У Котеля

«Мои глаза и Мое сердце будут там все дни»
(Млахим I 8)

«И вот, на девятом году царствования [Цидкияу], в десятом месяце,
на десятый день, пошел Навухаднецар, царь Вавилона, он и его войско,
против Иерусалима… И был город в осаде… На девятый день четвертого
[месяца] голод в городе усилился, и не стало хлеба у народа.
И проломлена была стена города…»
(Млахим II 25)

Я прихожу к Котелю ранним утром, за несколько минут до восхода солнца, когда небо еще совсем темное. Здесь все свои, туристов нет, только предрассветное спокойствие и вечные камни, тихо ждущие солнечных лучей. Близко-близко к камням сидят старушки, читают молитвы и плачут. Я становлюсь рядом с сухонькой бабушкой, невесомой как осенняя паутина на острых ветвях, пробившихся сквозь розоватый в утреннем свете камень и время, сидур в ее руке с синими жилками и пигментными стариковскими пятнами кажется массивным и тяжелым. Когда-нибудь я стану такой же. Буду тихой и незаметной старушкой приходить по утрам к вечной стене, касаться холодных гладких камней сухими пальцами и думать, что умирать совсем не страшно.

Свекор велит приезжать к нему, потому что уже скоро. Он чувствует это и долго сыпет колючими словами-льдинками. Покашливает, прерывисто дышит, будто замерз и все никак не может отогреться, будто холод мешает рассказу о переезде в дом престарелых.

— У меня нет выбора, — выкашливает он с экрана компьютера. — Позвоночник не держит, голова идет кругом.

Свекор — Израиль Яковлевич — сильный человек. Ему 86. Строгость, самостоятельность и независимость. В начале восьмидесятых Израиль Яковлевич защитил докторскую по математике. Я никак не могу запомнить на какую тему. Израиль Яковлевич стал советским доктором математических наук как раз в тот момент, когда израильские агрессоры крушили мирно пасущиеся арабские танки. Прогрессивное человечество осуждало. Израилю Яковлевичу намекали на неловкость момента. Но он даже в Исаака отказался переименоваться.

К нам переезжать он тоже отказался.

— У вас дети, вы молодые, буду вам мешать. Я уж сам. Ничего-ничего, справляюсь потихоньку.

Сам-сам. Ни от кого не зависеть — очень важно.

Только давление, только голова, только слабость, только спина.

Я прижимаю ладонь к камням Западной Стены в надежде, что милосердия хватит на всех, и свекор выздоровеет.

Западная Стена чудом сохранилась до наших дней. Римский император Тит из династии Флавиев сжег Второй Храм. Он решил уничтожить и стены, окружавшие Храмовую гору, и отдал соответствующий приказ своим военачальникам. Один из них, которому было поручено разрушить Западную Стену, не выполнил приказ. Император был возмущен и решил наказать вольнодумца. Тит Флавий велел ему подняться на стену и спрыгнуть вниз. Римский центурион разбился насмерть, а Западная Стена осталась.

Солнце в самом зените, скоро время Минхи, я возвращаюсь к Котелю жарким полднем, спускаюсь по ступенькам вниз от Старого города с эспрессо в руках. От кофе в миниатюрном бумажном стаканчике идет такой аромат, что хочется долго-долго дышать только им. Просто глубоко дышать.

— Это кофе у тебя?!

Я вздрагиваю от резкого окрика и оборачиваюсь. Это местный нищий. Белая рубаха и черная кипа выглядят на нем карнавальным костюмом. Одутловатое серое лицо, уставший от всего взгляд — он как будто выцвел, потускнел от долгого стояния на солнце.

— Ты хочешь?

— Да!

Он смотрит на стаканчик с так хорошо знакомым мне вожделением кофемана.

— Возьми.

— Я могу заплатить.

Он трясет почти пустым стаканчиком с медяками.

— Что ты, не нужно. Наслаждайся!

Здесь кто-то протягивает руку с просьбой о помощи на каждом шагу. Просят на операцию для ребенка, на содержание ешивы или хедера, на покупки к Субботе, на … Я почти не слушаю объяснений. Прийти и открыто протянуть руку с просьбой помочь — не просто, только серьезные проблемы могут заставить человека пойти на это. Алкоголизм и наркозависимость — тоже серьезные проблемы. Но мне трудно отличить человека, просящего на наркотики от больного или того, у кого дома голодные дети. И разглядывать не удобно, и от этой протянутой руки, что маячит перед глазами, неловко. Я всегда наполняю карманы медяками перед поездкой к Стене просто из благодарности за возможность прийти сюда.

Даже в самые трудные времена евреи стремились к Котелю 9 Ава, чтобы оплакать разрушение Храма. Часто приходилось очень дорого платить за такую возможность. Видевшие безутешные еврейские слезы арабы прозвали Котель Стеной Плача. Это меткое прозвище прижилось — здесь у каждого слезы близко.

