Где находится граница свободы слова в отношении религии?

Здравствуйте, Роман!

Затронутый Вами вопрос действительно очень тонкий. Попробуем разобраться.

Свобода оскорблять?

Понятно, что свобода любого типа абсолютной быть не может. Свобода действия не означает свободу грабить и убивать, даже если это делается для благой цели. Свобода передвижения не означает свободу вторгаться на чужую территорию. И потому, что это плохо, и потому что, если все начнут так делать, общество быстро себя уничтожит. Поэтому такие вещи запрещены всеми нормальными религиями и странами.

Аналогично, свобода слова не может означать свободу «бросать» слова, которые кого-то больно заденут. Даже если автор «режет правду матку». Тора четко запрещает не только клевету, но и пересказ реальных нелицеприятных вещей о человеке (лашон а-ра), и оскорбления ему в лицо. Например, нельзя говорить раскаявшемуся: помнишь, как ты грешил? (Бава Мециа 58 б) Ну и, конечно, неразумно. Как гласит известное высказывание: «Попробуй один день говорить только правду, и к концу дня будешь разведенным, безработным и в реанимации». Выставление человека на позор вообще приравнивается к убийству, и в наказание обидчик теряет свою долю в будущем мире.

Понятно также, что оскорблением являются не только обидные слова в адрес самого человека, но и в адрес того, кто ему дорог и с кем он отождествляет себя: родителей, страны или религии. Опять же, даже если родители человека на самом деле не святые, — ДЛЯ НЕГО это святое.

А если я не считаю его религию истинной?

Похоже, что даже тогда. В Торе есть любопытный эпизод: когда Моше требовал от фараона отпустить евреев, тот сказал: хотите служить своему Б-гу — принесите жертвы здесь, зачем уходить? На что Моше ответил: неправильно делать так: ведь мы принесем в жертву идола египтян у них на глазах, и они не побьют нас камнями?! (Шмот 8:22). Мальбим объясняет: во-первых, неправильно в моральном плане: мы жили у них в стране, и неблагородно забивать их святыню у них на глазах. Во-вторых, опасно, потому что спровоцируем их на насилие. (Хатам Софер добавляет: Моше не боялся всерьез, что египтянам удастся побить евреев — ведь тогда Б-г чудесным образом защищал евреев и поражал египтян. Но на попытки египтян побить евреев пришлось бы ответить еще более страшными казнями, а мы предпочитаем избежать лишних жертв. Можно также спросить: ведь потом евреи действительно забили пасхальную жертву — ягненка, которому поклонялись египтяне, демонстративно взяв его заранее, чтобы блеял во всеуслышание, а затем зажарили, чтобы все почувствовали запах. Ответ: это было после того, как египтяне упорствовали до последнего и были действительно «сняты перчатки»: и первенцев убили, и божества разбили, максимально поразив и унизив египтян. Но до этого пытались «по-хорошему»).

Таким образом, даже когда речь идет об идолах, Тора говорит, что в определенных случаях следует избегать «оскорбления чувств верующих», либо по моральным соображениям, либо чтобы не провоцировать насилие.

И в Торе вообще не упоминается такое понятие, как «свобода слова». Разумеется, можно говорить все, что нет причины запрещать. Человек создан с даром речи для того, чтобы его использовать. Но при этом, как и все способности, использовать речь надо ответственно.

Но, если все это очевидно, что думают те, кто возводит в святой принцип «свободу слова» и настаивает на его применении даже здесь? Откуда вообще он взялся?

Свобода — чувство снятия ограничений

Подумаем: почему никто не говорит, скажем, о принципе «свободы дышать» или «свободы ходить в туалет»? Потому что эти действия никто никогда всерьез не запрещал: ведь без них человек не может существовать, и даже самый тираничный правитель не хотел бы, чтобы под его властью остались лишь трупы.

А вот говорить кое-что запрещал. На протяжении многих веков Европа (в которой зародились эти идеи) находилась под политической властью монархов — и под духовной властью Церкви. И ту, и другую власть нельзя было критиковать и вообще выражать идеи, подрывающие идеологию, на которой зиждилась система. А критиковать было за что, система не была идеальной, кое-какие ее принципы все больше противоречили здравому смыслу и очевидным фактам. Поэтому те, кому не давали протестовать, ощущали себя несправедливо ограниченными. Да, нельзя использовать речь во зло, нельзя оскорблять — но критиковать-то можно! Это же стремление не навредить, а, наоборот, улучшить мир путем выявления и устранения недостатков! Уменьшить количество тягот и несправедливости жизни.

