От Центрального парка к Синаю 5

Однажды я — маленький небах, скучная, бесцветная личность по имени Рой Салант Нойбергер — присутствовал на соревнованиях по легкой атлетике. Я смотрел выступление великолепной команды нашей школы Этической Культуры под руководством легендарного тренера Элтона Смита. Все мы громкими криками подбадривали свою команду. Ура-ура, давай-давай, эй-эй-эй!

Случайно я бросил взгляд на сидевшую справа от меня девушку.

Это была она.

Я, Рой С. Нойбергер, небах, сидел рядом с Линдой Вилленси!

Что нужно было делать? Что мог я сказать? Я был так напуган!

Всемогущий Б-г, Кто подготавливает наши пути, Кто открывает наши уста и наши сердца, если мы разрешаем Ему приступить к действиям, вошел теперь в мою жизнь таким драматическим образом, что я до сих пор не могу в это поверить.

Мой рот открылся подобно устам Валаамовой ослицы.[1] Чем я отличался от той ослицы? Для меня все случившееся было поразительным чудом, таким же, как ослица, обретшая по велению Б-га дар речи.

Я заговорил.

Я, который никогда не разговаривал с девушками, особенно с популярными девушками, особенно с красивыми девушками, я — Рой Салант Нойбергер, разговаривал не с кем-то, а с самой красивой, самой популярной девушкой в мире. И я не поставил себя в глупое положение, я не выглядел дураком.

Слова, которые я говорил, были НОРМАЛЬНЫМИ.

Разве в жизни не случаются чудеса? Когда изменяется ход природных процессов, становится ясным, что это происходит по воле Б-га. Такие изменения природных процессов происходили в период рассечения Ям Суф (Тростникового моря)[2]. Конечно, это чудо широко освещалось в мировой литературе.

Когда чудо произошло на соревнованиях по легкой атлетике, только Б-г и я знали об этом. Я бы не смог говорить, если бы Б-г не управлял движениями моего рта, языка и вибрацией голосовых связок. Он был непосредственно здесь, нажимая тайные пружины.

Мой радар зафиксировал цель. Что-то глубоко внутри меня говорило, что эта девушка — моя судьба. Между прочим, Линда была тоже еврейкой, хотя ее фамилия походила на итальянскую ^[3]. Поверьте мне, в то время я бы на это не обращал внимания, но Б-г имел другое мнение, и его невидимая рука формировала наше будущее. Мы начали встречаться. Б-г продолжал влиять на ход событий, и мы имели возможность разговаривать друг с другом. Тем временем в школе был слышен гул голосов: «Линда Вилленси встречается с НИМ!»

В моем архиве сохранилось письмо от одного ученика, учившегося в филдстонской школе за несколько лет до меня. Вот небольшая выдержка из этого письма: «Я часто вспоминаю о том, как вы начали встречаться. Большая группа парней ждала, когда ваши встречи, наконец, закончатся. Тогда они могли бы начать ухаживать за Линдой. Наверно, они все еще ждут!»

Чудеса!

Наше первое свидание состоялось на приеме по случаю победы нашей университетской баскетбольной команды юниоров.

Я был менеджером этой команды. Сезон прошел для нас очень успешно — мы выиграли 17 матчей и проиграли только в одном. В доме Теда Селига намечалось провести вечеринку по случаю нашей победы. Я собрался с духом и пригласил Линду на эту вечеринку. Она пришла! Я помню эту ночь так хорошо, как будто это было только вчера — а с тех пор прошло более сорока лет. Мы собрались в большом, великолепном доме в Ривердейле. Там было много людей, но нам удалось найти место — кушетку около одной из стен. Насколько я помню, Линда сидела на кушетке, а я — на полу; руку я положил на подушку. Весь вечер мы разговаривали о том, как я провел прошлогодний летний отпуск в рабочем лагере. Филдстонские школьники любили работать в таких местах, потому что в лагере жили ребята из бедных семей нью-йоркского Лоу Ист Сайда. Мы чувствовали себя на высоте, собирая разные ненужные вещи и белье с лагерных коек. Мы чувствовали себя виноватыми в том, что принадлежим к богатым семьям, и наша работа в какой-то мере смягчала эту вину. Это работа была настоящим «филдстонским» делом, со всем соответствующим подтекстом, со всеми «обертонами». Наверно, я сумел неплохо рассказать об этом рабочем лагере, потому что Линда поехала туда следующим летом.

Это был один из тех вечеров, которые мы провели в каком-то зачарованном состоянии. Мы почувствовали, что между нами установились дружеские отношения. Мы были идеалистами и остались такими сейчас. Вот почему мы могли добиваться осуществления своей мечты вместе.

