Еврейский принц Персии

Моше выглядит как один из множества религиозных евреев восточных общин: темные волосы, темная борода, тонкая оправа очков, раскрытый том Талмуда на стендере. Он живет в спартанских условиях в маленькой иерусалимской квартире с женой и детьми мал мала меньше. Никто не заподозрит его в том, что он является правнуком бывшего шаха Ирана. Моше — вымышленное имя, а настоящее раскрывать опасно, пока в Иране действует нынешний режим.

Моше принадлежит не к последней правящей династии Пехлеви, которая была свергнута Исламской революцией, а к предыдущей — династии Каджаров, которая правила Персией с конца XVIII века по 1925 год. Жизнь Моше была полна стольких драматических поворотов, что хватило бы на полнометражный фильм, где эпизоды связываются воедино лишь всё объясняющим финалом.

Эпизод 1: великий сын царя

Моше помнит, как навещал свою прабабушку, дочь Мохаммеда Али-шаха Каджара, которую все называли «Маленькой принцессой» до самой ее смерти — а прожила она до 99 лет. «Маленькая принцесса» вместо сказок рассказывала Моше дворцовые истории. Да и в его собственной памяти сохранились разные эпизоды «из царской жизни»: например, как он сопровождал своего двоюродного деда в его поездке в Европу, и как все кланялись ему и называли «Великим сыном царя».

Бабушка Моше была замужем за аристократом, чьи владения находились вдалеке от столицы. «В больших аристократических семьях работать — это зазорно», — объясняет Моше, — «Всю свою жизнь мой дед не работал, только играл и курил опиум». В одну роковую ночь, когда матери Моше — Мине — было девять лет, ее отец проиграл ровным счетом все свое имущество: дворец, земельные угодья, конюшню с арабскими жеребцами. Семья оказалась на улице. Это был первый из трех раз в ее жизни, что Мина потеряет все за одну ночь.

Куда податься? Пришлось ехать в Тегеран, просить приюта у «Маленькой Принцессы», бабушки Мины. Получив апартаменты в ее дворце, они зажили как раньше, хотя и без гроша в кармане. Потому что богатство ты можешь потерять в Иране, а свое происхождение — нет. «Люди в Персии очень гордятся своим происхождением», — говорит Моше, — «Люди уважали мою мать, потому что она была высоко-рожденной. Даже если вы лишились своего богатства, вас по-прежнему уважают. Персы все большие гордецы, а аристократы и подавно».

Эпизод 2: подальше от ислама

Впрочем, свой статус потерять было можно, и 17-летняя Мина пошла по тому единственному пути, который гарантировал ей, что она лишится всего, что у нее было: она сообщила матери, что собирается выйти замуж за Чарльза, христианина-европейца, который жил в Тегеране. Мать, узнав, что Чарльз не имеет отношения не только к Персии, но даже к исламу, пригрозила отречься от дочери. Мина не сдавалась. После продолжительной ссоры мать выкрикнула, чтобы Мина не смела больше никогда показываться ей на глаза и выставила ее за дверь с одним чемоданом.

Целомудренное воспитание не позволило Мине пойти к Чарльзу, и она побежала к подруге. Подруга отвела ее в большой дом, полный женщин, и показала ей её комнату. Только когда через некоторое время в комнату вошел какой-то француз, Мина поняла, что «подруга» просто-напросто продала ее в дом утех. Она в слезах выскочила из страшного дома и побежала к Чарльзу.

22-летний Чарльз был начинающим ученым, человеком красноречивым и харизматичным. Для него не составило большого труда очаровать мать Мины и убедить ее благословить их брак. Хотя вера Мины в Б-га была тверда, но, как у большинства персидской аристократии, мусульманские обычаи в их семье занимали далеко не первое место и выполнялись больше «для галочки». Мина приняла христианство, и вскоре было сыграно три свадьбы: гражданская, христианская и мусульманская.

Эпизод 3: обрезанный христианин

Они жили в Тегеране. В 1971 году у них родился второй сын Генри (позже он станет Моше), которого они и обрезали, и окрестили. Персидского имени ребенку не дали, и на фарси с ним не говорили. Чарльз воспитывал своих детей «гражданами мира». Может быть поэтому Генри, который в детстве был лишен понятия «родина», так жаждал найти ее, когда вырос.

Фирма Чарльза, занимающаяся научными инновациями, процветала, и Генри ни в чем не знал отказа: у него была собственная лошадь, катание на горных лыжах каждые выходные, каникулы в европейских столицах и учеба в самой престижной «Международной западной школе». Моше вспоминает привилегированный район Северного Тегерана, где он провел первые годы своей жизни, как «рай для детей» — с добрыми и дружелюбными знакомыми, огромной семьей и просмотром английских телевизионных каналов.