После разрушения Храма римский император Адриан построил на Храмовой горе языческое святилище. Затем византийцы возвели христианскую церковь. В 4398 (638) году Иерусалим завоевали мусульмане и построили две самые знаменитые израильские мечети — Кипат аСэла («Купол над скалой», 4451-691) и Аль-Акса (4473-713). В 4859 (1099) году крестоносцы завоевали Иерусалим. Они убивали евреев, но не тронули Храмовую гору. Позже Салах-ад-Дин, лидер мусульман, завоевал Иерусалим и изгнал христиан. В результате шестого крестового похода Храмовая гора оказалась в руках христиан на сорок пять лет (с 5059 1299 по 5104 1344 год). Вслед за ними пришли мамлюки и правили до 5277 (1517) года. Затем Страной Израиля на четыреста лет завладели турки, которые после Первой мировой войны передали все свои полномочия британцам. Начиная с 5708 (1948) года Храмовая гора находилась в руках Иордании, и евреи вообще не могли приходить к Котелю вплоть до освобождения Старого города в 5727 (1967) году. Сегодня к Стене в среднем приходят более двух миллионов человек в год, и я одна из них.

Несколько лестничных пролетов вниз, ступени приводят меня к небольшой площадке, с которой открывается вид на город. Именно таким его видят иерусалимские голуби, а сегодня вместе с ними и я смотрю на мощный золотой купол мечети Кипат аСэла, что слева, на большой темный купол Аль-Аксы справа, на колокольни вдали на Масличной горе, и на темные крохотные фигурки, что льнут к светлым камням Стены под открытым небом. Я спешу к ним.

После полудня на площади у самого Котеля уже полно народу. Все стремятся сюда со своими мольбами, жалобами и просьбами. Общеизвестно, что молитвы у Стены Плача никогда не остается без внимания Творца, поскольку здесь место Его постоянного Присутствия.

Группы туристов толпятся вокруг своих гидов с цветными зонтиками, задранными вверх восклицательными знаками. Кто-то из них сам послушно покрывает голые плечи платками и накидками, другие брезгливо отмахиваются от назойливых бабушек, которые предлагают им эту темную странную ткань. Старушки не отстают, щебечут ласково, настойчиво просят, многословно объясняют правила на иврите, неизвестном туристам, нагоняют уходящих и говорят-говорят, пока не убедят окончательно.

После разрушения Храма римляне решили уничтожить также память о нем и велели каждому приносить сюда по мешку мусора, чтобы даже место, где он находился, исчезло. Из года в год, изо дня в день иерусалимцы приносили мусор, жители окрестностей — два раза в неделю, а те, кто живут совсем далеко — хотя бы раз в месяц. Этот римский приказ отменил султан Салим, завоевавший Иерусалим в 1517 году, по данным, которые приводит раби Моше Хагиз в своей книге «Эле Масаэй» со слов арабских ученых. Он пробыл в городе несколько дней и передал власть над ним своему сыну Сулейману, прозванному Великолепным. Теперь под страхом смертной казни запрещалось выбрасывать сюда мусор. Более того, всех жителей города призвали помочь новому правителю очистить это место. Чтобы ускорить работу, посланцы султана тайком разбросали здесь монеты. Весть о деньгах быстро распространилась, желание найти их заставляло разгребать и вывозить мусор быстрее. В этой работе участвовало более десяти тысяч человек, и за тридцать дней Западная Стена показалась в своем современном виде.

Я иду мимо туристов поближе к Котелю. Справа, несколько ступенек вверх, есть вход в глухую комнату, где всегда темно, прохладно и сыро. В свете свечей вечные старушки горбятся над желтыми страницами, плачут и шепчут святые слова Теилим.

Я присаживаюсь на колченогий, шаткий стул, все другие заняты, и тоже шепчу, беспокоясь, как бы не рухнуть со стула: зашуршу, собью старушек, они молиться перестанут. Этого делать никак нельзя. Сижу и прошу за свекра и за всех родных и друзей, волнуюсь, вдруг забуду кого, сосредоточенно припоминаю от и до, чтоб здоровье, чтоб семьи и дети, чтоб все мечты и заработок побольше, равновесие во всем мире и мне хоть немного, а то шатко очень, как бы не соскользнуть. Сосредоточенно долдоню, шепчу свои дай-дай-дай, а искренне заплакать, как старушки, никак не могу, хотя очень хочется.

Выговорив все мои просьбы до самого дна, как можно незаметнее выбираюсь наружу к свету, стараясь не задеть старушек. Выхожу и спиной вперед пячусь от стены, за дай-дай-дай свое крепко держусь, не упустить бы. Вдруг натыкаюсь на что-то мягкое. Гляжу, маленькая старушка дряхлую тоненькую руку ко мне тянет, а в ней листочек. Вот, мол, молитва тебе, читай сейчас, не уходи. На листке написано «Молитва благодарности». Я, конечно, читаю, со старушками не спорят:

— Спасибо, что я стою здесь и благодарю Тебя за все, что у меня есть, за каждую мелочь спасибо, за печаль и за радость спасибо…

«Дай-дай-дай» растворяются в этой молитве и исчезают, как сахар в крепком эспрессо, я ловлю равновесие и плачу вечными благодарными слезами невесомой еврейской старушки, знавшей когда-то, что такое Храм.

Из журнала Мир Торы