Авраам бен Авраам 13. Менахем Лейб

А в это время в Париже Менахем Лейб жил в тревожном ожидании. До него дошли слухи о том, что Виленский Гаон решил провести год в странствиях по Европе. Одетый нищим, он путешествовал из одной страны в другую, ночуя в батей мидрашах, питаясь сухим хлебом и водой, скрываясь сразу же, как только ему казалось, что его начинают узнавать. Во многих городах люди догадывались о том, кем был бедный странник, только после его исчезновения. Говорили, что в Берлине Гаон построил график для решения задачи, над которой тщетно бились все математики. Когда же делегация, посланная университетом, приехала, чтобы вручить Гаону почетный диплом и другие награды, его комната оказалась пустой; никто не знал, куда он девался. Менахем Лейб слышал, что Моисей Мендельсон и его друзья пытались навестить Гаона. Но рав Элияу отказался даже взглянуть на них.

Он идет на запад с котомкой и палкой в руке. Менахем Лейб дрожал от волнения и … надежды. Париж расположен западнее Берлина; это длинный путь, особенно если его пройти так же, как это сделал Менахем. Но Гаону, наверняка сопровождаемому ангелами, ему, которому являлся Элияу Анави, почему бы подобно Яакову Авину не получить кфицат адэрех, чудесное сокращение пути?

А что если в один прекрасный день он появится здесь с посохом и заплечным мешком? Я бы узнал его, даже несмотря на то, что никогда раньше не видел, но ни за что я не подал бы виду. Просто сказал бы ему: Шалом, как любому еврею, — «Откуда Вы?» А он, может быть, ответит. Я подал бы знак Бейле и детям: «Киндерлах, нам очень повезло, в нашем доме Шехина. Мы можем устроить праздник, петь, радоваться, но только тихо, про себя. Не произносите ни слова, ради Б-га, ни слова. Помните, что случилось с Маноахом? Когда он узнал посланника Небес, тот, пылая, исчез в вышине».

Менахем представлял себе, как бы он быстро провел своего гостя через ресторан, наполненный пьяницами и картежниками, в дальнюю комнату. Еды и питья было бы в изобилии. Он показал бы Гаону Гемару, на поля которой он перенес пометки, сделанные, как он слышал, Рабейну Элияу. Но Лейб не сказал бы, что узнал гостя. Он не хотел, чтобы с ним повторилось то же самое, что произошло в Берлине с другом Моше из Дассау. Говорили, что этот человек повел Мендельсона и множество профессоров навестить Гаона. Этот самый «берлинец» слишком хорошо запомнил Гаона после посещения Вильны. Какое дело было к Гаону у этого безбородого, в коротком сюртуке маскила, «просвещенного» еврея? Так вот, письмо этого человека, отправленное Моисею Мендельсону, его хорошему другу, было перехвачено бейт дином в Берлине. Поскольку Мендельсон был под подозрением, глава раввинского суда и другие мудрецы решили, что при данных обстоятельствах можно вскрыть письмо, несмотря на запрет Рабейну Гершома.

* * *

Мой друг, прошло уже три года с тех пор, как мы беседовали с тобой в Берлине. Когда я уже уходил от тебя, мы говорили о том, как мало знают сегодняшние раввины. Во время странствий я слышал, как люди превозносили великого человека, Гаона, Рабейну Элияу из Вильны: говорили, что помимо его безграничных знаний открытой и скрытой частей Торы, он сведущ во всех отраслях знаний: науке, метафизике и даже музыке. Как утверждали многие, нет такого, о чем бы он не знал. Я знаю, как люди склонны все преувеличивать, поэтому не обратил никакого внимания на эти слухи. Но, продолжая путешествовать, я снова и снова слышал о Гаоне даже от знающих, умных людей, заслуживающих доверия. Такого человека я просто обязан был увидеть. Знаток Торы и специалист во всех областях знаний! Несмотря на свой преклонный возраст, я решил отправиться в Вильну, чтобы задать ему вопросы. Ничто не могло меня остановить. Я останавливался только в еврейских гостиницах для того, чтобы еще больше услышать о нем. Недалеко от Вильны я встретил группу ешиботников, которые за едой, как это было у них принято, обсуждали новые комментарии к Торе, ссылаясь на замечания Виленского Гаона, которые действительно были превосходны и очень существенны. Я сказал им, что еду к Гаону, желая познакомиться и поговорить с ним. Они засмеялись надо мной: «Вы? С таким голым лицом, без пейсов, в нееврейской одежде? И вы думаете, что сможете пересечь хотя бы порог дома Гаона?»