Эпизод 4: Исламская революция

Идиллическое детство Генри закончилось Исламской революцией 1979 года. «Люди убивали друг друга на улицах», — вспоминает Моше. «Я ездил в школу на школьном автобусе. Однажды один такой автобус взорвался, и все дети погибли. А два дня спустя мы с братом были в уже Европе».

Они прибыли в свою новую школу-интернат в европейской сельской местности на роллс-ройсе с водителем. Никто из местных жителей никогда не видел такого зрелища. Они думали, что мальчики — из семьи бежавшего шаха.

На первом этапе революции все иранцы были едины в своем стремлении к свободе и к желанию избавиться от шаха. Если бы Мина была из династии Пехлеви, ее бы казнили. К счастью, принадлежность к почитаемой династии Каджаров дала ей возможность заключить союз с новым правительством и год спустя привезти своих сыновей обратно в Иран.

Для семьи Генри национальный хаос усугублялся личной трагедией. Недобросовестные западные концерны пытались купить инновационную технологию Чарльза, но он неоднократно отказывался. Наконец, два представителя Гарварда приехали в Тегеран и в течение нескольких месяцев по тщательно спланированной схеме завоевывали доверие Чарльза. Однажды ночью они накачали его виски и получили драгоценную подпись под документом, удостоверяющим отказ Чарльза от прав на его бизнес.

В ту ночь семья потеряла все. Разбитый Чарльз отправился в Европу, где попытался начать все сначала, но там через несколько месяцев скончался, по-видимому, от сердечного приступа.

Эпизод 5: протеже Аятоллы

Мина осталась одна и теперь пыталась удержать свою семью на плаву собственными силами. Она превратила комнату их маленькой квартиры в офис и начала с нуля небольшой бизнес. Но заниматься бизнесом в постреволюционном Тегеране — это значило, в первую очередь, — уметь лавировать в мире коррумпированных чиновников. Этого Мина не умела и вскоре поняла, что придется или закрывать фирму — или…

Мина отправилась непосредственно к аятолле Хомейни. Почему она выбрала именно его? Генри помнит, как в годы его безмятежного детства слуги на кухне говорили о скором пришествии Мессии… И вот, когда аятолла Хомейни вернулся в Персию в начале революции, практически все иранцы видели в нем Мессию.

Проницательная и до мозга костей светская Мина была исключением и не верила ни в каких мессий. Но когда она заявилась к нему в резиденцию и завела разговор о том, что ее волновало — о коррупции в правительстве, которая не давала ее бизнесу выжить, — она неожиданно испытала благоговение… К концу беседы, несмотря на то, что Хомейни даже не взглянул ей ни разу в лицо, Мина уже стала одной из его почитательниц. Когда она вернулась домой, ей позвонили и сообщили: «Каждый раз, когда у вас будут проблемы, просто позвоните в офис аятоллы Хомейни, и он обо всем позаботится».

Всю оставшуюся жизнь Хомейни, даже в самые жестокие дни режима, Мина была под его личной защитой и несколько лет спустя превратилась в фантастически успешную бизнес-леди.

Эпизод 6: учеба в Европе

Тем временем революция вступила в репрессивную фазу. Религиозные фанатики принялись уничтожать всех инакомыслящих. Моше вспоминает, как смотрел фильм в доме первого министра юстиции после революции, а два года спустя этот министр был убит исламскими радикалами.

«Да и вообще много было убитых. Я видел, как людей расстреливали на улицах из пулеметов. Западную школу, в которой учились мы с братом, конечно, закрыли».

Мина хотела, чтобы ее сыновья выросли образованными, космополитичными людьми. Решив, что будущего в новом Иране для них нет, она снова отправила их в Европу — на этот раз навсегда. Генри было девять лет, когда он попрощался с единственным домом, который знал, пока не создал свой собственный в Иерусалиме.

Мальчики учились в христианской школе-интернате — совершенно одни в чужой стране. Мать приезжала к ним два или три раза в год, возила на каникулы в США, Канаду, Гавайи, Испанию, но даже в отпуске все ее внимание было сосредоточено на бизнесе.

Окончив начальную школу, Генри и его брат поступили в Международную школу Вальбонн на Лазурном Берегу. Это учебное заведение приобрело славу «школы гениев», и именно туда обычно отправляли своих отпрысков главы государств со всех континентов.

На протяжении всех своих подростковых лет Генри занимался поиском Истины. Читал философскую и эзотерическую литературу, увлекался то спиритизмом, то эпикурейством, изучал искусство и театр, экспериментировал с медитацией Дзэн… Всего через несколько месяцев он достиг, по его словам, «своего рода Нирваны». С волосами до плеч и весь в черном, он ходил босиком по кампусу Вальбонна…

Стремление к Истине не привело Генри к религии. Будучи воспитан монахами в христианских школах, он не относился к христианству серьезно. Будучи изгнан исламскими фанатиками, он не уважал ислам. Его поиски были интеллектуальными, а не религиозными, и он был уверен, что Б-г не играет никакой роли в его жизни, пока однажды не испытал то, что он назвал для себя «мистическим опытом».