В конечном счете недовольство старой системой вылилось в революции. А здесь сработала «физика» взрыва: то, что было сжато, когда прорвет, не растекается спокойно, а бьет струей или разлетается во все стороны. Свобода как нечто волнующее и святое — это не просто когда человек может что-то сделать, а когда ДОРВАЛСЯ до того, в чем раньше был ограничен. Это особое состояние, в котором открывшиеся возможности особенно сладки и заманчивы, это в некоторой степени опьянение, когда все начинает казаться осуществимым.

И заметим, что само такое понятие в Торе есть. Краеугольным камнем нашей религии является Исход из Египта — «из рабства на свободу». Эта свобода не абсолютна: ведь вместо фараона мы теперь должны служить Б-гу. Но, служа Б-гу, мы можем полностью раскрыть свой потенциал в Торе и духовности, тогда как в подчинении фараону мы были в этом ограничены. Почему надо было пройти через то изгнание и рабство? Почему, избрав праотцов, Б-г не сразу превратил их потомков в народ, даровал Тору и дал продолжить жить в Земле Израиля (где они уже были) и служить Ему? Потому что все эти блага — возможность служить Б-гу, изучать Тору, жить на своей Святой Земле — могут быть по-настоящему оценены только после того, как мы их были лишены. «От страдания к радости». Только обретясвободу во всем этом, мы принялись за дело с энтузиазмом, стремясь максимально реализовать возможности, до которых дорвались.

Но, как известно, оттолкнувшись от одной крайности, люди часто впадают в противоположную. Вырвавшись в эпоху революций из-под порочной власти, люди, вкусившие свободу, не желают терпеть уже никаких ограничений. Ибо на этом этапе любые ограничения, даже разумные, напоминают людям о былом зажиме и вызывают аллергическое отторжение: не для того мы вырвались, чтобы снова это терпеть!

Вот и обретенная «свобода слова», по их ощущениям, должна быть абсолютной: раз подавлять справедливую критику плохо, то следует позволить критиковать и высмеивать все. В том числе и религии, и их святыни.

Да, изначально критика подавлялась, в том числе, и Церковью. Неидеально та представляла Б-га и Его учения. Воспринималась недовольными как часть старой системы, которая ограничивала человека. Да и в наши дни ислам тоже, мягко говоря, представляет Б-га неидеально. Тут не то что пытаются ограничить — в прямом смысле убивают! Поэтому теперь любой протест со стороны какой-либо религии вызывает реакцию: опять нас хотят ограничить, не дать нам жить! Нет уж, не отдадим обретенную свободу!

При этом вступает в действие механизм любого конфликта: каждая сторона при столкновении думает, что другая на нее давит, а ей, значит, приходится защищаться и наносить «ответные» удары всеми доступными средствами. Она перестает видеть другую сторону как реальных живых людей со своими чувствами, а видит как бездушную, угрожающую силу, напор которой надо героически отразить. Вот и получается, что в конфликте между «Шарли Эбдо» и мусульманами одни чувствуют, что ущемляется их свобода слова, а другие — что оскорбляют их религию, и каждая борется за свое. Хотя средства борьбы и определения «героизма», надо сказать, у обеих сторон своеобразные и могли бы быть поумереннее. Мусульмане прибегают к террору, но и карикатуристы все-таки нарвались. Можно сколько угодно доказывать, что бык дикий и что человек обладает святой свободой махать перед ним красной тряпкой, но все-таки последствия здесь вполне предсказуемы и глупо потом негодовать.

И, хотя весь Западный мир выразил солидарность с карикатуристами из принципа, некоторые журналисты заметили, что, если бы такой журнал открылся в Америке, он бы долго не продержался: его бы быстро обвинили в разжигании ненависти (hate speech), и никто не захотел бы его финансировать. Так что в этом плане сам Запад неоднороден.

Принимать ли закон об оскорблении чувств верующих?

