Избранные комментарии на главу Мишпатим

Глава 21

2. ЕСЛИ КУПИШЬ РАБА-ЕВРЕЯ. Для непредвзятого ума ничто не может так неоспоримо доказать подлинность Устного Закона, как эти два первых раздела (ст. 2—6 и 7—11), с которых начинается «законодательство Моше». Это — гражданский и уголовный кодекс нации; он выдвигает принципы и положения права и гуманности, регулирующие человеческие отношения внутри государства. Как можно было ожидать, первый параграф имеет дело с личными правами. Но с чего он начинается? С законов, применяемых, когда человек продает другого человека или собственную дочь в рабство! Как невообразимо чудовищно было бы все это, если бы этот «документ» оказался единственной «книгой закона» еврейского народа; если бы он и только он являлся основным источником «еврейского общественного закона»! Это, действительно, из ряда вон выходящие ситуации, и было бы естественно ожидать, что до их рассмотрения Закон обратился бы к менее странным случаям, обсуждая их, разъясняя и устанавливая юридические принципы для их разрешения. И тем не менее именно с этих фраз, которые, казалось бы, перечеркивают понятие личной свободы, утверждая ограничение этого самого священного человеческого права, начинается изложение Закона!

Однако все это явится нам в совершенно ином свете, если мы поймем, что эта «книга» не является первичным источником еврейского закона, если мы осознаем, что таковым является та юридическая традиция, которая сохранялась живым словом, а «книга» служила лишь подспорьем памяти и источником разрешения сомнительных ситуаций.

Учтите, что, как подтверждает сам текст, к тому времени, когда незадолго до своей смерти Моше передал эту книгу народу, Закон уже более сорока лет был известен еврейскому народу и оказывал свое влияние на жизнь евреев.

Эти факты помогают нам понять, почему подобные, исключительные, судебные дела изложены в самом начале: это сделано для того, чтобы настоятельно напомнить нам об ординарных принципах социальной справедливости.

Мы тогда поймем, что «книга» регистрирует не юридические принципы вообще, а прежде всего индивидуальные, конкретные случаи. И делается это в такой поучительной манере, что из рассмотрения этих дел мы можем легко извлечь принципы, которые были вверены живой душе народа. Вообще язык, использованный в этой «книге», был столь мастерски выбран, что во многих примерах один необычный термин, одна измененная конструкция, даже позиция одного слова или отдельной буквы могут подразумевать целую цепочку юридических понятий. Эта книга не предназначалась в качестве первичного источника Закона. Она была полна смысла для тех, кто уже был сведущ в Законе, чтобы использовать ее для сохранения и обновления того, что хранится в памяти. Она должна была стать учебным пособием для преподавателей Закона, справочником для подтверждения Устного Закона, чтобы внимательный ученик, имея перед собой написанный текст, легко мог бы восстановить в уме знания, полученные в устной форме.

Связь между Письменным Учением и Устным Законом такая же, как между конспектом, сделанным во время научной лекции, и самой лекцией. Студенты, изучающие предмет, после лекции нуждаются лишь в кратких записях, чтобы вспомнить лекцию в любое время. Они часто обнаруживают, что для этого достаточно подчеркнутого слова, вопросительного или восклицательного знака или даже просто точки. Но для тех, кто не посещал лекций, эти записи будут совершенно бесполезны; пытаясь на их основе восстановить лекцию, они неизбежно наделают ошибок. Слова, знаки и т.д., которые служат для студента, слушавшего лекцию, крайне полезными путеводными звездами для сохранения истин, раскрытых лектором, кажутся совершенно бессмысленными нерадивому ученику. Нерадивый, пытающийся использовать те же знаки, чтобы создать (в противоположность к «воссоздать») для себя лекцию, которую он не посещал и не мог понять, заклеймит прекраснейшие положения Закона как «беспочвенную гимнастику ума и ни к чему не приводящие праздные размышления».

** ЕСЛИ КУПИШЬ РАБА-ЕВРЕЯ. Устный Закон учит нас, что обсуждаемая здесь проблема, это случай, описанный в Шмот 22:2, где рассказывается, что вора, не имеющего средств для возмещения убытков тому, кого он обокрал, должны были продать, чтобы компенсировать пострадавшему утраченное. («Если у него ничего нет, он должен быть продан за свою кражу».) Такая продажа могла иметь место лишь с целью возмещения убытков от фактической кражи, а не для того, чтобы получить двойную компенсацию, обусловленную в 22:3 в качестве наказания. Кроме того, подобный способ компенсации применим лишь в том случае, если вор — мужчина, а не женщина. Письменный текст не просто сообщает «если у него ничего нет, тогда он должен быть продан», но добавляет определение «за эту его кражу», [чтобы показать, что вора можно было продать лишь для возмещения той собственности, которую он украл]. И то, что в тексте говорится не просто «за кражу», а «за его кражу», указывает на то, что женщины, признанные виновными в краже, не подпадают под эту статью закона. Ситуация, в которой кто-либо добровольно продает себя в рабство вследствие жестокой нужды, рассматривается в Ваикра 25:39 и далее («Если твой брат обнищал и продает себя тебе»). По этой причине нам сообщают только здесь, где речь идет о краже : «Если купишь раба-еврея». Закон уже объявил его рабом, до того, как ты купил его; ты можешь купить его лишь из зала суда, Но в то же время, как отмечает Мехилта: он должен оставаться в твоих глазах  עברי,  согражданином; Закон называет его рабом лишь потому, что у него нет выбора, кроме как описать этого человека в таких терминах.

