Памяти рава Шалома-Бера Горелика

Пришла страшная весть — вчера не стало замечательного еврея, рава Шалом-Бера Горелика ЗаЦаЛь…

Рав Ицхак Зильбер в своей книге «Чтобы ты остался евреем» очень тепло пишет про всю семью Горелик, с которой и его самого, и семью Зильбер многие десятилетия связывали очень близкие дружеские отношения и, в особенности, рава Шалома-Бера.

Светлой памяти этого праведного, чистого и искреннего человека, уважаемого и известного хасида ХаБаДа, публикуем несколько рассказов из книги рава Зильбера про еврейскую жизнь Ташкента пятьдесят лет назад, о соблюдении заповедей под коммунистической властью горсткой отважных евреев… Эти необыкновенные люди остались соблюдающими евреями и, несмотря ни на что, смогли пронести свет Торы через всю свою жизнь…

Светлой памяти рава Шалома-Бера Горелика посвящается:

НЕОБЫЧНЫЙ ЦЕХ

Так я перепробовал много мест, пока наконец хабадник Мендл Горелик не устроил меня на работу в организованный им цех. Впервые за много лет я спокойно вздохнул. Проработал там вплоть до отъезда, сюда же со временем привел сына и дочку.

Горелик нашел бывалого гебиста, Александра Дмитриевича Юдина. Когда-то Юдин состоял в личной охране Сталина (чуть ли не во время Ялтинской конференции) и даже был советским шпионом в Нью-Йорке. Но так как любил выпить, не удержался на той работе, хотя был еще не старый, лет сорока.

Горелик ему предложил:
— Есть у меня пятнадцать человек, люди честные, одна проблема — в субботу мы на работу выйдем, но работать не будем. Получишь половину нашей зарплаты и сможешь хоть купаться в водке. Согласен быть начальником, выписывать ведомости?

Юдин согласился, да еще устроил туда жену и тещу. Как они делились, не знаю, но я получал свои сто двадцать рублей.

Работа состояла в том, чтобы обезжиривать большие алюминиевые пластины, опуская их в ванну с раствором едкого натра, а потом делать на них надписи.

Все бы хорошо, но работа была настолько вредная, что Советская власть, которая на деньги не щедра, бесплатно давала нам три литра сгущенного (!) молока в месяц, килограмм сливочного масла и газированную воду. Когда я начал там работать, у меня иногда на улице, на ходу, закрывались глаза и я ни с того ни с сего засыпал — это от отравления парами. Поэтому я часто опаздывал на работу. К тому же меня вечно что-то задерживало. Однажды, например, утром в синагоге мне сказали, что в морге лежит тело еврея, попавшего под трамвай. Родственников у него нет, и его собираются хоронить на нееврейском кладбище. Я побежал в морг, представился родственником покойного и договорился, что его похоронят на еврейском кладбище. Потом побежал условиться об организации похорон. На работу я, естественно, опоздал.

В таких случаях наш профорг Шалом-Бер Горелик, сын Мендла, выносил мне на улицу рабочий халат. Я надевал его и заходил в цех, будто вышел на минутку.
Шалом-Бер вообще покрывал меня во всем. Впервые за много лет я стал завтракать. Помню, как я изумил жену, явившись домой на завтрак после утренней молитвы:
— Что стряслось?
Обычно я уходил на шахарит да так и бегал потом полдня голодный. Но теперь у меня началась райская жизнь, Шалом-Бер прощал мне мои постоянные опоздания.

Один случай мог окончиться для всех печально. Юдин, кроме своей семьи, временно, на два месяца, устроил в цех своего дружка из КГБ Ивана Кирилловича Лебедева, его жену и дочь. На этот срок он назначил Лебедева кем-то вроде управляющего производством.

Минули два месяца, дружок и говорит:
— Никуда я не уйду, я тут начальник!
Юдин утверждает:
— Нет, я!
А Лебедев свое:
— Я!
И накатал донос, о чем мы и знать не знали.

