Авраам бен Авраам 20. Вне досягаемости инквизиции

Менахема Лейба вновь бросили в темную холодную камеру. И под пытками он оставался тверд; даже страшная боль не заставила его произнести ни единого предательского слова. Тело было изранено, кости переломаны, а душа покоилась в сиянии, подобном ореолу святых мучеников.

Теплые одеяла лежали на каменной скамье. Откуда они взялись? Узник был слишком истерзан и утомлен, чтобы думать об этом. Одеяла согрели Менахема Лейба, и он уснул. Когда же проснулся, похожие на демонов черные тени падали на пол сквозь зарешеченные окна, возвещая приближение ночи. Боль, утихшая на время, вернулась с новой силой. Ступни болели так, словно все еще были проткнуты длинными иглами. Необыкновенная тяжесть сдавливала грудь и горло, не давая дышать, лишая его жизни.

С огромным усилием он дотянулся до мешка, лежавшего среди камней. Ночь еще не наступила: еще можно было надеть талит и тфилин и прочесть молитвы. Менахем Лейб попытался встать, поднять кувшин с водой, но его тело было как будто перетянуто веревкой, которая затягивалась все плотнее и плотнее, как бы отделяя верхнюю часть тела от нижней. Он приподнялся, но ноги отказывались слушаться. С трудом он накинул талит на голову и упал на одеяла. Из его ноющего сердца исходили молитвы, заживляющие горящие раны.

Что такое счастье мучеников, страдавших за Б-га? Какие видения сопровождают их на костер, чтобы облегчить мучения и превратить их в священную радость?

Менахем Лейб смотрел на дверь в ожидании. Если бы только он пришел. Если бы опустился вместе со мной в глубины моего страдания и даровал поддержку, то я мог бы умереть достойно… Если бы только появился Рабейну Элияу… Он, конечно, уже далеко на западе…

Тем временем темнота заполнила всю камеру. Теперь уже зарешеченные окна не были видны. Холод коснулся Менахема Лейба и скользнул вниз по истерзанной спине. Не осталось ни желания, ни сил снять талит и укрыться одеялами. Раны горели огнем. Лихорадочный пот выступил по всему телу, густой туман замутил рассудок. Костер разгорелся внутри Менахема Лейба. Язык прилип к нёбу. Он протянул руку к кувшину, но не смог дотянуться. Несчастный крепко закрыл глаза и, как бы со стороны, увидел картины прошлого, яснее, чем когда-либо раньше. .

Приятное тепло разлилось по всему телу. Образы детства, сияя, возникли из темноты. Он отдыхал на груди матери. Как, должно быть, чудесно иметь отца! Но он никогда не знал своего отца. У него всегда была только мама, постоянно плакавшая по отцу.

Почему мне стало так тепло? Он лежал на маленькой кровати в крошечном домике; под ним — мешок с жесткой соломой, тонкое одеяло укрывало его. Кровать стояла около печки, это был эрев Шабат. Мать поднялась до рассвета, чтобы разжечь очаг и испечь халы на Шабат. Становилось все теплее и теплее.

Как восхитителен этот запах из открытой печи! Его мать раздувала огонь до тех пор, пока ее худое, усталое лицо не вспыхивало так же, как пламя. Она готовилась к Шабату. Одолжив деньги, мать купила трех гусей, отнесла их к резнику, затем ощипала перья и, разделив каждого на четыре части, продавала посетителям. Все, что оставалось, — лапы, головы и потроха — мать превращала в субботнее угощение для своей семьи. С рассветом она отправлялась на работу, помогая в разных домах готовить, убирать, мыть полы. «Поднимайся, Менахем Лейб, скоро нужно молиться. Возьми с собой Йоселя. В воскресенье йорцайт. Научи мальчика читать кадиш».

Бейт мидраш. Зеленые стены. Гладкие изразцы. Тепло. Он чувствовал, как по шее скатываются капли пота. Перед ним стоял старинный, длинный, черный, изъеденный жучком стол с огарком свечи, на котором застыли, словно слезы, потеки воска. Это было поздним, поздним вечером в четверг. Не спи. Продолжай учение. Вслух. Не засыпай. Торопись, пока свеча не догорела. Это время мишмара. Ты должен повторить все, что изучил за эту неделю…

Деревня. Бедные малютки. «Подойдите, дети, подойдите, ближе. Ну, вот так… Не моя вина, что Небеса дали вам так мало… Вам известна лишь скотина во дворе. Давайте попробуем еще раз. Адам — человек; ки якрив — если он принесет; корбан — жертва…»

Понимаете, реб Йоэль. У Ваших сыновей, не при Вас будет сказано, головы, как камни. Но самое главное, что у них есть желание учиться. Вы занятой человек, тем не менее, Тора гласит: «Ты будешь учить своих сыновей». У Вас сильные кулаки… Так что не волнуйтесь, они всего лишь дети. Запомните: «Оттолкни их левой рукой и приблизь к себе правой».