** 6. …Если мы рассмотрим этот закон, который Словом Бога помещен в начале общественного законодательства (в предыдущих стихах), мы увидим, что едва ли есть другой закон, столь же подходящий для того, чтобы позволить нам проникнуть в цель Божественных институтов социальной справедливости и показать нам, сколь существенно отличается еврейский закон от всех других законодательных систем. Здесь (в случае вора) у нас есть один-единственный пример, когда Божественный Закон в качестве наказания (хотя мы увидим, что фактически это нельзя рассматривать как наказание) лишает человека свободы. А как же осуществляется это наказание? Закон определяет, что преступник должен быть помещен в семью, как сегодня мы можем поместить малолетнего правонарушителя в семейное окружение. Обратите также внимание на перечисляемые Законом предосторожности, которые направлены на то, чтобы не растоптать самоуважение преступника, чтобы, несмотря на позор, который он навлек на себя, он мог бы чувствовать, что с ним обращаются, как с братом, и уважают, как члена семьи, способного заслужить и дарить любовь! Обратите внимание, как Закон обеспечивает ему возможность сохранения контактов с собственной семьей и как он следит за тем, чтобы его семья не испытывала страданий вследствие его преступления!

Хотя Закон и лишает преступника свободы, а следовательно, возможности обеспечивать своих близких, он обязывает заботиться о них тех, кто пользуется трудом виновного в течение всего срока его наказания.

Наказание тюремным заключением со всем сопутствующим этому отчаянием и моральным унижением, со всем горем и скорбью, которые заключение несет жене и детям преступника, неизвестны Божественному Закону. Там, где царит Божественный Закон, не существует тюрем в качестве места наказания преступников. Еврейский закон предусматривает лишь содержание под надзором до решения суда, и даже это заключение может произойти только в соответствии с точно установленной юридической процедурой. Такое задержание должно быть непродолжительным, и косвенные улики не являются основанием для него.

Но даже этот единственный случай, когда в результате преступления Законом предусмотрено лишение свободы, нельзя рассматривать как «наказание». Наказание не может быть целью этого Закона, потому что он приговаривает вора к шести годам работы только для того, чтобы возместить убытки в размере фактической стоимости украденного, а не для того, чтобы взыскать штраф (двойное возмещение) в качестве наказания за преступление. Отсюда, потеря свободы — лишь следствие обязанности преступника перед Законом компенсировать украденное. Возмещение убытков не должно становиться наказанием преступника; это лишь способ ликвидации последствий преступления. Оно длится до тех пор, пока не будет восстановлен незаконный или преступный урон, нанесенный имущество пострадавшего. Даже если вор не был осужден судом, всякий, кто похищает чужую собственность, автоматически становится обязан оплатить ее своими силами, путем приложения своего труда. Поэтому нам остается ответить лишь на один вопрос: почему суд оценивает убытки в терминах работоспособности преступника лишь в случае безусловно доказанной кражи, но не в любом ином случае, когда человек обязан выплачивать возмещение за причиненный им ущерб, но не имеет средств для выплаты такого возмещения? Это ограничение, по-видимому, определяется тем соображением, что кража — это самое очевидное проявление неуважения к святости личной собственности, особенно если владелец считает, что его имущество находится в безопасности, ибо он доверчиво полагает, что все люди уважают чужие права на собственность… Осознание человеком своего места в мире начинается с понятия о праве владения собственностью, и именно уважение к собственности других людей делает человека действительно человеком. Исходя из этого, легко понять, почему лишь в случае кражи на каждый аспект личности преступника налагается обязательство возмещения ущерба.

