Пощечина

У рассказов всегда было уважаемое место в традиции передачи Торы из поколения в поколение: будь-то притча, что открывает перед нами новый ракурс привычного явления, или история, которая воодушевляет и заставляет задуматься. Еврейские мудрецы во все времена говорили и писали о том, как важно рассказывать детям перед сном истории о праведниках и об изучении ими Торы, тем самым прививая любовь к ней и желание следовать ее путями.

Янкеле навалился на тяжёлую дверь и, как только та со скрипом приоткрылась, проскользнул  внутрь. Теперь, оказавшись в спасительной (хоть и пугающей) темноте заброшенной кузнецы, он  почувствовал, как бешено стучит где-то в горле его сердце и эти удары холодными болезненными раскатами распространяются по всему телу. Янкеле все дрожал:  никак не мог успокоиться и привыкнуть к тому, что сейчас ему уже ничто не угрожает. Только теперь он обратил внимание, что до сих пор прижимает к груди мешок с картошкой, который можно было бы давно опустить на пол. Ощутив тяжесть этого напрасно взваленного на себя груза, Янкеле в изнеможении, оцарапав руку о какой-то торчащий из стены кусок металла, присел на пол и сам.

Постепенно его глаза привыкли к темноте, но сознание отказывалось привыкнуть к ней. Янкеле внезапно ощутил, что он будто состоит из разных частей, каждая из которых существует и действует сама по себе: глаза отдельно, сердце отдельно, ноги отдельно и память отдельно. И в этой памяти живут: мама и папа, которых он уже так давно не видел, и… их дом и… Гершеле — его младший братишка. Он прячется  в подвале той самой кузни, где сейчас вместе с другими мальчишками и меламедом раби Давидом сидит сам Янкеле.

Раби Давид или, как его называли в Слуцке, дер Блиндер, не мог позволить, чтобы дети так много времени проводили впустую — без изучения Торы, поэтому скрывался вместе с ними. Но никто из них — тех, кто прятался в подвале, не знал, что Янкеле уже вернулся и находится от них в трёх шагах.

Но только нет у Янкеле сил встать, чтобы присоединиться к ним…

И тут утомленное воображение Янкеле подвело его. Гершеле вдруг  сам вырос перед ним: огромный и расплывчатый. Он приблизился к брату, и Янкеле заметил на его щеках большие слёзинки. Слёзы были настоящие. Это Янкеле, который  всё-таки улавливал разницу между правдой и фантазией, успел заметить…

— Почему ты плачешь, Гершеле? — не раскрывая губ, спросил Янкеле у силуэта. — Не плачь, я к тебе сейчас приду.

Он глубоко вздохнул, и  силуэт Гершеле пропал. Янкеле прихватил мешок с варёной картошкой и пополз в убежище…

Ещё несколько недель назад Янкеле ни за что бы не согласился прятаться в таком мраке, пугающем двигающимися чёрными силуэтами. Но теперь…Что значат страхи мнимые, воображаемые по сравнению со страхами реальными, ощутимыми, которые можно увидеть? Страх стал осязаемым, он облачился в синий мундир, он рыщет и хватает детей для отправки на службу в царскую армию.

Вот уже третью неделю Янкеле и все еврейские мальчики их местечка прятались от рыщущих по их округе жандармов. Они появлялись обычно в конце осени или в начале зимы, и, наводя на всех ужас, хватали детей. Еврейских мальчиков насильно разлучали с родителями и со своим народом на долгие двадцать пять лет, чтобы сделать малолетними солдатами, которым суждено было пройти через крещение, унижение, побои и издевательства.

Великий стон стоял над землёй; и долго ёщё эта рана — рана кантонистов — кровоточила, не заживая…

В подвале старой кузницы было ещё холоднее, чем на улице, и в первую минуту Янкеле даже передёрнуло от озноба.

— Ну, что у тебя там, в мешке? — нетерпеливо завозились вокруг него мальчишки.

— Да вот: картошка, варёные яйца и хлеб.

— И дома-то так не кормили, как сюда посылают.

— А, по-моему, уж лучше дома сидеть недокормленными, чем тут!

Гершеле придвинулся к Янкелю поближе:

— А ты наш дом не видел случайно?

— Нет, не видел… На вот, лучше, возьми картошку. Да, и как же мог я видеть: ведь я только за едой  и обратно! Ах, реб Давид, — всколыхнулся Янкеле, — знаете, кого я видел?… Жандармов…

После этих слов наступила леденящая тишина, она обдала холодом тела и души мальчиков, закралась под одежду и впилась в сердце. Холодная картошка, казавшаяся лакомством, пропитанным запахом родного дома, которую еще минуту назад они с аппетитом ели, теперь потеряла всякий вкус…

— Ай, киндерлах, киндерлах, мои дорогие дети! Только Всевышнему известно, зачем Он посылает нам такие испытания. Не бойтесь и не кручиньтесь, с верой во Всевышнего мы выстаивали и не такое, и это преодолеем!