Ничто не происходит случайно. Если бы не та большая победа нашей команды — с разгромным счетом 17:1 (!) — многие другие события не произошли бы. Все в жизни взаимосвязано. Даже небольшая кажущаяся незначительной вещь оказывает свое влияние на другие события. Все подчинено определенному плану действий, составленному там, наверху.

Нашу баскетбольную команду тренировал харизматичный студент Манхеттенского колледжа, располагавшегося рядом с Филдстоном, у подножия горы. Наш тренер любил повторять: «Если вы чувствуете себя зеленым, вы растете. Если вам кажется, что вы созрели — значит, вы прогнили».

Не думаю, что он изобрел этот лозунг сам, но он пользовался им для воодушевления членов команды. Этот лозунг воодушевляет меня до сих пор.

* * *

Мы с Линдой сходили на концерт Питера Сигера в Карнеги Холле.

Мы катались на велосипедах по Стэйтен Айлэнду: тогда там еще существовали сельскохозяйственные фермы. Моста Верразано еще не было, поэтому мы поднялись с велосипедами на борт парома, чтобы провести день за городом. Мы лепили снежных баб в Центральном парке. Мы все делали вместе и каждый день часами разговаривали по телефону. Я начал раздумывать: может быть, я стал нормальным человеком? Может быть, все уже в порядке, все ОК?

Я перестал посещать доктора Глум. Мне было шестнадцать.

Я свободен. Я освобожден.

Я начал надеяться.

Этому не суждено было случиться.

Я вспоминаю, как мама любила ухаживать за цветами. У нас был великолепный дом в северной части Вестчестерского графства; из окон стоявшего на возвышенности дома можно было видеть Кротонское водохранилище. Наш дом называли «Ферма Флоривал» (Florival Farm — от слов valley of flowers — долина цветов). К тому времени он принадлежал нам уже более пятидесяти лет. В первые проведенные там на моей памяти летние месяцы, окружающий пейзаж был по настоящему деревенским; местность чем-то напоминала оазис, и все вокруг выглядело очень спокойным, очень мирным. Мама могла находиться в саду часами; это ее успокаивало, все вокруг казалось таким безмятежным. Однако ей все время приходилось воевать с японскими жуками; оставаться в Эдене, в райском саду было не так-то легко.

В мой «райский сад» начали заползать неприятности, чем-то похожие на ползучие твари.

Я очень ревновал. Откровенно говоря, я удивлялся тому, каким образом Линда мирилась с этим; возможно, она тоже чувствовала, что на нее влияет некая сила — сила судьбы. Если ей случалось просто взглянуть на кого-то, не говоря уже о том, чтобы пойти на свидание, я чувствовал не просто ревность. Мне казалось, что взорвалось солнце, что разрушилась вселенная. Я был уверен, что мы предназначены друг для друга; весь миропорядок строился мною на базе этой уверенности.

В 1961 г. я окончил Филдстонскую школу и поступил на первый курс Мичиганского университета. Линда продолжала жить в Нью-Йорке.

Сейчас, в ретроспективе, поступление в Мичиганский университет кажется неразумным поступком, но и многие другие решения того времени не были по-настоящему рациональными. Я не попал в Гарвард, поэтому поступил в Мичиганский университет. Обычно юноши, окончившие Филдстонскую школу, не поступали в нью-йоркские колледжи; это считалось недостаточно утонченным. Было принято уезжать как можно дальше — тем самым юноша доказывал, что он уже ни от кого не зависит. Поэтому я поехал в Мичиган. Но вскоре я начал думать: «Что я тут делаю?». Мы находились далеко друг от друга; я получал астрономические телефонные счета. Как и все мои искушенные в житейских делах друзья по Филдстонской школе, я считал поступление в колледж своей важнейшей задачей. В действительности же я не знал, зачем. Мы все поступали так, потому что так поступали все. Так было нужно. Но все мои мысли были о Линде, о нашем будущем, и я нервничал, потому что трудно поддерживать отношения по телефону.

Однажды в январе моего первого университетского года я почувствовал некоторую холодность в ее голосе, нехарактерную для нее неуверенность. Мною стало овладевать неприятное чувство: мне все время казалось, что происходит что-то нехорошее.

Но я надеюсь, вы понимаете — я был абсолютно спокоен.

Я говорил вам насчет того, что солнце взрывается и вселенная разрушается? Однажды я спросил ее напрямую: «Что с тобой происходит?».

А происходило вот что: она начала встречаться с одним парнем из своего класса. Он был самоуверенным, выглядел достаточно благопристойно, но без утонченности; он был настоящим тяжеловесом, занудой.

Как ты могла так поступить? Что ты находишь в этом парне?

Эй, она — моя девушка. Что он из себя воображает, кто он такой, этот бездельник?

Но были ли у меня основания ожидать, что она откажется от всех приглашений, когда я нахожусь так далеко — в пятистах милях — от нее?

Можете не сомневаться — я думал именно так.