Однако приговор, предусматривающий принудительный труд, настолько тесно связан с обязанностью преступника возместить ущерб — и только, а Закон настолько далек от того, чтобы превратить рабство в наказание, и с таким уважением относится к святости личной свободы, что суд может осуществить продажу вора только в том случае, если стоимость украденной собственности равна или больше стоимости его работоспособности. Ибо лишь в этом случае преступник автоматически становится обязанным оплачивать последствия своего преступления каждым аспектом своей личности. Если же его работоспособность превышает стоимость украденного, суд (может разрешить использовать его труд, чтобы возместить ущерб, но) не имеет права продать его, ибо тогда суд был бы повинен в посягательстве на ту часть личности преступника, которая не подпадает под такой приговор (Кидушин 18а). Между прочим, согласно Мехилте, жертва ограбления имеет право отказаться от компенсации за счет продажи вора и удовлетвориться обещанием, подписанным грабителем, что он возместит урон, как только его материальное положение улучшится.

** 7. …Все, что мы узнали из нашей национальной литературы о том уважении, с которым иудаизм предписывает относиться к женщине, об отношении родителей к детям и о тех соображения, которыми должны руководствоваться родители при выборе подходящих супругов для своего потомства, — все это позволяет нам без колебаний сделать вывод: если еврей продает свою малолетнюю дочь в служанки, чтобы в будущем она стала женой своего хозяина, то лишь самая горькая, страшная необходимость могла заставить его пойти на это. Он должен был продать свой дом и все, что в доме, даже последнюю рубашку, прежде чем ему дозволяется совершить такой шаг (Кидушин 20а; Рамбам, Законы о рабах 4:2).

** 10. Это единственный отрывок, в котором Письменный Закон обсуждает обязанности мужа по отношению к жене. Чтобы обрисовать «основные супружеские права дочерей своего народа», он выбирает в качестве примера женщину с низшей ступени социальной лестницы, дочь нищего, который уже продал свою последнюю рубашку и, чтобы спасти себя и своего ребенка от голода, продал ее в служанки. Затем девушка, отвергнутая своим хозяином и, вероятно, подвергаемая оскорблениям, становится женой хозяйского сына. Если это произошло, Закон делает ее равной женщине, которая вступает в брак, будучи свободной и богатой, и провозглашает величайший принцип: отношение к одной ни на йоту не должно отличаться от отношения к другой!

11. …Преступление и нищета — вот два фактора, которые в обычной общественной жизни, как правило, сводят на нет уважение к личному достоинству человека. Но Закон выбрал преступника и детей презренной нищеты и поставил их в самое начало общественного законодательства. Таким образом мы узнаем, насколько Закон уважает человеческое достоинство и как он стремится защищать это право, даже если человек стоит на самой низшей ступени общества.

Стихи 12—32 содержат законы, касающиеся личных прав: ст. 12—17 рассказывают от преступлениях против жизни человека и приравненных к ним преступлениях. Стихи 18—26 рассматривают преступления, наносящие ущерб здоровью. В стихах 27—32 говорится о телесных повреждениях и смерти по вине животных.

** 15. Для того, чтобы обозначит роковой удар, за причастием «ударивший» следовало бы написать «и тот умрет». Само по себе причастие «ударивший» не указывает на то, что жертва погибла в результате нападения. Алаха учит, что даже если жертва погибла, преступник может быть наказан только в том случае, если его действия причинили видимые повреждения. (Следовательно, если рассматривать этот стих в сочетании со ст. 12, закон выглядит так: Тот, кто наносит другому удар настолько сильный, что жертва умирает, подлежит смертной казни. Но тот, кто наносит удар своему отцу или матери, подвергается смертной казни, даже если (видимое) повреждение, причиненное родителю, не было смертельным само по себе.

16. Как и в предыдущем стихе, где «частичное убийство», т.е. нанесение травм отцу или матери, объявляется равным фактическому убийству и, следовательно, классифицируется как уголовное преступление, так и здесь Закон учит нас, что личная свобода — это собственность, похищение которой равнозначно «социальному убийству» и поэтому карается смертью. Однако похититель ребенка подвергается смертной казни только в том случае, если жертву обнаруживают у похитителя и, как добавляет Дварим 24:7, «он воспользовался его услугами и продал его»; другими словами, если он обращался с ним, как с вещью, «предметом»…

17. Похищение ребенка — это фактическое разрушение личного достоинства жертвы. Но в отношении собственного отца или матери даже проклятие, чисто словесное пожелание им гибели, является уголовным преступлением, караемым смертной казнью. Этот закон не теряет силы, даже если проклятого таким образом родителя уже нет в живых.

** 18. ריב (ссора, ругань) в первую очередь означает словесный спор, в отличие от употребленного в ст. 22  וכי ינצו (если люди будут драться…), что подразумевает физическую схватку.