Однако не для того я с вами тут прячусь впотьмах, чтобы «нюни» разводить! Или мне детство вспомнилось, что я тут в прятки играю? Где вы видали меламеда, который со своими учениками в бабушкином сундуке прятался бы?

Я тут, чтобы учить вас. Что, прикажете мне на печи лежать, пока вы тут хнычете?

Майн таяре киндерлах! Золотые мои дети! Разве может кто-то вас пальцем тронуть, если нет на это воли Творца? Может ли кто-то коснуться полы вашей одежды, не будь на это воли Всевышнего?

Да не бывать тому!

Не бойтесь, не бойтесь, мои дорогие. Ваша и моя жизнь, как и жизнь любого и каждого, большого и малого, обделенного и богатого — в руках Творца!

И глупец тот, кто думает, будто говорящая кукла, облачённая в синий мундир царской армии, может кому-то навредить сама по себе… Ерунда!

Это только в нашем жалком (по сравнению с будущим) мире может казаться, что у жандармов есть какая то власть… Настоящая власть в руках Творца, и только Он всем управляет.

Он управляет войной и миром, урожаем и засухой, движением созвездий и планет, и шагами одинокого путника на безлюдной дороге…

Дети слушали меламеда, раскрыв рот, а он, разгорячённый и взволнованный, размахивал руками и искусно увлекал их несчастные сердца за собой. Учитель развёртывал перед ними величественные картины мира одну за другой, и вдруг, как ловкий фокусник, сворачивал эту воображаемую панораму, превращая её в прах и пепел, показывая, что всё это мнимое величие —  не более как пыль. А за ним стоит другая Настоящая Высшая Вечная Сила.

И страх, впивавшийся в мальчишечьи сердца ледяным колючим комом, понемногу съёжился… отступил …растаял.

— А теперь, когда вы изгнали страх перед любыми фальшивыми пугалами этого мира, пусть воцарится в вашем сердце трепет перед Создателем! Все мы связаны единой нитью; и то, что на сердце у одного, влияет на сердце другого… Знайте: настоящие пути, по которым нисходит Свыше пульсирующая жизнь, — это вы! Из ваших уст, произносящих слова Живого Творца, льётся благословение на эту землю…

А если престанут еврейские дети говорить слова Святой Торы, то вмиг вернёт Всевышний этот мир в первоначальный хаос!

Дети представили себе этот живой, трепещущий, ждущий слов их Торы мир… Кто-то представил себе парение полупрозрачных облаков на давно не виданном ими небе, кто-то —  весёлые блики солнца на свисающих к воде влажных листьях речных ив, кто-то —  стонущее курлыканье перелётных птиц, летящих навстречу закату. …И не было предела их счастью. Они уже не чувствовали себя жалкими преследуемыми существами, отданными на милость жестокого «случая», а представляли себя гигантами, на плечах которых покоится благодарный мир.

…А земля, жадно впитывающая в себя слова их Торы, превращала каждый звук в благословение Творца.

Ну, а если внешние условия пока не соответствовали истине, о которой говорил меламед, то… Что можно сказать тому, кто не видит истинной сути вещей, что можно сказать тому, кто слеп?..

— Так давайте быстрее продолжим учиться, не оставим этот мир без питания. Слушайте внимательно: мы остановились на объяснении Тойсфойс!

 Меламед и дети в пылу изучения Торы потеряли бдительность, обсуждение сложного места в тексте вышло за рамки их тесного кружка, и стало достоянием …ежа, копошащегося в сухих листьях, …и жандарма, принюхивавшегося поблизости…

— А-ах, жиденята! Во-от вы где прячетесь-то! Не зря говорили, так оно и есть! Гаврило-ов! Нашёл! Нашёл! А ну, хва-а-атай их, тащи!

Меламед вскочил на ноги, и, размахнувшись, закатил жандарму звонкую увесистую пощечину!..

— Еврейский ребенок обсуждает со мной сложное место в Тойсфойс, учит святую Тору, и тут врывается какой-то наглый гой и хватает его?! Да как он смеет?!

— Да как он смеет?! — содрогнулась земля, Небо и всё Небесное Воинство.

На уровне облачённых в синий мундир кукол с трудом удалось это дело замять. А на настоящем уровне, в той плоскости, где действуют духовные силы, где даже минимальное движение, совершенное во имя Творца, бережно хранится, — там эта пощёчина бесправного и нищего еврейского меламеда ценна и бессмертна…

Когда соберёт Всевышний всех в Иерусалиме; и каждое Изгнание принесёт  Ему свои дары: дары  любви и преданности Единому Б-гу, то рядом с углями инквизиции и песком речного дна, который стал последним земным пристанищем тем, кто отказался креститься; ляжет и мешок картошки, принесённый маленьким Янкеле, и засыпанные землёй святые книги, по которым учил еврейских мальчиков бесстрашный меламед … 

из журнала «Мир Торы», Москва