плода можно было увидеть в собственных сочинениях Мендельсона и в его подходе к иудаизму и еврейскому народу. Хотя не он отчеканил эту фразу, но был духовным отцом знаменитого в девятнадцатом веке лозунга Аскалы, Еврейского Просвещения: «Будь космополитом на улице и евреем дома». Время и события доказали невозможность этой раздвоенности, но в восемнадцатом веке, на взлете Просвещения, Мендельсон считал, что это возможно. Он ошибочно видел себя первым примером реализации этой цели.

Как многие гениальные люди, он наивно воспринимал свои исключительные качества как типичные, не отдавая отчета в своей уникальности. Он был убежден, что если он, Мендельсон, может оставаться умеренно соблюдающим евреем, не скрывая своего еврейства при дворе императора и в ведущих интеллектуальных салонах Европы, то это могут и все другие евреи. Но когда Просвещение распространилось на массы евреев, многие из них оказались плохо подготовлены к новому миру, не оставив при этом и старый мир, что повлекло трагические последствия.

Мендельсон не воспринимал этой ясной опасности, поэтому его ранила оппозиция многих выдающихся раввинов того времени его подходу к современности и иудаизму. Он неправильно расценивал это как слепую приверженность прошлому, неосмысленный консерватизм. Благоприятная возможность обрести равенство и гражданские права, продвинуться интеллектуально и экономически не давала Мендельсону увидеть страшный риск и опасность в полном принятии Просвещения. Его оппоненты, раввины, были подозрительнее и восприимчивее, и события доказали их мудрость. Для этого очень подходило высказывание Талмуда: ⁵ «Кто мудр? — Тот, кто предвидит, что родится». Раввины видели в Мендельсоне не хорошего еврея, сражающегося за права евреев, а, скорее, его внуков, которые крестились и страдают от ненависти к самим себе — удел всех евреев-изменников.

Прежние взгляды Мендельсона на иудаизм исказились под влиянием философии Просвещения. Он был не прав: не только практически, но и теоретически. Он был виноват не только в неправильном суждении, хуже того, он не сознавал, куда приведут его ошибки. Веря в откровение Творца на Синае, он объяснял при этом, что ритуальные законы Торы относились не только к Израилю. Его позиция вела к тому, что моральные и философские идеи Торы представлялись универсальными и относительными, обычным предметом человеческих рассуждений.

Его последователи довели эти идеи до логического конца. Если великие моральные принципы Торы предназначены всему человечеству, а в век Просвещения оно все объединилось в поисках добра, Израилю не нужно сохранять свое соблюдение специфических ритуальных законов Торы. Скорее, следует присоединиться ко всему человечеству в приложении моральных истин Торы.

Более того, Просвещение (особенно философия Эммануила Канта⁶) считало человека единственным мерилом, арбитром универсальной моральной идеи. Значит, Тора обязывала его лишь до тех пор, пока он был готов принимать ее учения. Отсюда шло отрицание традиционной еврейской жизни и соблюдения ритуалов, лишение Библии божественности, потеря уважения к древним истинам иудаизма.

Теория личного суждения о нравственности, которую поощрял Мендельсон, выросла в реформированный иудаизм. Он декларировал, что разум скорее, чем вера, является источником истины, и что интеллект и опыт человека способны руководить им во всех отношениях и определять его будущее. Реформа, начатая Мендельсоном и усиленная Авраамом Гейгером и Самуилом Гольдхаймом, в поколении после Мендельсона дошла до логического предела рационализма. Может быть, это было рациональной, этической и даже гуманистической культурой, но это больше не был иудаизм.

Мендельсон также твердо верил в присущие западной культуре и Просвещению позитивные силы. Он не видел в культуре «новодел Торы»⁷, ее суррогат, а воспринимал как самостоятельную ценность. Культура, казалось ему, поднимет и облагородит евреев, спасет все общество. Поэтому он воспринимал перевод Торы на немецкий язык не только как средство сделать ее доступной для отчужденных от нее, не понимающих святой язык евреев, а, скорее, как средство научить читающих на иврите евреев немецкому языку!