Ужасно расстроенный, я тогда не мог заснуть всю ночь. Наконец, я задумал представиться как рабби из Падуи, которого итальянские раввины отправили сообщить Гаону о смертельной опасности, нависшей над евреями Италии. Я был уверен, что он примет меня, ведь речь шла о спасении жизней. Мною были заготовлены 15 писем с различными текстами, написанные разными почерками. Везде я называл себя рабби из Падуи, а кое-где — автором книги по древнееврейским синонимам (позднее именно это и выдало меня). Во всех письмах говорилось об одном и том же: если раввины не смогут дать убедительные ответы на вопросы, заданные католическими иерархами, то все евреи будут изгнаны из Италии. Для спасения итальянского еврейства избрали великого и святого Виленского Гаона, который, как они слышали, был образован всесторонне. Рабби Падуи, родившийся в Польше, должен передать письма и посоветоваться, как можно помочь евреям Италии. С этим я и отправился в Вильну.

Вот и знакомый город. Меня поразила чистота в доме Гаона. Человеку, сидевшему там, его шамашу, я сказал, что хотел бы поговорить с Гаоном. Он предложил мне сесть, а сам пошел узнать, сможет ли Гаон принять меня. Через некоторое время он вернулся и поинтересовался, что мне нужно. Не было смысла объяснять все шамашу, поэтому я просто вручил ему пачку писем.

Пятнадцать минут спустя дверь отворилась, и я увидел человека, один вид которого вызывал благоговейный трепет. В руках он держал письма. Он остановился на пороге комнаты, но не вошел в прихожую, где я сидел. Гаон не сказал «Шалом» и не посмотрел на меня. Заговорив на иврите, он спросил, какие именно вопросы были заданы итальянским раввинам. Я изложил одно из своих еретических суждений и прервался, чтобы услышать его мнение. Он подумал мгновение и произнес: «Что еще они спрашивали?» Я задал еще вопросы. Гаон снова задумался на миг, и я высыпал на него кучу вопросов. Когда я увидел, что он не торопится отвечать, я сказал: «Это все».

Поверь, мой друг, я был потрясен, услышав: «Все ваши семьдесят три вопроса составляют на самом деле пятнадцать, потому что первый и седьмой, двадцать пятый и сорок седьмой — это варианты одного и того же вопроса. И он продолжал далее классифицировать их, разбивая на группы, не упуская ни одного. Что за невероятная мудрость, она выше человеческого понимания: уяснить смысл таких серьезных вопросов и проанализировать все сразу, логически разделяя их на категории! А затем Гаон начал давать блистательные ответы.

Я предположил: “Быть может, католики возразят следующим образом…” Он промолвил: “Вы не поняли. Послушайте еще раз”.

Поверь мне, он не произнес ни на слово больше, чем в первый раз, но я понял, что его короткий ответ предусмотрел все возможные опровержения.

Я снова спросил: “Но ведь они могут ответить…” Он опять повторил тот же ответ, и мне стало ясно, что его елова исключали и эти возражения.

Я видел, что он не был рад моему присутствию, и собрался уходить. Но вдруг услышал: “Это Вы написали книгу о синонимах?” Тебе придется согласиться, мой друг, что этот вопрос был ниспослан небесами для того, чтобы он мог раскрыть мой обман. Обрадовавшись мысли, что Гаон хочет насладиться дискуссией со мной, я обернулся и ответил: “Да, я”.

“В чем разница между словами, обозначающими “радость” в Танахе?” Я сказал ему, что думаю об этом.

“Но Вы пропустили слово дица”.

“Дица не означает радость”, — ответил я. Он процитировал пасук из книги Йова и произнес: “Комментаторы буквального смысла объясняют слово дица как радость. И наш великий Раши считал, что дица означает радость”.

Я возразил: “Раши не объяснял этот пасук в соответствии с его буквальным значением”. Гаон ответил твердо и решительно: “Наши святые хахамим, знатоки Мидраша, говорят, что существует десять слов, используемых для обозначения понятия радость. Одно из них — дица”.

“Всем известно, что знатоки Мидраша не были сильны в точных значениях слов”.

Гаон повернулся ко мне спиной и ушел к себе в комнату. Я возвратился в гостиницу. Вскоре пришли два человека и отвели меня к главам общины. Я поинтересовался, что им нужно. Они ответили: “Когда предстанешь перед бейт-дином, тогда и узнаешь”.

