Праздник в особом лагере

Рути Глик было восемь лет, когда в июле 1944-го года она вместе со своими родителями оказалась в Унгарнлагере — особом лагере для венгерских евреев в Берген-Бельзене.

Гораздо позже всем стало известно о том, что стало с 420 000 венгерских евреев, отправленных в Освенцим, и стало очевидно, что тем полутора тысячам из них, что оказались в Берген-Бельзене, несказанно повезло. Но для них, заключенных Унгарнлагеря, всё было одним нескончаемым кошмаром.

Эти люди заплатили огромную сумму денег, отдали все свое золото и драгоценности, чтобы купить себе и более бедным пассажирам право попасть в ракевет ацала, поезд спасения, который, согласно договору между доктором Рудольфом Кастнером и Адольфом Эйхманом, должен был вывезти их в нейтральные страны — в обмен на поставку 10 000 грузовиков с продуктами для немецкой армии («Кровь за товары»). В Швейцарию они действительно попали — через несколько месяцев, но тогда, в июле 44-го, «поезд спасения» привез их прямиком в Берген-Бельзен.

Рути Глик, которой тогда было восемь лет, запомнила многое из событий нескольких месяцев, проведенных за колючей проволокой…

Подготовка к Рош а-Шана

Мы немного отличались от остальных заключенных и поэтому были помещены отдельно — в Унгарнлагер — отдельный лагерь, которым управлял тесть Кастнера, доктор Фишер. Нацистов, к счастью, мы видели только два раза в день, во время поверки, которую обычно проводил Аппель, командующий лагерем.

Мы часами стояли, выстроившись в ряд, под палящим солнцем или проливным дождем. Нацистам не разрешалось использовать нас на принудительных работах, но мы постоянно страдали от голода. Мы были счастливчиками Берген-Бельзена: нас не заставляли работать по 18 часов в день, нас не пинали сапогами, нас не мучили с фантастической жестокостью. Мы только были постоянно голодны. Очень голодны. Еда — это то, о чем мы думали постоянно.

У папы был календарь, и он сказал нам, что приближается Рош а-Шана. Кажется, никогда мы так не ожидали этого праздника, как в том далеком 44-м году. Я помню, как мы дрожали от предвкушения: что вот скоро откроются Небесные Врата и примут все наши слезы и молитвы. Все мы были так серьезно настроены, так готовились выразить в молитве всю свою боль, все страдание. Мы были уверены, что на Небесах нас услышат, и что Вс-вышний выкупит нас, своих неудачливых детей… Да, было какое-то необыкновенное воодушевление перед Рош а-Шана в том году.

Во время подготовки к праздникам выяснилось, что господин Шлангер, который целыми днями сидел, шевеля губами с потрепанной книжицей Псалмов, был не тот бедняга, которым мы его считали. Он оказался профессиональным электриком и умудрился тайно подвести электричество в наш барак, и мама смогла подключить свой утюг! Все женщины лагеря по очереди приходили к нам гладить свою праздничную одежду. А еще господин Шлангер был единственным, кто умел обращаться с машинкой для стрижки! Он обходил со своей машинкой мужские бараки, и мужчины, один за другим, молодели и выпрямляли согнутые спины после того, как по их волосам проходилась эта чудо-машинка.

На этой волне надежды евреи попросили доктора Фишера, администратора нашего особого лагеря, организовать шул, синагогу, где мы могли бы вместе молиться в праздник. Многие раввины в нашей группе привезли с собой свитки Торы, но махзоров и шофаров ни у кого не было.

Стоя в очереди к лагерному врачу, папе удалось cпросить одного голландского еврея (их содержали отдельно, в соседнем лагере), не найдется ли в их общине лишнего шофара. Делая вид, что кашляет в кулак, чтобы нацистский офицер не заметил их разговора, тот ответил, что шофар есть, но он слишком велик, чтобы просунуть его в дырку в заборе.

Папа решил рискнуть — и попросить немецкого офицера, который казался больше других похож на человека, передать шофар из голландского лагеря в венгерский. На следующий день шофар и два махзора чудесным образом появились в административном бараке. От кого? Откуда? Никто не знал!

Детей лагеря отправили собирать по баракам все ручки, карандаши и писчую бумагу, а также искать среди заключенных тех, кто умеет писать на иврите: надо было переписать из махзоров хотя бы основные праздничные молитвы!

Администрация разрешила нам использовать лазарет в качестве дома молитвы. Мама вызвалась шить парохет, занавес, закрывающий шкаф со свитками Торы. Я давно не видела у нее на лице такого детского азарта! Мама вбежала в наш барак и начала вытаскивать все наши чемоданы и узлы в поиске подходящей ткани, но… Всё напрасно.

И вдруг ее лицо осветилось:

— Ну конечно же! И как я раньше не додумалась?! Рути, Сури, ступайте сейчас же по баракам и просите у каждого человека его желтую нашивку с шестиконечной звездой!

Сури не поняла сначала:

— Зачем нам собирать эти знаки позора?! Слава Б-гу, мы не обязаны их здесь надевать…

— Сурале, только представь себе, сколько желто-золотой нити в этих звездах! Если мы сможем аккуратно их распустить, тогда я смогу сделать одну огромную шестиконечную звезду — и мы пришьем ее на вот эту белую простыню! Сури, у нас будет самая прекрасная парохет в мире! И наша синагога будет святее святого!