«Садитесь, реб Йоэль. Давайте обсудим все спокойно. Чего Вы хотите? Чтобы эта учеба была Вашей долей в Ган Эдене? Я не знаю, достаточно ли этого, чтобы я сам получил долю. О, Вы уже знаете? Конечно, я забыл. Вы провели последние десять лет в Грядущем Мире, поэтому Вы знаете…»

Бейла. Держит детей на руках. Плачет: «Отчего вы плачете, глупые?»

«Менахем Лейб, что они с тобой сделали? Это все из-за твоей глупости, суешься не в свои дела. Я всегда тебе говорила. Теперь поднимайся. Что эти убийцы и воры хотят от тебя? Что ты сделал дурного? Иди, Шлумиэль, иди, я говорю: стол накрыт, рыба готова, в комнате тепло, твоя книга ждет тебя. Иди же… Разве ты не видишь, дети ждут своего отца? Иди, я говорю».

Посмотри, свет льется оттуда, сверху. Я — царь, сижу на золотом троне. Корона немного тяжеловата, пурпурная мантия полна булавок… Я — царь Мунбаз. Мои предки зарывали сокровища, я же храню их здесь. Предки прятали деньги, а я накопил духовные богатства. Их сокровища могут похитить воры, мои же — недосягаемы для грабителей.

Бейла, жена моя, перестань притворяться. Я знаю, что ты одобряешь все, что я делаю, даже, если ты скандалишь, сердишься и называешь меня батланом. Ты получишь свою долю моих богатств… Ты не слышала, что сказал твой отец? Он в Мире Истины, поэтому он знает…

«Итак, моя дорогая Бейла, иди. Ты должна уйти теперь, потому что он идет. Тот, которого я ждал так долго. Видишь, дом наполняется сиянием. Уходи. Рабейну Элияу не любит, чтобы поблизости были женщины. Иди, глупая, и не плачь…»

Дверь отворяется. Это он, его лицо излучает Шехину. Он ставит свой посох, кладет мешок и идет ко мне. «Шалом Алейхем, Рэбе. Простите меня, что я не поднимаюсь, чтобы приветствовать Вас. Они положили тяжелый камень мне на грудь. Зачем? Добро пожаловать, Рэбе, я так долго ждал Вас». .

«Отдохни, Менахем Лейб, теперь я здесь, и все будет хорошо».

«Рэбе, Вы, наконец, пришли навестить меня, а я ничем не могу угостить Вас. Этот камень на моей груди».

«Успокойся, Менахем Лейб, я не голоден и не хочу пить. Я пришел предложить тебе помощь. Давай уберем этот камень вместе. Вот так».

«О, великий Рэбе, у меня к вам тысяча вопросов. Из Гемары, книги Зоар, из самой жизни… Как долго я ждал этого…»

«Отдыхай, Менахем Лейб. Мы пойдем в соседнюю комнату, за черной занавеской. Там яркий свет, там лучше, чем здесь, и мы будем учиться вместе. Прямо сейчас, Менахем Лейб. Все тайны откроются нам».

«Рабейну, священный Гаон…»

Раздался крик, которого никто не слышал, и камень скатился с груди узника.

* * *

Когда на следующий день рано утром Авраам подошел к воротам замка, он застал охранника в дурном настроении. Петрус был трезв. Следы каких-то неприятностей читались на его лице. Глаза были мутными, а язык заплетался.

«Еврей снова пришел, — застонал он. — Ничего не поделаешь. Уже поздно».

«Что поздно?»

«Все кончено. Закончилось. Ты оглох, еврей? Все кончено, а ты можешь идти к черту!»

«Обвиняемого уже судили?»

«Судили?! — Петрус злобно захохотал. — Торопливый дурак был твой еврей. Он бежал от суда и в придачу доставил мне кучу неприятностей».

«Еврей сбежал?»

«Его грешная душа убежала из его тела. Разве я этого не сказал раньше? Я же говорил, что если он отказывается есть и пить… Кто может выжить на одной молитве?»

«Менахем Лейб скончался?» — крик вырвался из груди Авраама.

«Менахем Лейб или, как там ты его называешь. Он мертв. Все кончено».

«Как…» — Авраам дрожал.

«Он мне не рассказывал. Может, он скажет тебе, если у тебя есть желание отправиться за ним следом. Его тело на скамье. Скрюченное, тихое, завернутое в молитвенную одежду. Человек, который не ест, не пьет, а только молится, молится… Вчера его пытали, и этой ночью мучения его кончились».

Петрус сердито захлопнул окно, почти прищемив пальцы Аврааму, который вовремя отступил, успев блеснуть золотой монетой в руке.

«Расскажите подробней, мой друг. Вы сообщили мне плохие новости, но это не Ваша вина. Скажите мне, что теперь будет с телом еврея?»

