От Центрального парка к Синаю 24. Спасая жизни

Сегодня, в двадцать первом веке, история, изложенная в Пасхальной Агаде кажется сказкой. Так соблазнительно сидеть вокруг прекрасного пасхального стола и романтизировать этот рассказ. Однако мы должны почувствовать его боль и истинность. Поэтому мы и едим в пасхальный Седер марор, горькие травы.

Это в равной степени относится и к событиям Второй мировой Войны. Сегодня, полвека спустя, Катастрофа кажется чем-то сюрреалистическим. Более того, наши враги утверждают, что ее и не было.

Это горькое время явилось почвой, на которой мы выросли, и без осознания его страшной сущности невозможно, правильно оценить сегодняшнюю действительность. Фактически, мы всё ещё находимся в изгнании, хотя в комфортных условиях Америки легко забыть об этом. До прихода Машиаха, нам, евреям, постоянно угрожает опасность, и об этом необходимо помнить. «Эсав ненавидит Яакова»[1]. Это значит — другие народы нас ненавидят. Это не только исторический факт, это заложено в природе человеческой, о чем и говорится в Торе.

Зейде, Маме, их семьям пришлось столкнуться лицом к лицу с ужасными испытаниями. Их рассказы помогли мне понять, как евреи в мрачные дни войны противостояли выпавшим на их долю бедам. Не будет преувеличением сказать, что организация Инени родилась в кипящем котле израненной войной Европы.

Немцы решили создать гетто в Сегеде — городе, где жила семья Юнграйс, согнав туда евреев из всей округи. В каждой квартире теснились по нескольку семей. Больницы не было. Одна из женщин, чей муж был отправлен на принудительные работы (или просто в лагерь), должна была вот-вот родить. Единственным местом, где можно было уединиться, оказалась синагога; Зейде и Мама превратили ее в госпиталь.

Зейде раздобыл больничную койку, где вскоре женщина и родила сына. Ей помогали Мама и другие женщины. Через восемь дней мальчику сделали обрезание, брит. Это было в мае 1944 г. Собравшиеся плакали; их мучило чувство вины. Ведь обрезание подвергает жизнь ребенка опасности: немцы узнают, что он — еврей.

Пеленок в синагоге не было. Мама послала своего десятилетнего сына (будущего раби Яакова) в город, попросив предварительно снять кипу и желтую звезду. Многие годы члены семьи Зейде ужасались своему легкомыслию: если бы немцы поймали ребенка, они расстреляли бы его на месте. Это была очень опасно. Он бежал, как сумасшедший; ему крупно повезло: через три квартала ему попался магазин, он купил пеленки и помчался обратно в гетто, сознавая, что подвергался страшной опасности.

Каким-то чудом роженица с маленьким сыном избежала депортации в Освенцим (Аушвиц) и оказалась в Терезиенштадте. Это был показательный лагерь, открытый для проверок «Красного креста», призванный продемонстрировать миру, как «счастливо» живется евреям в концентрационных лагерях. Так мать и ребенок выжили.

Этот ребенок — нынешний Целемский Ребе. Когда Зейде скончался, Ребе приезжал во время шивы почтить его память, и Мама сказала ему: «Знаете, кто первый раз купал Вас? Это была я».

Еще один известный хасидский лидер был спасен усилиями Зейде и Мамы — Сатмарский Ребе. Перед войной этот тогда еще молодой человек был раввином в г. Зента. Зейде был очень близок с ним. Немцы несколько раз арестовывали Ребе. Мама каким-то образом сумела с риском для жизни добиться его освобождения.

Может быть, это случилось именно потому, что она рисковала своей жизнью.

Можно ли понять, что значит рисковать своей жизнью ради других? Благодаря Зейде и Маме я понял, как следует жить. Благодаря тому, что я встретил людей, действительно рисковавших своей жизнью, я — возможно — сумею отказаться от чего-либо, чтобы хоть немного улучшить окружающий меня мир. Может быть, имеет смысл пожертвовать несколько больше, чем запланировано, на нужды других. Может быть, следует стать строже к себе, а это поможет стать лучше, полезнее другим. Может, хотя бы этому меня научил пример Зейде и Мамы. Может, хоть малая толика их достоинств, их добра перейдет ко мне.