Одноклассники рассказывали, что тоже испытывали нечто подобное, но утверждали, что уровень мистицизма зависит исключительно от типа наркотиков… Но нет, Генри не прикасался к наркотикам и тем не менее, это чувство охватило его внезапно: осознание Б-га — реального и имманентного. Это состояние длилось две недели и после того, как оно закончилась, Генри не хотел ничего другого, кроме как вновь испытать его. Но где же найти Б-га — или как его обрести?

Эпизод 7: открывая иудаизм

Генри учился в юридическом колледже, когда его нерелигиозные однокурсники-евреи упомянули, что собираются пойти на лекцию раввина. «О, от раввинов я еще пока ничего не слышал о религии», — подумал Генри. — «Схожу-ка и я».

Все, что говорилось на том еврейском уроке, отзывалось в сердце Генри. Каждая фраза как будто отвечала на его вопрос. Друзья-евреи вскоре перестали ходить на эти еженедельные лекции, но Генри, чувствуя, что там — именно то, чего он ищет, — продолжал ходить.

В книжном магазине Генри нашел «Кузари» — книгу раби Йеуда а-Леви — и «Месилат йешарим» («Путь праведных») Рамхаля. Погружаясь в эти книги, хотя и не понимая многого, он чувствовал: «Да, это то, что мне нужно».

«Путь праведных», где указывались ступени, по которым еврейский мудрец приглашал всех идти, оттачивая свой характер и стремясь к духовному постижению, стал для Генри путеводителем в то самое осознание, которое его посетило лишь на несколько дней тогда, еще в школе.

Закончив юридический, Генри понял, что ему уже недостаточно только изучать иудаизм; он хотел жить этим: идти по пути праведных туда, куда его зовет душа.

Генри выяснил, что для того, чтобы пройти гиюр, надо записаться на прием в бейт-дин (еврейский суд). Он звонил — его игнорировали, он приходил — его не пускали, он звонил снова — его просили оставить свой номер и не перезванивали.

В конце концов Генри позвонил в бейт-дин и заявил, что должен поговорить с главным раввином «о чем-то очень важном и личном». Секретарь спросил, о чем он хочет поговорить, но Генри уже был ученый: «Это личное» — и всё тут. Этот приём сработал, и ему назначили встречу.

Как только Генри сообщил главному раввину, зачем пришел, тот вздохнул, посмотрел на часы, его лицо стало вмиг холодным и строгим, и он произнес:

— У меня есть десять минут, и ни одной минутой больше!

Но прошли и десять минут, и полчаса, и час — а раввин и будущий Моше всё еще увлеченно беседовали. В конце концов раввин сказал: «Возвращайся через год. Через год я приму тебя».

Генри догадался, что этот год — проверка на его искренность и настойчивость. Раввин не знал, что он имеет дело с неустрашимой породой Каджар. Год спустя Генри вернулся, а через два года обучения, в возрасте 28 лет, процесс гиюра по всем законам был завершен. Шесть месяцев спустя Моше женился, вместе с женой они репатриировались в Израиль. Моше поступил в одну из иерусалимских ешив.

Гиюр для Моше означал окончательную утрату его аристократического престижа, одобрения матери и всякую связь с его большой семьей. «Для перса-аристократа нет ничего ужаснее, чем стать евреем… Как вам объяснить? Это просто невообразимо. Это позорно. Не знаю, может ли быть что-то хуже для моей семьи. Лучше бы я умер».

Но во всё время своего обучения Моше ни разу не пожалел о привилегиях своего рождения и воспитания, которые он неизбежно потеряет. «Я верил, что Тора — это Истина, и я хотел ею обладать — а не только знать о том, что она существует. Я хотел достичь духовных высот, описанных в Пути Праведных…»

* * *

В какие-то периоды еврейской истории было больше людей, искренне стремящихся к Истине и нашедших её в иудаизме, в иные периоды — меньше. Были среди них дети самых разных народов, но мусульман, принявших гиюр, можно пересчитать по пальцам.

Тем ценнее каждая душа, обретающая новую жизнь для себя и дарящая её своим потомкам. Тем очевидней для нас, евреев, становится наш счастливый удел: ради бесконечной мудрости Торы кто-то готов порвать с семьей, лишиться сказочного богатства, титула и связей. От нас же не требуется этих жертв: только протянуть руку, взять книгу — и припасть к Истоку, чтобы уже не отрываться от него никогда.