Черный обелиск, или История об антисоветском памятнике

Этот рассказ должен был появиться месяц назад, к годовщине уничтожения Минского гетто. Я тянул с публикацией: старался отыскать фотографии тех, благодаря кому возник Черный обелиск; тех, кто стоял стеной, когда его пытались снести; тех, кто навек уезжая, приходил сюда прощаться с городом, чтобы отсюда отправиться на вокзал.

Я тянул, пытаясь найти подход к одному из из самых горьких минских памятников… Ведь остальные — просто монументы, а этот — разверстая могила. Я тянул, пока не понял, что говорить нужно от первого лица. Потому что весь город прошел через Яму, и у каждого минчанина она своя. Даже у тех, кто этого не знает или не хочет знать.

Мне трудно назвать этот рассказ историйкой — это история.

Кажется, Яма была всегда. В 60-х мы с мамой, испуганно косясь, обходили ее стороной на пути к шляпнице, тете Циле — ее крошечный домик стоял на месте «Брестской крепости», что на Танковой. В 70-х Яма раскрывала страшный свой зев, когда вечерами я спешил мимо нее в дом на несуществующем нынче Зеленом переулке: там для недавних учеников «Парната» читал лекции об искусстве незабвенный Кирилл Зеленой. Скорее всего, и раньше, до 60-х, существовала моя Яма — куда ей было деться!

Первый митинг на Яме прошел в 1971 году. С тех пор — ежегодно.

Детская память рисует место, которого боялись взрослые — со склонами, уходящими вглубь земли, и дном, терявшимся в темноте. Взрослых пугала не только пролитая здесь кровь, но и стоявший внизу памятник с непонятной надписью на запрещенном еврейском языке. Никто толком не знал, иврит это или идиш, зато все знали, что место это связано с отъездами в Израиль.

Мои родные — что еврейские, что русские — на Яму не ходили. И их образованные друзья — врачи, музыканты, преподаватели — тоже. В Израиль никто из них не собирался, а карьеру можно было испортить запросто. К Яме шли те, кому нечего было терять: «отъезжанты», «отказники» и беспартийный еврейский пролетариат: столяры-слесари, сапожники-портные, парикмахеры-сантехники. С ними советская власть ничего поделать не могла.

Цветы под конвоем.

Так и получилось, что Черный обелиск, помещенный в сердце Ямы, стал антисоветским памятником. Его не показывали по телевизору, о нем не писали в газетах и не упоминали в путеводителях… Вообще нигде не упоминали! Его не однажды пытались снести — под разными предлогами, но всегда, чтобы улучшить. Улучшить хотели надпись — убрать из нее этот самый то ли идиш, то ли иврит.

Это был, пожалуй, единственный случай, когда советской власти не удалось реализовать свое желание: и памятник, и надпись отстояли. Кто? Эти самые столяры-слесари и иже с ними.

Легендарные минские полковники Овсищер, Альшанский и Давидович, восставшие против государственного антисемитизма и разжалованные в рядовые.

Благодаря всем этим людям, в начале 80-х, когда я впервые попал на Яму, прочел на Черном обелиске те же слова, что были начертаны там изначально. Их же можно прочесть и сегодня.

Светлая память на вечные времена пяти тысячам евреев, погибшим от рук лютых врагов человечества — фашистско-немецких злодеев 2 марта 1942 года

Против фашистско-немецких злодеев советская власть ничего не имела, а вот евреи ей были не по душе. Всего-то и нужно было, заменить их на абстрактных советских граждан. Но евреи не хотели быть советскими гражданами, они хотели быть евреями и потому уезжали в Израиль.

История Черного обелиска — это история исхода евреев из Беларуси.

Идея воздвигнуть монумент узникам Минского гетто родилась в 1945 году, когда вернувшиеся с войны солдаты узнали, что их родные убиты и тела их брошены в старый песчаный карьер. Карьер стали звать Ямой — с большой буквы.