Звуки шофара и праздничный торт

Наступил Рош а-Шана. Ничего больше не существовало. Ни нашего серого мира темноты и душных бараков, ни голодных животов, ни нашей отвратительной дизентерии, ни людей, дерущихся за кусочек картошки, прилипший к стенке пустой кастрюли из-под супа, ни криков командира СС, ни злобного рычания и лая овчарок.

«Синагога» содрогалась от молитвы нашего рабби. Все вдруг почувствовали, как мы счастливы, что рождены евреями. Несмотря на то, что нацисты нас ненавидели, и мучили, и унижали — мы все равно выбрали оставаться евреями, любимыми детьми Вс-вышнего. Мы все равно выбрали сохранить Его образ. В нас все еще была жива любовь к жизни, надежда на будущее, мы все еще могли молиться и умолять нашего Отца, что в Небесах, о любви и милости…

Лазарет был полон. Все старательно смотрели в бумажки, на которых вручную были написаны тексты молитв. Кто не поместился в лазарет — стояли снаружи, вплотную друг к другу, ожидая трубления.

Звуки шофара с каждым из нас сделали что-то невообразимое. Мне было только восемь лет тогда — что я могла понимать? И все же — меня охватила дрожь, горячие слезы залили лицо… Шофар все трубил и трубил, а люди плакали, стонали, рыдали, кричали — каждый говорил с Б-гом: спорил с Ним, торговался с Ним, уговаривал Его, веря, что слезы и молитвы не напрасны, что в этот день они достигнут престола Царя Царей…

Мимо проходили на работы еврейские заключенные основного лагеря Берген-Бельзен. Услышав шофар, они устремились к забору — и те же слезы, те же стоны охватили их. Они как будто не слышали приказаний охранников отойти от забора. Кто-то из них прокричал: «Рошашонэ! Евреи молятся, трубят в шофар. Б-г жив!»

Наверное, многие в этом лазарете в первый раз в жизни ощутили себя лишь «глиной в руках Горшечника», как говорится в праздничной молитве. Слова: «Кому жить, а кому умереть, кому на исходе дней, а кому безвременно» — были настолько полны смысла для каждого из нас. Хазану пришлось сделать большую паузу, прежде чем он продолжил вести молитву: во время этих слов никто не мог сдержать рыданий. А слова: «Кому от голода, а кому от жажды, кому от землетрясения и кому от мора…» — были произнесены почти шепотом.

После молитвы была праздничная трапеза, ради которой все женщины лагеря урезали свой и так донельзя скудный рацион весь месяц Элул. Администрация распорядилась выдать нам в честь праздника дополнительную порцию джема и маргарина. Женщины собрали эти порции, превратили маргарин с джемом в восхитительный (как нам тогда казалось!) крем, потом обмазали им кусочки хлеба — и у нас был почти совсем настоящий праздничный торт. Другим особенным блюдом был картофельный салат, для которого целый месяц перед этим экономили картошку… Впервые с июня мы были сыты.

А после трапезы мы смотрели, как Сатмарский Ребе вместе со своими хасидами совершал ташлих у помывочного барака, открыв там все краны с водой…

В потоке веры и надежды

Наступил Йом Кипур. Когда мы дошли до молитвы «Алейну», все мужчины упали ниц. Папа потом рассказал, что наш двоюродный брат, антирелигиозный халуцник, пришедший «заодно» в этот импровизированный молитвенный дом в Йом Кипур, сказал ему: «И вот за это вы благодарите Б-га?! За то, что сидите в этой тюрьме и делаете то, что вам велят нацисты?!» А папа ответил ему с улыбкой: «Я благодарю Б-га за то, что сделал меня евреем. И если бы у меня был выбор — быть пленным или нацистом, то не сомневаюсь, что выбрал бы быть тем, кто я сейчас…»

Помню, что перед Суккотом Сатмарский Ребе, получив на то специальное разрешение администрации, поставил одну кровать боком на другую, завесил эту конструкцию одеялами с трех сторон, а на верхнюю кровать положил соломенный матрас в качестве схаха [покрытия на крыше сукки]. Там он ел, спал и учился все дни Суккота.

Началась зима. Все труднее нам было выстоять бесконечные утренние и вечерние поверки: дул пронизывающий ледяной ветер, снег колол лицо и руки, ноги утопали в раскисшей грязи, пока нацистский офицер все пересчитывал и пересчитывал нас, а счет все не сходился.

Хотя Дни Трепета остались далеко позади — они, видимо, продолжали нести нас в своем потоке веры и надежды — и мы продолжали молиться. Молиться каждый день так, как будто это День Искупления…

* * *

Рути и ее родным посчастливилось пережить эти страшные дни. Большую часть заключенных Берген-Бельзена постигла иная участь: их скосила эпидемия тифа…

Евреи гибнут, но еврейство возрождается из пепла снова и снова. Мы пережили и римлян, и греков, и персов, и крестоносцев, и фашистов, и коммунистов. Это не исторический феномен, а скорее — закон мироустройства: пока есть на свете евреи, которые не теряют свою связь с Творцом, — иудаизм жив!