Мой Хеврон 9. Начало больших раскопок

Подошло время, когда я почувствовал, что готов к осуществлению еще одной части своих планов — закрепиться в старом еврейском квартале Хеврона.

Все чаще и чаще я проходил с Шалтиэлем по «касбе», где находились два входа в бывший еврейский квартал. Примечал, прикидывал, рассчитывал: — каково настроение арабов, как они реагируют на еврейское присутствие. По субботам я появлялся в этих местах один или с компанией американцев, возглавляемых Эди Дрибиным.

По рассказам старожилов, по книгам и альбомам я выяснил, где располагалась знаменитая синагога «Авраам-авину». Это место было огорожено сетчатым забором из проволоки и служило загоном для коз и овец. Изгородь когда-то поставила военная администрация. Не было никакого указателя, никакой надписи, извещавшей о бывшей синагоге. Зато были дыры в сетке, были ворота, через которые овцы свободно туда проникали. И никаких остатков строения, развалин. Вся территория была загажена навозом и мусором.

Началось с того, что я позвал с собой Шалтиэля и сказал ему, что хочу заменить замок, что висел на воротах. Тут же на базаре попросил у одного араба молоток и предложил Шалтиэлю сбить старый замок.

Нашим следующим шагом было установление мемориальной доски. Этим преследовались две цели: евреи, туристы и все посетители будут знать, что здесь находилась синагога. А для арабов это постоянное напоминание об их вине.

Вывеску я заказал в Иерусалиме на собственные деньги. Краткий текст ее гласил примерно следующее: «Здесь была синагога, построенная в XVI веке, просуществовавшая до 1929 года и разрушенная арабскими погромщиками».

Я понимал, что такая вывеска многим придется не по вкусу. Будет колоть глаза военной администрации. Ее могут сорвать арабские хулиганы. Однако почему такая вывеска не должна висеть? Почему за восемь лет израильской власти ее не установили военные, полиция, министерство религий, общество охраны природы?

Арабов, живущих по соседству, я попросил присмотреть за моей вывеской. Они отказались, сославшись на то, что не всегда дома, что вывеску могут утащить ночью, когда они спят, и потому никто не ручается за ее сохранность.

Несмотря на это, вывеска провисела месяц, а потом вдруг исчезла. Мы уже вовсю копали… Пришли соседи-арабы и сказали:

— Наши здесь не при чем! Вашу вывеску унесли солдаты.

Я тут же подал жалобу в полицию. Пропало, дескать, мое имущество! Зявление в полиции не хотели брать. Они, видимо, тоже всё знали, но не хотели впутываться. Дежурного офицера не оказалось в участке. Пришлось поехать к нему домой, извлечь его мокрого из ванны и вручить заявление.

После этого я спокойно отправился в здание военной администрации. Едва войдя туда, я сразу заметил вывеску. Но сделал вид, что ничего не вижу, и обратился с официальной жалобой. Мне ответили, что, мол, имеется план сделать вывеску большего размера и с более развернутым текстом. И в самом деле, в скором времени поставили огромный щит, который простоял несколько лет. Его видно было издалека, но из текста, написанного на трех языках — иврите, арабском и английском — нельзя было толком ничего понять, куда синагога делась, кто ее разрушил.

Появились подобные вывески и в других еврейских местах: возле ешивы «Слободка», при бывшей больнице «Хадасса». Но ни слова про арабов, чьими руками это всё было разрушено. Меня часто спрашивали: «Здесь что — было землетрясение?» И было стыдно за наши военные власти. Поди объясни каждому, что здесь устроили погром арабы. На месте, где была синагога, теперь овечий хлев и общественная уборная. На кладбище те же арабы завели огороды и выращивают помидоры и виноград! И это на прахе погибших! А больница «Хадасса» давно стоит пустая и запущенная. Там, где была ешива «Слободка», живут арабы, захватившие дома и имущество евреев.