Ты меня знаешь, я не трус. Итак, я предстал перед семью старейшинами, увенчанными тфилин и закутанными в талиты. Один из них поднялся: “Это Вы поносили мудрецов Мидраша?”

“Я не поносил их и не смеялся над ними”.

“Что же Вы тогда говорили у Гаона?”

“Я сказал, что они не объясняют точного значения слова”.

Говоривший подал знак, и меня вывели на улицу. Через полчаса меня снова пригласили в дом, где глава раввинского суда зачитал решение: тридцать девять ударов плетью. Подобный приговор выносился каждому, кто неуважительно относился к талмид-хахамам. Меня выпороли, но это еще не все. Они отвели меня в шул, где на меня надели железный ошейник, прикованный к стене. Над головой прикрепили вывеску: “Этот человек наказан за то, что насмехался над словами наших Святых Мудрецов”. Каждый еврей, приходивший молиться, останавливался, чтобы плюнуть мне в лицо и назвать грешником. Вскоре передо мной образовалась лужа, грозившая превратиться в поток. Ты знаешь сам, что Вильна не похожа на Берлин: здесь очень много евреев, и все они приходят молиться в миньяне.

После минхи меня выставили из города. Несмотря на все, что я выстрадал, я хочу, чтобы ты знал правду: среди ученых всех народов безусловно нет никого, кто мог бы сравниться с Гаоном».

* * *

«Представляете, пытаться обмануть Гаона», — усмехнулся Менахем Лейб, вспоминая эту историю. Он продолжал вглядываться в лица входящих в ресторан и всякий раз был разочарован, когда заходил кто-нибудь из его постоянных посетителей. Если бы в его заведение вошел какой-нибудь бедный незнакомый еврей, Менахем Лейб подпрыгнул бы, как если бы ему сообщили, что пришел Машиах. Ведь любой нищий мог быть тем, кого он так ждал. В эти дни чужестранцев обслуживали особенно предупредительно.

Однажды вечером в дверях появились два незнакомца. Менахем Лейб сразу понял, что они не евреи, и вернулся к чтению Гемары. Эти двое оглядели комнату и, не найдя того, что искали за столами, наконец, подошли к хозяевам.

«Бывают ли здесь студенты из Вильны, в одежде священников или светской? Один — рослый и крепкий, другой — пониже, широкоплечий?»

«Многие приходят и уходят. Откуда мне знать, из Вильны они или из Варшавы, или откуда-нибудь еще. Я не полицейский, не задаю никаких вопросов, даже не смотрю на посетителей. Если они платят, то получают чай независимо от того из Вильны они или из Темных Гор за Самбатионом». Непреодолимое смущение привело к тому, что Менахем Лейб сказал намного больше слов, чем когда бы то ни было.

Говорил лишь один из незнакомцев — здоровенный польский вельможа: «Для Вас было бы лучше, и для Вас, мадам, если бы Вы напрягли свою память. Тогда, быть может, Вы припомните, что одного из них звали Валентин Потоцкий, а другого… Впрочем, он меня не интересует».

Менахем Лейб искренне ответил: «Я клянусь, что никогда не встречал никого по имени Потоцкий. Если не ошибаюсь, то это имя знатной польской семьи. Но что может интересовать дворянина в моем скромном доме?»

«Ну, Вы преувеличиваете, — ответил поляк. — Здесь бывают многие дворяне: мнимые и настоящие. И хотя мы в Париже живем недолго, нам хватило бы времени, чтобы установить это. Кажется, здесь разыгрывают призы более заманчивые, чем глоток виски, но… Пусть об этом беспокоится парижская полиция. Нас интересует молодой граф Потоцкий. Правда ли, что граф был здесь постоянным посетителем и что здесь его совратили, в результате чего он покинул церковь? Кто превратил его в еретика? Где он теперь живет?»

Менахем Лейб так испугался, что у него задрожали губы: «Я не об-б-бращаю внимания на гостей. Я н-не вижу и н-не знаю их».

«Это касается и тех, кого Вы уводите в дальнюю комнату изучать старые еврейские книги?»

Менахем Лейб сжался, голос его стал замогильным: «Были два студента, изучавшие со мной иврит. Но я впервые слышу о графах и дворянах».

«Итак, мы продвинулись вперед на один шаг. На сегодня хватит». И они ушли.

с разрешения издательства Швут Ами

Читайте обзор по теме Граф Потоцкий