Если бы у меня была атомная бомба, я не стал бы думать дважды перед тем, как сбросить ее на этого типа. С тем, чтобы в радиусе двухсот миль все было разрушено. Какая это наглость, какое нахальство — так вмешиваться в мою жизнь, в мою судьбу!

Я не слишком удачно справился с ситуацией.

Когда наш разговор закончился, я в замешательстве пошел бродить по улицам Энн Арбора. Была холодная зимняя ночь, настоящий мичиганский мороз. В черном небе отчетливо выделялся серп луны. Я шел, не разбирая дороги, неизвестно куда. Я разговаривал сам с собой. Я совершенно серьезно размышлял о том, не стоит ли мне пересечься путями с каким-нибудь автомобилем.

Я купил билет в Нью-Йорк. К черту классы; передо мной была реальная проблема. Я отнюдь не был спокоен. Наверно, я разговаривал сам с собой в течение всей поездки. Родители Линды не очень обрадовались, увидев меня. Они наверно считали, что ей следует немного «задержать игру», и были довольны, что я нахожусь в Энн Арбор далеко от дома. Но я обладал достаточным упорством. И, как я уже говорил, радар нашел цель, и я не хотел — я не мог — упустить эту цель.

В то время я не знал, почему она не говорила мне — перестань надоедать, но теперь я знаю, почему. Мы оба чувствовали, что предназначены друг для друга. Есть такая вещь — судьба.

В Торе можно найти упоминание о концепции, объясняющей это явление. Дорогой читатель, пожалуйста, сконцентрируйтесь и вдумайтесь в эту идею.

Когда Б-г создает мужчину и женщину, он создает их вместе. Мужчина и женщина представляют собой, так сказать, одно существо. «И сотворил Б-г человека по образу Своему… мужчину и женщину сотворил Он их». [4]

Цитируя древние раввинские источники, комментатор Раши говорит об этой строфе: [Б-г] создал [человека] с двумя лицами: с одной стороны это был мужчина, а с другой — женщина… и потом Он разделил его».

Эти два существа, мужчина и женщина, созданные из одного исходного материала затем разделенные, хотят вновь соединиться. Они созданы для того, чтобы вновь соединиться. Отсюда можно сделать вывод о том, что по сути дела желание воссоединиться — это их судьба, их предназначение. На основе этих соображений была сформулирована концепция, получившая на идиш название башерте. Одна из наших миссий в этой жизни состоит в том, чтобы найти нашу вторую половину. Б-г всегда дает нам возможность осуществить эту миссию, но удастся ли распознать своего башерте или нет — зависит о того, настроен ли наш мозг на сигналы, получаемые нами с Небес.

Мне вспоминается известный рассказ об одном хасиде средних лет. Он пришел к Ребе и стал жаловаться: «Ребе, почему мне не удалось найти свой башерте?».

Ребе ответил ему так: «Вы нашли ее, но отвергли: Вам показалось, что у нее слишком длинный нос».

Мы все имеем свой башерте.

Линда и я чувствовали это, хотя мы никогда не слышали этого слова.

Мы договорились о том, что в следующем году она поедет со мной в Мичиганский университет. Я хотел не откладывая жениться на Линде — летом после окончания ею школы, но наши родители — все четверо — наложили вето на это предложение. Хорошо еще, что удалось добиться, хотя и с большим трудом, согласия родителей Линды на ее приезд в Мичиган.

[1] Бемидбар 22:28. «И отверз Г-сподь уста ослицы, и она сказала Биламу (Валааму)…». См. Глоссарий, пояснения к выражению «Валаамова ослица».

[2] Тростниковое море отделяло Аравийский полуостров от Африки.

[3] В действительности, фамилия «Вилленси» происходит от «Виленский», что означает «из города Вильно». А где находится г. Вильно? Как это ни странно, недалеко от Салантая в Литве. В Вильно жил Виленский Гаон, одна из величайших фигур последних столетий еврейской истории. Отец Линды как-то рассказал ей, что «Виленский» был раньше «Рабиновичем», а фамилию Рабинович носили представители одной из величайших раввинских семей. Когда дед Линды поехал в Шотландию с заданием спроектировать Русский павильон на Всемирной Выставке 1900-го года, он остался там и изменил свою фамилию с тем, чтобы она отражала место его происхождения. Отец Линды родился в Глазго. В 1916 г. молодая семья отплыла в Америку; каким-то чудом их корабль избежал участи других кораблей, потопленных немецкими подводными лодками. Семья поселилась в Бинхэмтоне, в штате Нью-Йорк; здесь выросли их дети. В этот период отец Линды изменил свое имя и фамилию — вместо «Морриса Виленски» появился «Морис Вилленси». Впоследствии он создал известную сеть мебельных магазинов в нью-йоркском регионе.

[4] Берешит 1:27.

с разрешения издательства Швут Ами