И все-таки это был успех: администрация сама заказала щиты и надписи. Мне, с моими скудными финансовыми возможностями, это было не по карману.

Совершено один, с лопатой и корзиной в руках, я стал приходить к синагоге и ежедневно расчищать ее, в строжайшей тайне от всех. Работа была нелегкой — я разгребал навоз, собирал всевозможные банки и склянки. Арабы прямо здесь же закалывали скот, и было полно костей, гниющих кишок, шкур. Попадались и трупы мелких животных. Порой я задыхался от зловония.

Помогать мне вызвались арабские ребятишки из соседних домов. Я платил им за это мелочь — на сласти и орехи. Ребятишки эти, восьми-двенадцати лет, были менее брезгливы, чем я, а может, привыкли к этим запахам. Так продолжалось недели две, ребята относили подальше трупы кошек, всевозможную рвань и гниль. Стало полегче дышать, я уже не надевал марлевую повязку. Соседи-арабы привыкли ко мне, не так удивлялись, как раньше, глядя на мою работу. Если я здесь копаю, думали они, то, стало быть, есть на это разрешение от военных властей и полиции.

Когда меня впервые пришли арестовывать, я видел их недоуменные лица: «Как же так? В чем дело? Мы были совершенно уверены…»

Появился какой-то араб, стал предъявлять мне претензии, дескать, он, владелец этого загона, вовсе не возражает, чтобы я здесь копал или проводил работы по очистке, но ему полагается денежная компенсация.

Об этом арабе я знал уже, он жил в совершенно другом месте. У него имелся договор с военной администрацией на аренду этого участка под овечий загон.

«Ай да молодчик! — подумал я. — Прекрасно знает, что здесь святое для евреев место, что это синагога, а устроил загон для скота! Набрался наглости требовать у еврея денежной компенсации…Нет, так не пойдет, этот негодяй должен понести наказание за осквернение Божьего имени — наказание на земле и наказание на небе! Ишь чего захотел?! Чтобы я заплатил ему деньги!»

— Какие у тебя права? — спросил я его. — Почему хозяин этого места ты?

Араб вытащил пачку документов — договор с военной администрацией на год. Ежегодно этот договор возобновлялся — бумажек этих у него была целая куча; сумма за аренду — тридцать семь с половиной лир.

— Пойдешь со мной в Кирьят-Арба, — сказал я ему. — Я плохо разбираюсь в юридических тонкостях, надо спросить у сведущих людей.

Я давно ждал этого араба. Знал, что придет, будет «качать права». Договорился заранее с ребятами в Кирьят-Арба, у нас все было подготовлено. Ребята «поговорили» с ним, и он получил по заслугам.

Потом он жаловался в полицию. К жалобе была приложена справка из больницы о «нанесенных побоях». Впрочем, он быстро понял, что ему еще повезло. За то, что устроил загон для скота на месте еврейской синагоги, его следовало убить. Это не я так считаю, таков арабский закон: осквернение святого места — самое настоящее злодеяние.

На следующий день, когда я, как обычно, копал, меня окружили арабы и стали выражать возмущение — почему евреи избили этого араба. Я объяснил им, что он еще легко отделался. Мусульмане его живым не выпустили бы. А вот евреи — простили. Слегка намяли бока и простили…Только евреи могут прощать. Тут завязался спор: знал ли он, что здесь раньше было, или не знал? Если знал — значит, положено, а если нет — то зря избили человека.

Побитый хозяин загона был тут же и утверждал, что место, которое было отдано ему под аренду — женская часть синагоги. Поскольку у арабов в мечети нет разделения на женскую и мужскую половину, то он считал, что его загон стоит вне святой постройки.

— Тут еврейская синагога и действуют еврейские религиозные законы, — отвечал я. — То, что ты этого не знал — твоя проблема …

Все со мной согласились и мирно разошлись. С тех пор претензий со стороны арабов больше не было, и я спокойно копал. Копал месяцы, годы — вплоть до полного восстановления синагоги, с полного согласия арабских соседей.