* * *

Венгрия была последней из стран Европы, оккупированной нацистами. И хотя условия жизни были тяжелыми, людей, по крайней мере, не отправляли в концентрационные лагеря. Поэтому многих евреев тайно переправляли из других стран в Венгрию.

Евреи приезжали в Сегед, чтобы попытаться перейти югославскую границу. Согласно принятым в то время в Восточной Европе законам, хозяева квартир должны были сообщать полиции о каждом прибывшем, включая и, близких родственников. Чтобы решить проблему ночлега, евреи-беженцы должны были ближе к вечеру — часов в 10 или даже в 2 или 3 часа ночи — подойти к железнодорожному вокзалу. Там обычно стояли такси, повозки или экипажи, водители которых говорили: «Не волнуйтесь, я знаю, куда вас отвезти».

И так, ночью, их привозили к дому Юнграйсов. Это было очень опасно: узнай об этом полиция, Юнграйсов ожидала бы расправа, возможно даже расстрел, за то, что они принимали приезжих без разрешения властей. Естественно, Зейде был обеспокоен: ведь любой таксист или извозчик знал, что их квартира стала чем-то вроде «отеля».

Зейде не был «святым аскетом», не ведавшим страха. Он был обычным человеком, которого, как любого другого, пугала грозящая опасность. Но величие Зейде именно в том, что, несмотря на страх, он и члены его семьи рисковали жизнью ради спасения своих соплеменников. Юнграйсы жили в одном из многоквартирных домов Сегеда, и, как это было принято, единственный ключ от подъезда дома был у управляющего, который запирал дверь в 10 часов вечера. Если кто-нибудь приходил позже этого часа, он вынужден был будить управляющего, и тот, лишь получив чаевые (кстати, довольно солидные), впускал жильца или посетителя в дом. Люди, искавшие приют у Зейде, обычно появлялись в полночь или в 2—3 часа ночи. Таким образом, управляющий знал, что происходит в квартире Зейде, и это притом, что назвать его другом Юнграйсов было трудно.

Рав Яаков всегда был рядом с отцом, когда среди ночи Зейде выходил приветствовать каждого новоприбывшего еврея поцелуем и дружеским объятием. Приезжему сразу предлагали принять душ и перекусить. Кормила всех, конечно, Мама. Слушая рассказ каждого нового гостя, Зейде плакал вместе с ним. Яаков никогда не знал, где он будет спать. Большей частью он укладывался на полу вместе с двумя или тремя десятками людей, нашедших пристанище в их четырех — или пятикомнатной квартире. Однажды, весной 1943 года, в доме появился молодой человек из Польши. Зейде сидел за большим столом в библиотеке. Молодой человек устроился рядом с ним и поведал свою ужасающую историю. Яаков стоял рядом. (Друзья, пожалуйста, обратите внимание на эту деталь. Это будет хорошим уроком всем нам, живущим в Америке ХХI века, поможет понять, как далеки мы от норм воспитания тех лет. Молодым людям (детям) запрещалось сидеть вместе с взрослыми; это не соответствовало дерех эрец — принятым правилам поведения. Многие ли из сегодняшних детей вообще задумываются о подобных вещах, не говоря уже о способности понять и вести себя соответственно. Кто из сегодняшних родителей ожидает, что дети будут вести себя подобным образом, кто из них воспитывает своих детей в соответствие с дерех эрец?)

Итак, Мама вошла в комнату и встала по другую сторону стола. Молодой человек начал говорить. Он бежал из концентрационного лагеря в Польше. В то время в Венгрии не понимали, что это такое — концентрационный лагерь.

Он говорил на идиш: «Ребе, вы знаете, зи махен зайф фун меншен (они делают мыло из людей)».

Зейде побелел и уронил голову на грудь. Он молчал.

Мама сказала: «Этого не может быть».

Она не могла поверить в то, что такое возможно, но Зейде верил.

Затем Мама сказала: «Но здесь такое невозможно». Они в то время еще считали Венгрию цивилизованной страной.

Яаков, казалось, не понял истинного смысла услышанного, но в действительности запомнил это навсегда. Позже он говорил, что в тот момент его детство закончилось, он сразу стал бар мицва, взрослым.