Еврейская колонна Минского гетто. Они еще живы…

К 1947 году всем миром были собраны деньги на памятник, и известный городской камнетес Мордух Спришен из надгробья со старого еврейского кладбища на Сухой вырезал мраморный обелиск. Надпись для него на идише написал поэт Хаим Мальтинский. Через годы, вспоминая о нем в книге «Толькi б яурэi былi!», его друг Рыгор Бородулин скажет: «Як прыходiць дзядзька Хаiм, сустракаем дружным хаем». Видно, хорошим человеком был идишистский поэт.

Мальтинский прошел войну до Берлина, был награжден орденами и медалями, в бою потерял ногу. И вот он, надев боевые награды, пошел согласовывать надпись на памятнике в Главлит — так в СССР называлось цензурное ведомство. Цензоры сидели в Доме правительства на шестом этаже. Лифт не работал. Когда одноногий фронтовик добрался до нужного кабинета, от боли и усталости чуть не плакал. Цензор прочел текст и, как ожидалось, разрешения не дал. Спорить было бесполезно. Перед тем, как уйти, Мальтинский произнес всего одну фразу: «У меня там лежат мать, жена и семилетний сын». И произошло чудо: цензор, тоже фронтовик, подписал разрешение.

Мордух Спришен с разрешением на изготовление памятника.

С таким трудом добытая бумага окажется плохой защитой: через несколько лет Мальтинского разыщут в Биробиджане, куда он уедет работать в издательство. Его приговорят к десяти годам лагерей «за попытку продать американцам Дальний Восток и часть Сибири». От Владивостока до Якутска — ни больше ни меньше! Камнетес Спришен будет осужден за коллекцию пластинок советской фирмы «Мелодия» с еврейскими песнями. Тоже на десять лет.

Такой будет цена, которую создатели заплатят за памятник. Первый в СССР памятник убитым евреям.

В 70-х и 80-х «антисоветская» Яма будет стоять посреди города, как крепость, окруженная врагом. Советская власть будет бороться с ней не на жизнь, а на смерть. И проиграет: Советского Союза не станет, а Яма останется. Впрочем, победа окажется пирровой — с развалом СССР уедут почти все, кому она была нужна.

О чем думают бывшие узники гетто, глядя в объективы фотоаппаратов?

***

Несколько лет назад меня попросили провести экскурсию для джазового ансамбля De Phazz. Автобус катил по Проспекту, а я рассказывал — об удивительном нашем Вавилоне, где переплелись множество культур; о бесчисленных войнах, пожарах и разрушениях; о коммунистах и фашистах; о начале всемирной революции и убийце президента Кеннеди… Музыканты только что отыграли концерт и были уставшими: они смотрели в окно, за которым скользил зимний город, и время от времени вежливо кивали головами. Неожиданно один из них спросил:

А евреям памятники у вас есть?

Есть, — ответил я и рассказал о Яме.

Можно туда поехать? — попросил музыкант.

Просьба была неожиданной. Еще более странной ее делало то, что мой собеседник был негром.

После некоторых колебаний я изменил маршрут. Мы подъехали к Яме и музыкант, собрав в охапку цветы, подаренные зрителями, сошел по ступеням к памятнику. В темноте на фоне снега черный человек казался призраком. Он положил цветы на камень и молча застыл рядом. Черный человек у Черного обелиска.

Я спросил, зачем ему еврейский памятник. И услышал удивительную историю. Предки странного гостя попали в США из Эфиопии, и среди них бытовала легенда о том, что они… евреи. Одно из затерянных израильских колен.

Наверное у меня на лице промелькнуло недоверие, мой собеседник на мгновение запнулся, а потом сказал:

Легенду трудно проверить, легче поверить, что ты еврей.

С этими словами он протянул мне фотоаппарат и попросил сфотографировать его на фоне Черного обелиска.