Весна Амели

Тогда, весной 1941-го, ей было 13 лет и звали ее Амели Мунк. Пережив войну, выйдя замуж за будущего главного раввина Англии рабби Иммануила Якобовица, и позже, когда её мужу был пожалован титул Лорда, став Леди Якобовиц, она многие десятилетия не вспоминала о том далеком Песахе. Ужас тех лет был запечатан в хранилищах ее памяти до тех пор, пока однажды, во время пасхального Седера, ее трехлетний внук не спросил ее: «Бабушка, а когда ты была маленькой, кому ты задавала четыре вопроса?»

Память — область таинственная. Ученые много лет исследуют её, но почему мы вдруг вспоминаем то или другое, — пока никто не выяснил. Амели вспомнила не один из счастливых довоенных пасхальных Седеров, когда вся семья Мунк сидела за роскошно накрытым столом, и четыре ребенка (как удачно сложилось!) задавали отцу по одному вопросу.

Нет, не те Песахи вспомнила Амели. Простой вопрос малыша вдруг оказался ключом к закупоренным уже 62 года кладовым памяти, которые вдруг разом открылись, и воспоминания об одном пасхальном Седере нахлынули на нее с такой мощью, что она уже не могла ответить на вопрос внука. Вся она была мыслями там, в темном подвале — в оккупированной немцами Франции. Был ли тот Седер проведен в дни Песаха или нет — она не знала тогда. Не узнала и после.

* * *

Амели родилась в Нюрнберге, в семье раввина. С 1933 года её безоблачное детство становилось всё темнее. В один совсем уж черный день нацистские штурмовики вошли в Нюрнберг, и к вечеру над всеми крупными зданиями трепыхались флаги со свастиками.

В 1936 году отец Амели был назначен раввином ультраортодоксальной общины Парижа, и вся семья переехала во Францию. Через несколько лет рава Мунка призвали в армию, ему пришлось покинуть жену и детей. Амели не увидела, как Гитлер с триумфом входит в Париж. 3 июня 1940 года, когда Германия начала бомбить французскую столицу, мама Амели стала искать возможности бежать из города — и через неделю, в канун праздника Шавуот, она с четырьмя детьми уже была в поезде, направлявшемся в Швейцарию.

Поезд был забит до отказа. Люди не сидели на месте: кому-то надо было в туалет, кто-то хотел выйти на полустанке купить еды, кто-то пробирался за водой. После каждого движения толпы в ту или другую сторону, семьи теряли друг друга из виду. Перекрикивались, звали друг друга. Часто находили. Иногда теряли.

Амели, вышедшая вместе с толпой из вагона, замешкалась, пыталась высмотреть маму, поезд стал набирать скорость — и вот она стоит совершенно одна — а поезд стучит колесами всё тише.

Амели пошла вдоль путей и добралась до какой-то деревни. Там ее покормили, пустили переночевать — и она пошла дальше. Амели помнит, что немало таких же одиноких детей бродило тем летом по французским деревням: чьи-то родители были убиты, кто-то потерялся, отстал от своих.

Наступила осень, стало холодать. Однажды ночью, незадолго до рассвета, Амели постучала в дверь фермерского дома. Хозяин оказался не только добрым человеком — как многие другие, что, покормив девочку, выставляли ее за дверь, опасаясь за свою жизнь, — но и храбрым. Он отвел ее в подвал, где спала, закутавшись в одеяло, еще одна девочка, младше ее. Позже в подвале появились еще жители: девочка и два мальчика. Первые дни они боялись друг друга, каждый подозревал в другом «стукача», но в конце концов все дети признались друг другу, что они евреи.

Это была тяжелая зима. Под потолком было небольшое окошко — оно на долгие месяцы стало единственным их каналом связи с внешним миром. Когда оттуда пробивался свет — дети понимали, что наступило утро. Через это окно фермер спустил их в подвал — и в него он каждый день опускал сетку с едой и ведро для естественных потребностей.

В современном мире мало кто поймет, как та зима сплотила этих пятерых чужих друг другу детей, как многому их научила и как заронила семечко взаимной приязни, которое позже проросло в многолетнюю дружбу.

* * *

Однажды, вглядываясь в прямоугольник окна, один из детей заметил полосу солнечного света в голубом небе. Несколько дней спустя другой увидел робкие травинки, пробивающиеся у оконной рамы. У них не было ни календаря, ни чувства времени, но они пришли к выводу, что, если наступила весна, то, наверное, скоро Песах.

Все дети были из очень разных еврейских семей: от крепко религиозных до совсем ассимилированных — но в ту весну всех их объединило одно общее желание: сделать что-то, чтобы отпраздновать предстоящий праздник Песах.

Когда на следующее утро фермер принес еду, дети попросили его — не мог бы он дать им немного муки, бутылку воды, газету и спичку. Через два дня они получили небольшую бутылку воды, но муки пришлось подождать несколько дней. Фермер объяснил, что с провизией сейчас туго — всё отправляется на север, в Германию.

Еще через день у них была газета, а потом — спичка. Дети подождали еще несколько дней, и когда увидели, что все часы от восхода до заката были солнечными, а небо — ясно-голубым, они решили, что время пришло.

Вот что они придумали для создания атмосферы праздника: новой одежды у них, конечно, не было, но если они поменяются своими платьями, то для каждого из них одежда станет новой! Мальчики поменялись друг с другом брюками и рубашками, девочки — платьями, и как ни странно, такое жалкое переодевание сыграло свою роль: настроение стало предпасхальным.

Как печь мацу — никто из детей не представлял. Они просто налили воду в муку и держали тесто голыми руками над горящей на полу газетой. Произведя таким образом пять комочков теста, весьма отдаленно напоминающих мацу, дети были безмерно счастливы: ведь ночью наступит праздник!

И праздник наступил — если не по календарю, то по крайней мере, в сердцах этих пяти одиноких еврейских детей. Один из них помнил наизусть текст кидуша. Другой вспомнил «четыре вопроса». Каждый хоть что-то знал об Исходе, и они, сидя в темноте подвала, неторопливо и воодушевленно рассказывали друг другу то, что слышали когда-то от родителей. Совместными усилиями удалось спеть и «Хад гадья» — песню, которой обычно завершается Седер.

* * *

Ни семьи, ни праздничной еды, ни вина, ни свечей, ни бокала Элияу… Что же было в том Песахе для Амели и для остальных четырех бездомных детей? Только простое желание соединиться с Б-гом, которым была полна для них та ночь.

Да, в тот год они праздновали выход из Египта совсем одни — и ночь была не та, и вокруг были немецкие оккупанты. Но одни они не были. Хотя воспоминания о той весне 1941-го года пролежали закупоренными в памяти шесть десятилетий, все же полученный в ту ночь духовный опыт никогда не покидал Амели.

Когда пришло время выходить из подвала, она чувствовала, что сам Вс-вышний выводит её за руку на свет. Когда нужно было решать, куда идти или ехать, чтобы найти родителей и братьев — она не была растеряна, потому что знала, что с ней Б-г. Это чувство близости Б-га, присутствие Его в жизни, Его постоянные благословения и чудеса — Амели пронесла через всю свою жизнь.