Он хотел, чтобы евреи могли эстетически воспринимать мир, ценить искусство, знать литературу, поэзию, философскую гармонию. Он был уверен, что его комментарий к Торе, Беур, был «необходимым первым шагом к культуре». И убежден, что иудаизм может выжить в просвещенном культурном мире только как часть этой общей культуры. Еврейский мир следовало измерить посредством внешнего критерия, в соответствии с мнением Эсава о Яакове, по стандартам европейского Просвещения. То, что не проходило по стандартам современного немецкого Просвещения, следовало устранить из еврейской мысли и практики.

«Целью Мендельсона было достичь признания, одобрения нееврейского мира, поэтому он не принимал идеи и притчи раввинов, как не соответствующие основным верам нации (Германии) и ее обитателей».⁸ Это точка зрения еврейского комплекса неполноценности по отношению к общей культуре сильно отозвалась эхом в Израиле через два века.

Его собственное слабеющее практическое соблюдение Торы вместе с рабской имитацией ценностей и идей Просвещения отделяло его от еврейской перспективы и традиции. К концу жизни он был дедушкой христиан, буквально и фигурально. Его опыт, показывающий, к чему приводит нееврейская мысль и поведение, мог быть примером для поздних реформистов и просвещенцев. Когда в 1786 году Мендельсон умер, Европа была на пороге перемен. Революция, постоянные войны, индустриальная революция и радикальные новые доктрины о социальных переменах — все это было в пути. Старая Европа исчезала, новая рушила стены гетто. А невинные евреи, не ведая того, попали в намного более опасный мир, чем мог себе представить Мендельсон.

¹Просвещение (эпоха Просвещения) — движение мысли и веры, популярное в Европе 18 века. Его главное убеждение — правильное рассуждение и научное понимание ведут к истинному знанию, миру между людьми и социальному прогрессу, а религия как фактор человеческой жизни не нужна.

² Поскольку он все время сидел и учился, у него возникли проблемы со спиной, болезнь, которая исказила его фигуру.

³ Среди них рав Йонатан Эйбишиц из Гамбурга и рав Гирш Левин из Берлина. Но его сурово критиковали другие крупные раввины того времени, такие как рав Пинхас Горовиц из Франкфурта на Майне, рав Иехезкель Ландау из Праги, и рав Давид Тевеле из Лиссы, цитирует полемику против Мендельсона раввинов того времени.

⁴ Современные реформисты не признают его своим духовным отцом. «Только в более широком смысле можно назвать Мендельсона духовным отцом Реформы, поскольку он стремился внести вклад в общечеловеческую мысль и при этом оставаться евреем. Он все тщательно соблюдал, был очень образован и гордо заявлял о принадлежности к своему народу. Но жизнь в двух мирах создает свои проблемы… хотя, в общем, он достиг в этом успеха и показал, что это возможно».

⁵ Вавилонский Талмуд, трактат Тамид 32а.

⁶ Выдающийся немецкий философ Нового времени (1724—1804) рассуждал о «критическом», «трансцендентальном» и «формальном» идеализме. Его «Критика чистого разума» и «Различия принципов естественной теологии и морали» сохраняют интерес и влияние до сих пор. Даян И. Грюнфельд писал в ведении к английскому изданию книги рава Ш.Р. Гирша «Хорев», «Кант, чья нравственная философия — кульминация индивидуализма девятнадцатого века, настаивал на моральной автономии до такой степени, что любой закон, исходящий извне (гетерономия), даже если при этом вовне (гетерос) имеется в виду сам Б-г, сознание человека должно подвергнуть критике и моральному оправданию. Для Канта только автономия была базисом истинной морали».

⁷ Традиционный термин средневековых раввинов для описания светских искусств и наук.

⁸ Так Фрекеле критикует Мендельсона, см. Мордехай Элиав, стр. 38, прим. 69.

С любезного разрешения переводчика, Гедалии Спинаделя