Но что интересно: переходя к вопросу о государственной политике, увидим, что настроения общества и законы — не всегда одно и то же. Например, недавний марш ультраправых в Шарлоттсвилле был встречен всеобщим осуждением остальной Америки, но в то же время журналисты отметили: в отличие от Германии, где нацистские лозунги и символы, по понятным причинам, запрещены законом, в Америке такого закона нет и формально неонацисты ничего не нарушили. Ибо в Америке свобода слова вписана в конституцию в качестве Первой поправки, а конституция для американцев — святое, и тут сложно что-либо изменить. Но, в то же время, очевидно, что одно дело — закон, другое — отношение общества на практике. Вот и в плане оскорбления чувств верующих в той же Первой поправке сказано, что ничья свобода слова не может быть ограничена на основании претензий какой-либо религии. Но в то же время на практике люди не будут относиться толерантно к оскорблению религий, их принято уважать. А в Германии, как известно, несмотря на все законы, неонацизм все-таки существует, пусть и не в мейнстриме.

Так что уже видим, что принятие того или иного государственного закона — не обязательно самое верное средство влияния на общество.

Но ведь на то законы и существуют, чтобы регулировать жизнь страны и направлять ее в правильное русло, не так ли?

Так, да не совсем так. Дело в том, что закон — это все-таки метод принуждения. Его принимают тогда, когда иначе есть опасения, что некоторые люди чего-то не сделают — а надо. Или сделают — а этого нельзя допускать. Хочешь так? Думаешь, что ты прав? А вот закон — что не так надо, придется тебе подчиниться, а то накажут. Никто в здравом уме не станет принимать закон, что люди имеют право дышать или утверждать, что 2х2=4. Огромная часть законов — это реакция на возникшие когда-либо конкретные проблемы, конфликты. Поэтому каждый раз, когда государство вмешивается, оно становится на чью-то сторону. И другая сторона, соответственно, чувствует, что государство ее ущемляет, пренебрегает ее чувствами, заставляет поступиться принципами. (Даже если в законе, с точки зрения государства, заложен компромисс: ведь, как известно, он обычно не удовлетворяет ни одну из сторон, и у каждой остается чувство, что ее ущемили и принудили принять «полупустой» стакан). Так проблема может не решиться, а напротив, усугубиться.

Поэтому государство должно пользоваться инструментом-законом весьма осторожно. Например, когда без вмешательства конфликт выльется в насилие: уж лучше принудить к худому миру, чем допустить добрую ссору.

Израиль, Франция и Америка

В этой связи уместно упомянуть ситуацию в Израиле: возможно, не всем известно, что среди его законов есть запрет оскорблять чувства верующих. Статья 170 запрещает осквернение молитвенных мест и священных объектов с умышленной целью оскорбления верующих, наказание — тюремное заключение сроком до трёх лет. А статья 173 запрещает публикации, а также высказывания (и даже звуки, издаваемые в публичном месте), которые грубо оскорбляют религии, наказание — до года тюрьмы. Тот, кто услышит, может подумать: наверное, это религиозные протолкнули такой закон! (Хотя он распространяется, конечно, и на христианские и мусульманские святыни). Однако же нет! Этот закон — наследие Британского мандата, его ввели англичане в 30-х годах. В свою очередь, скопировав с аналогичного закона, введенного ранее ими же в Индии, их тогдашней колонии. Там возникли беспорядки на религиозной почве, и англичане, подавив их, стремились избежать подобных проблем в будущем, в том числе, их возникновения из-за провокаций, задевающих чувства местного населения. А в подмандатной Палестине ввели аналогичный закон после арабских беспорядков 1929 г.: их подавили, но впредь постарались минимизировать провокации.

В подобном случае такой закон, вроде бы, логичен: кто-то может почувствовать, что ущемляется его свобода слова, но все-таки важнее избежать кровопролития, когда другая сторона может на него пойти. Это не значит, что склонным к насилию горячим головам надо потакать во всем, но от умышленного оскорбления религии разумного человека все-таки можно попросить воздержаться, много свободы он от этого не потеряет. Тем более, что убивать по любому поводу запрещено, даже если оскорбили твою религию, и таким образом, здесь закон стремится удержать от фатального столкновения обе стороны.