До этого момента Лебедев был такой вежливый, корректный, доброжелательный, что я даже думал, глядя на него: вот у кого надо учиться с людьми разговаривать! Пусть бы евреи такие были! Он производил прекрасное впечатление, я бы за него головой поручился. А тут вдруг приходит в цех большая комиссия и читает нам его заявление:
«Я отказываюсь возглавлять производство в сложившейся обстановке. В цеху работают одни сионисты и религиозники. Привожу факты: такого-то и такого-то (названы дни Рош-а-Шана, когда цех два дня был закрыт) отсутствовали на работе… — и идут все имена. — Сколько я ни борюсь с этими религиозниками и сионистами, ничего не помогает. Все они хотят уехать в Израиль. Работать с этими сионистами невозможно. Наведите порядок».
Недурное заявленьице, а?
Комиссия спрашивает:
— Товарищи, вы где находитесь — в Советском Союзе или в Америке? Что тут происходит?
Серьезный вопрос. Очень серьезный вопрос для шестидесятых годов. Когда за спекуляцию — расстреливали! Как мы выпутались, не постигаю. Б-г помог.

***

В цехе работал сын Менделя Горелика, Шалом-Бер, он же, как я уже говорил, — профорг. Шалом-Бер спас положение. Увидев, что Юдин с дружком поссорились, он сразу сообразил, к чему это может привести. У Шалома-Бера была гениальная голова. И он подготовился…

В холь а-моэд (полупраздничные дни) Суккот еврейский закон предписывает не работать. За известными исключениями — можно сделать то, что окажется невосполнимым, если вы этого сейчас не сделаете. Например, записать номер телефона или — когда вы учите Тору — записать «двар Тора», чтобы не забылось. Поэтому я настаивал: в холь а-моэд работать только в том случае, если явится высокое начальство. Но в Советском Союзе, как известно, хозяйство было плановым, и каждому предприятию сверху предписывался определенный объем работ на определенный срок. Как же выполнить план? Понятное дело — ночами после праздника и в воскресные дни. Так мы и поступали два раза в году: после Суккот и Песах приходили в воскресенье и работали. Помню, как я прибежал в цех вечером, сразу после Симхат-Тора.

Сейчас Шалом-Бер решил этим воспользоваться. Он подошел к охраннику и говорит:
— Ты подтвердишь, что мы приходили работать в воскресенье?
Тот отвечает:
— Как же, помню — вы приходили тогда-то и тогда-то.
— Подтвердишь?
— Подтвержу.
И мы с Шалом-Бером незаметно вернулись в цех.
Кончились обвинительные речи, комиссия обращается к Шалому-Беру:
— Что скажет профорг?
Шалом-Бер выходит и заводит не спеша:
— Цех старается выполнить план. Многие из нас ради этого выходят на работу по воскресеньям…
Он разворачивает солидный лист и начинает читать:
— Зильбер работал в такой-то день и в такой-то (если я там был лишних два-три дня, он записал за мной шесть-семь). Такой-то товарищ — в такие-то дни.
И указывает для всех нас разные воскресенья (чтобы не получилось, что все почему-то выходили на дополнительную работу одновременно). В полугодии воскресных дней достаточно — на всех хватило.
Он читал свой список не меньше получаса, и комиссия заскучала. Слушать ей уже не хотелось. А Шалом-Бер фантазировал дальше:
— Этим товарищам полагаются отгулы. Я на это не пошел, мне внеочередные отпуска ни к чему — мне надо, чтобы производство работало. Отгулов никто не получил. Так о чем разговор? Но — печатные машины давно нуждались в ремонте, и, когда мы выполнили месячный план, я счел удобным пригласить мастеров (он действительно пригласил кого-то. — И.З.). Мастера занимались ремонтом тогда-то (он назвал дни Рош-а-Шана). Вот почему люди в эти дни не работали.
Шалом-Бер перевел дух и повторил:
— Так что я вообще не понимаю: о чем тут говорить?
Комиссия спрашивает:
— Иван Кириллович, что же вы писали? Ведь все законно.
— Да, — говорит Иван Кириллович, — с виду все законно. Но одну вещь я вам твердо могу сказать: попробуйте, свяжите этих людей и бейте их, чтобы они работали в субботу, — не будут.
— Но это другой вопрос. Мы говорим о том, что здесь у вас написано. Что вы можете сказать по этому поводу?
Тот не знал, что ответить.
Вот и полагайся после этого на личное впечатление! Сдержанный, спокойный, честный. Вот вам и честный! А я ему еще лекарства доставал в свое время!
Сразу после этого Лебедев простудился, рот у него скривило набок, и он поспешно уволился. И неевреи сказали: Б-г его наказал за то, что он «зацепил» евреев.