Глаза караульного загорелись при виде монеты. Он широко распахнул окно, и Авраам катнул монету по столу к огромной радости Петруса. Приложив усилия, дабы оправдать расходы Авраама, он заговорил.

«Я сделал все, что надлежит хорошему христианину. Он умер на мягких одеялах. Я принес их, хотя это противозаконно».

«Что они сделают с останками?»

«С телом? Дело плохо. Они, — Петрус указал в направлении зала, где заседал суд, — будут в ярости из-за того, что им не удалось пытками развязать еврею язык. А что касается тела… Погодите… Прошлой зимой они сожгли тело какого-то еретика, ускользнувшего у них из рук, сожгли на костре с соблюдением всех церемоний, звоня в колокола. Но он был настоящим еретиком, признавшим себя виновным и получившим приговор. Они поступили с ним так, как постановил суд. Теперь вот, подождите минутку. Здесь совсем другое дело. Еврей ни разу не сознался. И… приговор не был вынесен. Нет, я думаю, монастырь не нуждается в еврейских телах. Мы будем рады избежать похоронных забот».

Потрясенный Авраам стоял, не отрывая взгляда от мертвенно-белого лица. Оно как бы разгладилось и выражало безмятежность, покой человека, достигшего своей цели. Открытые мертвые глаза, казалось, говорили с Авраамом о будущем, о его предназначении, как давным-давно, далеко отсюда — глаза маленькой испуганной девочки.

Авраам, это было предназначено тебе, но впереди у тебя — другая работа. Ты не был призван на службу к Создателю, чтобы у тебя вынули душу в темнице, без свидетелей. Ты должен выполнить свою миссию. Всю жизнь я был бедным трактирщиком. Моим местом была дальняя комната, но она вела в другой, высокий мир. Ты тоже пошел этим путем, Авраам. Так иди дальше и воплоти свою мечту!

«Мы можем забрать тело?»

«Я думаю, да».

Еще одна золотая монета перешла из рук в руки.

«Вы должны проследить, чтобы тело не тронули до тех пор, пока я не вернусь с людьми из Похоронного Общества».

Когда к вечеру того же дня Авраам с сопровождающими прибыл, тело было нетронутым, а Петрус пребывал в хорошем настроении: кувшин перед ним был дважды опустошен. Мужчины быстро исполнили свой долг перед евреем из Вильны, который жил среди них.

Лишь миньян присутствовал, когда тело Менахема Лейба опустили в последнее холодное пристанище. Бейла рвала на себе волосы и кричала: «Рибоно шель олам, не молчи. Отомсти за смерть этого святого и за страдания осиротевших детей».

Дети, плача, выговаривали слова кадиша, им вторил человек с длинной светлой бородой. Ему казалось, что он стоит перед собственной могилой.

Когда все ушли и светлобородый человек остался один, к нему подошел незнакомец: «Вы сын или родственник покойного? Вы хорошо его знали?» Авраам разглядывал плотного человека, чьи хитрые лисьи глазки, казалось, подмигивали ему. Что нужно этому румяному поляку?

Видя, что Авраам растерялся, поляк спросил: «Я вижу, вы иностранец. Случайно, не из Польши? Я тоже поляк и люблю проводить время со своими соотечественниками. Пойдемте со мной».

«Сейчас важные дела не позволяют мне принять ваше предложение. Возможно, позже».

Дела? Это как раз то, что интересовало поляка.

«Вы — еврей, а евреи всегда ищут выгодные сделки. Впрочем, я не вижу в этом ничего дурного. Я могу предложить достаточно выгодную сделку сам. Нечто более выгодное, чем старая одежда или что-нибудь в этом роде. Вы бы не хотели помочь мне?»

«Безусловно. Ни один еврей не откажется от хорошего предложения. Что Вы имеете ввиду?»

«Нас интересует один человек. Мы напали на его след. Он связан с владельцем ресторана, которого только что здесь похоронили. Судя по вашей реакции, вы кое-что знаете об этом. Хотите заработать кучу денег, соглашайтесь работать со мной».

Авраам почувствовал, как кровь отхлынула от лица. Усилием воли он заставил себя успокоиться и ответил: «Я полагаю, что мог бы с Вами договориться. Но прежде мне необходимо съездить в гостиницу, где я остановился, и уладить некоторые дела. Мы можем встретиться через два часа. Где?»

«В маленьком кабачке у рыболовной верфи».

«Прекрасно. Тогда увидимся через два часа».

Авраам бросился в гостиницу и, быстро собрав вещи, направился по узкой тропинке полем к ближайшей деревне. Там он остановил крестьянскую повозку и доехал до Версаля. День и ночь он двигался то пешком, то в повозке или на корабле, пока не достиг Богемии, за дружескими горами которой многие евреи укрылись от доминиканских инквизиторов.

с разрешения издательства Швут Ами