В свете случившегося в «Шарли Эбдо», возможно, подобный закон не помешал бы и во Франции. По крайней мере, если там действительно хотят избежать конфликтов и уберечь жизни. Убийство и терроризм и так запрещены, но неплохо бы и удержать некоторых от провокаций. Однако общество явно так не считает. Там «свобода» — часть провозглашенной идеологии, превратившаяся в догму, и ею поступаться никак не хотят.

С другой стороны, мусульмане могли бы и вспомнить, что все-таки Франция — государство отчасти христианское, отчасти — революционно-атеистическое, но не мусульманское, и если им не нравится, что делают у себя дома французы, можно и уехать в одну из арабских стран, где таких карикатур нет. Но здесь проблема в том, что современные западные государства одновременно с провозглашением свободы слова провозгласили себя домом для всех своих граждан вне зависимости от вероисповедания и таким образом сами внушили мусульманам мысль, что они в той же степени дома, что и карикатуристы. Вот и расхлебывают: слишком много раздали «свобод», некоторые из которых взаимоисключающие. А надо бы немного «оттащить» назад и тех, и других.

В то же время, в Америке, где тоже «свобода» возведена в идеологию, похоже, ситуация иная: там и карикатуристам само общество вряд ли даст появиться, и религиозные люди, включая мусульман, не столь склонны к насилию. Поэтому там принимать какой-то новый закон в ту или иную сторону представляется бессмысленным: он если что и вызовет, то протест другой стороны, которая почувствует, что ее хотят ущемить, а они обе и так ведут себя прилично. Есть Первая поправка, которая формально принимает сторону «свободы слова», но общество достаточно цивилизованное, чтобы одни этим правом не злоупотребляли, а другие — не отвечали насилием.

Получается, что тут нет единого принципа, и о ситуации в каждой стране надо судить отдельно.

Россия

Наконец, Россия. Здесь опять все по-другому.

С одной стороны, либеральная интеллигенция еще не утолила свою жажду свободы слова, которой ей хронически недоставало: последний режим, который ее подавлял, пал сравнительно недавно. С другой стороны, хотя то советское прошлое она люто ненавидит, она все-таки тоже во многом является его продуктом — в частности, в глубоком отчуждении от религии. Она не ищет способов ее оскорбить и карикатуры рисовать не будет, но в то же время не считает необходимым в своих действиях постоянно оглядываться на чьи-то религиозные чувства — да и вообще не очень верит в реальность этих чувств у сограждан.

С другой стороны, религиозные люди в России — в основном, христиане, которые сами не будут реагировать убийством а-ля «Шарли Эбдо». (Мусульмане тоже есть, но и они в России не такие, а если и организуют теракты, то по политическим мотивам, а не по религиозным). Поэтому, если бы дело было только в религии и чувствах верующих, можно было и не вводить никаких законов, оставив ситуацию как есть, до насилия бы тут не дошло.

Но нынешняя власть сама взяла религию на вооружение в качестве составной части государственной идеологии и сделала Церковь партнером по строительству системы. Потому что нужна была какая-то идеология взамен утраченной советской. На Западе идеология — «свобода», как видели, не без проблем, но все-таки позволившая построить в целом неплохо функционирующее общество. В России же попытки построить общество, базируясь на идеологии «свободы», не увенчались успехом. И власть решила вместо этого сделать консервативно-религиозный «поворот» и построить общество на соответствующих ценностях.

И закон об оскорблении чувств верующих воспринимается именно в этом контексте: как введенный не столько с целью защитить чувства верующих, сколько с целью укрепить государственную систему ценностей. Поэтому он вызывает отторжение у либеральной интеллигенции: она в этом видит очередной шаг власти к подавлению ее свобод. А то, что это облачено в одежды религии, только привносит в советский тип подавления «средневековую» составляющую, тоже не ее любимый запах.

И известная выходка панк-группы в церкви, реакцией на которую отчасти было принятие этого закона, являлась не только и не столько протестом против религии, сколько против власти. И здесь тоже можно сказать, что обе стороны немного погорячились: на Западе подобный поступок в церкви не вызвал бы одобрения общества и не был бы расценен как героическая борьба за свободу. Но и не был бы воспринят как посягательство на основы системы, которое необходимо покарать с соответствующей суровостью. (Хотя если бы это сделали в мечети, то реакция — уже вопрос). Таким образом, в России именно государство, проводя свою политику, создало непростую ситуацию вокруг религии, которой иначе не было бы.