…Поэтому в данном стихе нам говорят  וכי יריבון (если люди будут ссориться), причем, для усиления в конце слова добавляется буква нун, чтобы подчеркнуть, что ссора была лишь словесной. Две стороны не имели намерения причинить друг другу физический ущерб; удар мог быть нанесен под влиянием сильных эмоций. Но это никоим образом не уменьшает необходимость выплаты преступником компенсации пострадавшему, ибо цель компенсации не наказание преступника, а возмещение — насколько это возможно — причиненного ущерба. И поскольку денежная компенсация не является наказанием за причиненное зло, возмещение ущерба никогда не может быть полным в тех случаях, когда пострадавший получил телесные повреждения; в частности, оно не может компенсировать боль. Поэтому преступник остается виноватым в глазах Бога даже после того, как он полностью выплатил денежную компенсацию, и только получение прощения от пострадавшего искупает его вину.

** 19. על משענתו  в этом контексте, вероятно, не может означать «посох» или «костыль». Если пострадавший раньше мог передвигаться самостоятельно, а теперь стал хромать в результате травмы, то компенсация за потерю времени и медицинские затраты никоим образом не может считаться адекватным возмещением убытков. И нельзя истолковывать  משענתו  как «посох» или «костыль», которые необходимы пострадавшему на время выздоровления, ибо пока сохраняются последствия травмы, Закон не может утверждать, что «тот, кто ударил его, будет освобожден».  משענתו  означает поддержку, к которой привык пострадавший до травмы. Следовательно, это предполагает его полное исцеление, т.е. достижение способности передвигаться так же, как до получения травмы.

** И ОБЕСПЕЧИТЬ ЕГО ИСЦЕЛЕНИЕ. Настойчивое утверждение, усиленное повторением глагольной формы, опровергает ошибочное представление о том, что обращение к врачам демонстрирует недостаток веры в Бога. Сравни: «Отсюда выводится, что врачам дарована Богом санкция лечить» (Бава кама 85а). Закон без оговорок принимает условие, что пострадавший будет пользоваться медицинской помощью. Действительно, как отмечают Тосафот (там же), Закон настаивает на том, чтобы больной обращался к врачам не только в случае телесной травмы, но и при других болезнях.

23. ТЫ ДОЛЖЕН ОТДАТЬ ЖИЗНЬ ЗА ЖИЗНЬ. Лишь в случае убийства — в том смысле, что конкретный человек, являющийся объектом компенсации, был убит, — приговор должен быть приведен в исполнение на физической личности преступника. Но даже в этом случае, как мы уже заметили, выражение «ты должен отдать» проясняет, что наказание фактически понимается как форма возмещения убытка, но вместо физической личности жертвы, которая имела бы первоочередное право на иск по этому возмещению, с иском выступает некая «идеальная личность» Закона, справедливости и человеческого достоинства, чьи требования должны быть удовлетворены…

** 24 и 25.  עין תחת עין וגו (досл. «око за око» и т.д.). Трактат Бава кама (83б) отмечает, что с точки зрения морали абсурдно понимать этот закон буквально, т.е. «тот, кто лишил другого глаза, сам должен быть лишен глаза, и т.д.». Что, если, например, одноглазый человек лишает глаза того, кто имел два здоровых глаза, и в результате наказания он лишается единственного глаза, а затем умирает? В этом случае его наказание не было бы справедливым, так как он лишился бы жизни за преступление, в результате которого его жертва утратила лишь один из парных органов (а другие органы остались неповрежденными). Более того, …положения, выдвинутые в ст. 18 и 19 выше, согласно которым жертвы травм, нуждающиеся в постельном режиме и медицинской помощи, должны получит компенсацию за вынужденный перерыв в работе и затраты на лечение, исключают интерпретацию (буквальную) «око за око» и т.д., «рана за рану» и т.д. как ius talionis, так как, если бы такая же травма была нанесена преступнику, последнему тоже потребовался бы постельный режим и медицинская помощь. Из одних лишь этих объективных заключений должно быть ясно, что алахическое объяснение денежного возмещения как единственного средства компенсации, предусмотренного Законом для таких случаев, является единственно возможным объяснением, соответствующим духу Писания. Более того, детальное изучение слова  תחת (« за», т.е. «вместо»), на котором фактически покоится вся эта конструкция, обнаружит, что такое объяснение является также самым верным букве текста.

В подавляющем большинстве примеров, когда слово  תחת встречается в Писании, оно обозначает компенсацию, а не наказание, так что  עין תחת עין (букв. «око за око») и т.д. просто означает, что преступник должен «заменить» глаз или любой другой орган, который он повредил, т.е. выплатить компенсацию своей жертве. Но лишение преступника глаза никоим образом не восстановит тот глаз, который он отнял у жертвы. Т.к. ни один человек не может в буквальном смысле слова восстановить чужой глаз, этот закон может означать только то, что виновный должен предоставить полную денежную компенсацию за утерянный глаз.