Когда слышишь подобное, невольно задумываешься, а есть ли у нас вообще проблемы сегодня? Мне кажется, что мы в Америке «несколько» избалованы. Мы иногда забываем о том, что Тора — это дело жизни и смерти. Благополучие воспринимается как нечто само собой разумеющееся, незыблемое. Это — опасное заблуждение, потому что прочность и стабильность реальности могут отказать в любой момент. Обязанность еврея придерживаться предписанных Торой норм поведения, даже если кажется, что ситуация безнадежна, что солнце больше не взойдет. Читая дальше, вы поймете, насколько далеко может простираться оказываемое людям добро. Поймете, что сумели передать ребецин ее родители, и с чем связано ее стремление привнести ценности Торы в нашу жизнь здесь, в Америке, где праведность и самопожертвование являются редким товаром.

По мере того как росло число беженцев, ищущих убежища в Венгрии, росло и бремя ответственности Зейде и Моме за их судьбу. С приближением немцев антисемитизм в Венгрии усиливался. Сегед стал перевалочным пунктом для рабочих, направляемых на печально известные шахты Бор в Югославии. Молодых людей, отобранных в трудовые батальоны, переправляли в лодках вниз по реке Тисе на медные рудники, поставлявшие сырье для военной промышленности Германии. Редко кто возвращался оттуда живым.

Зейде и Мама разработали довольно опасную, как для них, так и для ребят, стратегию выживания.

В это трудно поверить, но их замысел состоял в том, чтобы сделать молодых крепких людей больными. Юнграйсы сумели найти такие сочетания лекарственных препаратов, которые вызывают симптомы инфекционных заболеваний. Меньше всего венгерские власти были заинтересованы в том, чтобы на рудниках началась эпидемия. Тот, у кого появлялись симптомы инфекционного заболевания, не подлежал отправке на рудники.

Зейде проконсультировался с врачами — и в результате — их кухня стала лабораторией по изготовлению примерно десятка возбудителей различных заболеваний. Составы зашивали в детские куртки, брюки или носки. Мама тоже прятала на себе препараты. Затем экипированная таким образом семья отправлялась навестить молодых людей, ожидавших отправки в Бор. Зейде обычно обыскивали, а Маму и детей — нет. Обнаружение препаратов означало немедленную смерть, однако Юнграйсы считали подобный риск оправданным.

Самыми эффективными оказались сырое молоко и соевая паста.

Инъекция в кровь парного молока вызывала сильный жар, не проходящий в течение сорока восьми или даже шестидесяти часов. Мама и дети прятали шприцы и сырое молоко в одежде. Можете себе представить? Когда у молодых людей поднималась температура, объявляли карантин и переводили их в военный госпиталь. Это позволяло выиграть время (их не отправляли с ближайшим судном на рудник), а иногда и жизнь.

Соевая паста, которой мальчики смазывали внутреннюю поверхность век, вызывала воспаление, схожее с симптомами трахомы — очень заразного заболевания, способного привести к слепоте. Венгры боялись трахомы, и те, у кого появлялись подозрительные симптомы, также немедленно попадали в госпиталь.

Однако, как можно было помочь мальчикам, которых признавали годными к отправке на рудники?

Для этого существовала вторая часть разработанного Юнграйсами плана.

Транспортные суда отплывали на рудники поздно вечером. Накануне, около часа ночи, Зейде нанимал экипаж и вместе с Яаковом ехал на пристань, где уже ждали отправки тысячи молодых людей. В течение следующих двенадцати часов Зейде разговаривал с каждым из них, благословлял особым образом и дарил амулет, который должен был придать молодому человеку сил для предстоящего испытания.

Амулет представлял собой венгерскую монету достоинством примерно в четверть американского доллара с отверстием в центре. Зейде продевал шнурок в отверстие и вешал амулет на шею каждому.

Благословение, состояло из стихов 91-го псалма: «Живущий под покровом Всевышнего в тени Всемогущего обитает. Скажу Г-споду: убежище мое и крепость моя — мой Б-г, на которого я полагаюсь …под крыльями Его найдешь убежище … не случится с тобой беды… Потому что ангелам Своим Он заповедает о тебе — хранить тебя на всех твоих путях…»

Однажды, оказавшийся рядом венгерский офицер стал смеяться над Зейде. Он пританцовывал вокруг него, распевая: «Это не поможет им, раби. Вы зря теряете время». Зейде, не обращая внимания не офицера, продолжал заниматься своим делом.

Несколько недель спустя Юнграйсов неожиданно остановил другой венгерский офицер. Раньше ничего подобного не случалось, и они испугались, что их кто-то предал, и сейчас они будут арестованы.

