Страх предвзятости перед увещеванием. Глава Дварим

«Хватит вам сидеть на этой горе» (1:6). Автор книги «Хизкуни» удивляется: эта глава начинается со слов увещевания, которые произнес Моше Рабейну. Сначала они скрыты в ней в виде намека, а затем начинают звучать в явной форме. Почему же Моше решил среди всего этого упомянуть величие и избранность Израиля, и что у горы Синай он удостоился Торы, скинии, судей и санедрина?

Он приводит слова Гмары (Шаббат 30 б) о том, что Раба прежде, чем преподавать своим ученикам Тору, начинал урок с шутки. Они улыбались, а затем он усаживался со страхом и трепетом и начинал учить. Зачем он так поступал? Веселая атмосфера приводит к сближению умов, и тогда ученики будут слушать более внимательно, открывая для мудрости свои сердца. И если уж перед учебой нужно создавать близость сердец, насколько же больше она требуется перед тем, как произносятся увещевания! Есть еще кое-что важное: у того, кто увещевает, не должно быть личной заинтересованности. Иначе все его речи прозвучат напрасно. Насколько эта мысль обязывает нас, ведь это Учение жизни!

На протяжении всей жизни Моше Рабейну остерегался, чтобы к его намерениям не примешалось даже малейшей тени личного интереса. Поэтому Моше — истина, и Тора его — истина. Приведем историю (из книги «Вокруг стола магида»), иллюстрирующую, насколько пагубна сила эгоистической предвзятости.

Один богач, который был известен своим щедрым сердцем, часто давал деньги взаймы людям, попавшим в беду. В один прекрасный день к нему обратился человек с просьбой одолжить ему крупную сумму. Просивший был известен как человек, который много брал в долг и мало возвращал, а в лучшем случае опаздывал с выплатами. При естественном положении вещей люди уже старались не давать ему, но наш богач, чувствуя жалость и милосердие к этому несчастному, взял риск на себя и дал ему запрашиваемую крупную сумму. Он верил, что тот наверняка вспомнит об этой милости и вовремя выплатит долг.

Прошло много дней, и настал срок выплаты долга. И мало того, что должник не пришел с деньгами, он даже не попросил продлить срок и дать ему еще время для сбора средств. Когда прошло уже свыше двух лет со времени назначенной выплаты, щедрый кредитор сам пошел к должнику и попросил вернуть деньги.

Но здесь-то его и поджидал сюрприз. Должник набрался наглости перед тем, кто сделал ему добро, и стал начисто отрицать факт долга. Богачу ничего не оставалось, кроме как вызвать его на суд Торы. Судьи выслушали обе стороны и постановили, что если обвиняемый хочет освободить себя, он обязан поклясться, что никогда не брал у того в долг. К большому удивлению, ответчик встал и принес ложную клятву, что ничего не было.

Когда богач, давший ему в долг, услышал такое, он потерял самообладание и начал кричать на должника на глазах у судей: «Мне не важны деньги, но как ты посмел ложно клясться?! Так легко нарушить одно из десяти речений?! Стыдись! Навлекаешь позор на весь еврейский народ!» С тех пор каждый раз, когда эта тема возникала снова, у богача разгорался гнев, и он вновь повторял: «Денег мне не жалко, но как можно приносить ложную клятву?!»

Прошло много лет, и этот случай забылся, пока однажды в шаббат тот щедрый богач не поднялся на трибуну в синагоге и провозгласил: «Хочу кое о чем объявить. Несколько лет назад у меня был суд с таким-то, и после суда я неоднократно позорил его в присутствии моих друзей и говорил о нем дурное. Теперь же хочу попросить прощения у него за то, что навлек на него стыд».

Удивление на лицах собравшихся не ускользнуло от его взора, и он поспешил объяснить свои извинения, пришедшие спустя несколько лет: «На прошлой неделе я по своим делам поехал в один дальний город. На одной из встреч мой друг, живущий там, рассказал мне о суде Торы, который должен вскоре состояться, и попросил меня поприсутствовать на нем, послушать обсуждение и решение судей. Поскольку времени у меня было достаточно, я пошел и стал слушать. К своему удивлению, я узнал, что темой суда была в точности такая же ситуация, которая была у меня с тем должником. Некий человек взял деньги у друга, а позже стал заявлять, что ничего не было. И здесь судьи также постановили, чтобы он поклялся, и он поклялся. А я сидел в суде и своими глазами видел, как человек приносит ложную клятву. Но здесь у меня это не вызвало совершенно никаких эмоций.

Вернувшись домой, я начал размышлять: я слышу, как еврей ложно клянется и нарушает одно из Десяти Речений, и тем не менее ни одна мышца у меня на лице не дрогнула. В тот час спросил себя: в чем же разница? Почему в случае с моим должником я весь мир готов был перевернуть и всем рассказывал, что денег мне не жалко, а гневаюсь я лишь из-за ложной клятвы, а здесь мне это совершенно не мешало? Я пришел к выводу, что, по-видимому, не сам грех взбудоражил меня, а все-таки мне недоставало денег, которые у меня забрали.

А значит, все, что я говорил, будто не из-за денег я негодую, а из-за ложной клятвы, происходило от личной, эгоистической заинтересованности. У меня не было права так оскорблять должника, и поэтому я извиняюсь публично» (Оцротейну).