Выходит, что во Франции конфликт отчасти обусловлен отсутствием закона о чувствах верующих, а в России — наоборот, его введением. Получается, что и там, и там государство поступило неправильно с точки зрения вопроса о религии, но и там, и там оно сочло важнее идеологию, на которой строилось общество: «свободу» или, наоборот, консервативно-религиозные ценности. Да и в целом власть в России привыкла более непосредственно управлять всеми процессами в обществе, и основной массе народа, на поддержку которой власть опирается, в отличие от либеральной интеллигенции, важна не столько свобода слова, сколько наличие «хозяина».

Таким образом, воистину все зависит от ситуации в каждой стране, и каждая решает этот вопрос по-своему, учитывая и свою общую идеологию и культуру.

(А конкретно к «Шарли Эбдо» после всего случившегося, возможно, следует относиться как к этакой собачонке, которая принципиально облаивает каждого встречного: уже становится бессмысленным каждый раз реагировать, да ну их…)

Наконец, как вести себя евреям?

В этом плане уже не так сложно. На данном этапе истории мы продолжаем находиться в изгнании. Несмотря на распространение всевозможных свобод, во многом облегчивших нам жизнь даже в таких странах, как Россия или Франция, мы там все-таки не дома в той же степени, что и местные жители. Поэтому, если кто и нарисует какие-то карикатуры, нам не следует слишком вызывающе протестовать. Не то, что надо глотать все из толерантности. (Да и толерантность — терпимость — тут не причем: терпят того, кто не нравится, у себя дома, а когда мы не у себя, надо, чтобы нас терпели). Можно вежливо объяснять наши чувства и просить их учитывать. Но, в конечном счете, если нам не нравится страна, это наша проблема, и никто нам не запрещает подыскать себе другую.

А пока мы остаемся в той или иной стране, главным образом нам следует заботиться не столько о том, что о нас говорят, сколько о том, дают ли жить на практике. Хоть горшком назови, только в печку не ставь. Поэтому основная энергия лидеров еврейских общин, имеющих дело с властями, уходит на решение таких проблем, как запреты шхиты (ритуального забоя скота) или обрезания, которые периодически пытаются ввести то там, то сям. Ибо для нас подобные законы могут быть равносильны запрету дышать, а что там рисуют какие-то карикатуристы — Б-г им судья. Да и на современном Западе, и в России тоже, евреев уже столько не рисуют, даже «Шарли Эбдо». В этом плане еще остается шок от Холокоста, и любая карикатура немедленно вызвала бы ассоциации с нацизмом — а на такое даже самые ярые борцы за свободу слова ее не распространяют. Так что это сейчас не является большой проблемой. (Могут, правда, поносить Израиль, клеветать на него и рисовать соответствующие карикатуры — но это уже другая тема).

Несколько отличается здесь Америка: несмотря на то, что она была основана белыми христианами, она провозгласила себя нацией иммигрантов и внушила всем, включая и евреев, что они в той же степени дома, что и остальные. Поэтому там евреи больше осмелели в борьбе за свои права, и иногда можно задуматься о разумной грани в этом деле. Но, как сказано, карикатуры типа «Шарли Эбдо» там терпят еще меньше, и карикатуры на евреев еще быстрее были бы ассоциированы с нацизмом, поэтому этой проблемы там тоже сейчас по большому счету нет.

Парадоксально, но в этом плане относительно самым чувствительным местом на земле является Израиль. Здесь есть неприязнь светских к религиозным, во многом по аналогичным причинам (вдобавок к ряду чисто «израильских»), а поскольку светские — тоже евреи, они не боятся обвинений в антисемитизме (хотя их неприязнь по существу часто его напоминает). Также, поскольку обе стороны находятся у себя дома, здесь не действует аргумент «терпи или уезжай». Поэтому тут как раз уместен закон об оскорблении чувств верующих, и он применялся в случаях слишком беспардонных выпадов и карикатур антирелигиозных партий. В свою очередь, нашим основным средством борьбы с нападками на религию должна быть позитивная демонстрация ее истинных благ, тепла нашей общины, поддержки, которую она может оказать. Чтобы те, кто выражает презрение к нашей вере и нашему обществу, поняли, что делали это по незнанию и недопониманию.

С уважением, Меир Мучник