«Не беспокойтесь, Раби», — сказал офицер. — «Я просто хотел спросить, знаете ли вы, что случилось с офицером, который над Вами смеялся?»

«Нет», — ответил Зейде.

«Он сел в лодку, отплывавшую на рудники Бор. Было очень жарко, и когда лодки прибыли на место, он решил искупаться. Он утонул. Весь лагерь только об этом и говорит».

Несмотря на всю свою браваду, венгры понимали, что Зейде — необычный человек; они чувствовали, что он исполнен святости.

Как вы думаете, для чего Зейде брал с собой на пристань десятилетнего Яакова? Не было ли это жестоко? Не кажется ли вам, что это было непосильной нагрузкой для ребенка? Разве легко находится на ногах всю ночью и весь следующий день? Разве это не вредит здоровью ребенка? Можно ли в подобной ситуации учиться? Что бы сказали об этом в Отделе здравоохранения?

Мне кажется, я знаю, почему Зейде поступал таким образом. Конечно, Яаков был изнурен. То же можно сказать и о Зейде. Но разве это не стало великой школой для сына, не запечатлело навечно эти картины в его душе? Не воспитало на всю жизнь чувство глубочайшего сострадания к своим собратьям? Мог ли он забыть глубокую грусть в их глазах? Мог ли он забыть глаза своего отца? Мы знаем, как преподавать математику и иностранные языки. Но как научить человека состраданию? А Зейде знал, как это делать.

И опять, друзья, я хочу напомнить вам — Инени родилась там, среди суровых испытаний завоеванной нацистами Европы. Конечно, ребецин Эстер не находилась физически в доках вместе с отцом и братом, но вы теперь представляете атмосферу, царившую в этой семье? В огне и пламени ковался меч Торы. Из пролитых там слез, возникала вода, способная очистить всех нас.

Эпизод в доках имел продолжение. Зейде обладал даром предвидения почти «пророческим» — он не зря брал сына с собой малолетнего сына. Много лет спустя, когда семья Зейде уже жила в Америке, Яаков — в то время ему было около двадцати лет — поехал на год учиться в Израиль. Это были 50-е годы, когда в Израиль не так часто летали самолетом, и он добирался туда морем. По пути корабль пришвартовался в Неаполе, и Яаков решил прогуляться по набережной. Он обратил внимание на военное судно, и с удивлением увидел развивающийся на нем государственный флаг Израиля. У трапа стоял какой-то матрос.

Он был вооружен. Яакову, побывавшему в аду Катастрофы, вооруженный еврей показался ангелом Гавриэлем. Еврея с оружием в руках Яаков видел впервые. Он подошел к матросу и спросил: «Откуда ты?»

«Из Венгрии».

Тогда Яаков спросил по-венгерски, можно ли подняться на корабль.

«Нет, нельзя», — ответил матрос.

И тут Яаков увидел венгерскую монету у него на шее и спросил:

«Откуда у тебя эта монета?»

«Девять или десять лет назад я оказался в Сегеде; там был раби с маленьким мальчиком. Раби дал мне эту монету».

Яакова начало трясти.

«Послушай, этот раби — мой отец, а я — тот маленький мальчик».

Моряк взглянул на Яакова, а затем обнял и расцеловал его. Яаков не мог произнести ни слова. Два беззащитных еврейских мальчика, отданные судьбой на милость, как казалось, непобедимых народов, чудом спаслись и встретились, чтобы сжать друг друга в объятиях! Таковы неисповедимые пути нашего Б-га. Такова непреходящая судьба сынов Израиля.

Моряк сказал: «Пойду, поговорю с капитаном, может быть он разрешит тебе подняться на борт ». Однако Яаков остановил его.

«Знаешь, что мне пришло сейчас в голову? Того, что я пережил сегодня, мне хватит на всю жизнь. Я впервые услышал, как еврей говорит “нет”. В лагерях, даже до войны, когда к нам обращался немец или венгр, мы должны были говорить “Да, господин”. А сегодня я первый раз в жизни вижу еврея с оружием в руках, и он говорит “нет”. Этого для меня достаточно. Мне не нужно подниматься на борт корабля».

[1] Основанный на Сифри комментарий Раши к Берешит 33:4

с разрешения издательства Швут Ами