Теперь о евреях… Евреи мне могут сказать, что араб зря пострадал. Что скот он держал в синагоге на основании договора, и этот договор ему выдала сама же еврейская администрация. Ее-то и следует наказать! Согласен! Я не снимаю ответственности с еврейских властей. Что же касается того араба, то, по моему мнению, совесть моя чиста . Каждый человек, если у него нормальная психика, должен понимать, что там, где молились, скот держать нельзя! А тот, кто прикидывается, что он этого не понимает, должен за это отвечать. Наказание, которое он получил — минимальное. Пусть арабы Хеврона знают, что мы не так слабы, как они думали, и не так наивны, чтобы все забыть.

Я обратился к парням из ешиват-гесдер с просьбой помочь мне в раскопках, и те охотно откликнулись. В назначенный день они все пришли. Я был не один, а с Хусейном. Набралось человек десять — приличные силы. Я обратился к Хусейну:

— Давай копать по-настоящему! Ты человек опытный, погляди, с чего бы нам начать.

Араб внимательно оглядел участок. Подошел к едва заметному выступу, обстукал его и принялся орудовать киркой. Показалась каменная кладка, и сразу же стало ясно, что отсюда и следует начинать. Хусейн наполнял корзины доверху, а я и парни из ешивы уносили их подальше.

Наконец обнажилась часть стены: внутренний угол дома или комнаты. Хусейн принялся копать вглубь. Я сказал, что надо идти вдоль стены, чтобы максимально выявить очертания синагоги. С этого дня раскопки стали целенаправленнее. Скоро мы обнаружили ступени, которые вели вниз. Соседи-арабы, наблюдавшие за нами, подсказали, что это северный вход.

Мы с Хусейном приходили на раскопки каждый день. Утром, к началу дежурства, я являлся на кладбище. Хусейн уже ждал меня. Я просил Шалтиэля подежурить, и мы с Хусейном спускались вниз, в Еврейский Квартал. Все это отнимало время, и для раскопок оставались считанные часы.

Копали мы довольно упорно, работа заметно продвигалась. Мусора становилось все больше, и я через дыры выносил его корзинами. Арабские ребятишки по-прежнему помогали мне. Хусейн рыл ямы, подавал мне корзины, и я относил их к дырам в заборе, а там ребята их забирали у меня и тащили к общей куче. Работали ловко и слаженно.

Желая привлечь к раскопкам побольше евреев, я обратился к раву Вальдману, чтобы он дал мне в помощь своих учеников. Объяснил, что синагога утопает в навозе, привести ее в приличный вид — Богоугодное дело во всех отношениях. Он вроде бы согласился, обещал помочь. Его подопечные пришли один раз, поработали пару часов и больше не появлялись. Они объяснили, что рав Вальдман им не разрешает отлучаться. Это было действительно так; рав мне сказал, что ребята должны заниматься Торой. У них мало свободного времени.

Это мне было непонятно. Я знал, что ученики ешивы часто выезжают в походы, экскурсии. Участвуют в мероприятиях «Гуш-Эмуним», основывая, якобы, новые поселения. Как, например, в Себастии. И уезжают не маленькими группками, а всем коллективом. Сами учащиеся ешивы не становились поселенцами, их брали как «массу». Они оставались на поселении несколько дней и возвращались обратно.

Тогда я напрямую спросил рава Вальдмана: почему на подобные мероприятия у них есть время, а чтобы раскапывать синагогу — нет? И снова получил длинные и путаные объяснения. Но факт остается фактом: учащиеся ешивы вышли мне помогать один только раз. А те, кто приходил потом, приходили, пожалуй, вопреки «указанию свыше».

Однажды, когда пришло человек десять, я взял с собой двоих и привел их на «новый объект» — соседний арабский двор, отделенный забором, сложенным из больших тесаных камней, извлеченных, видимо, из стен разрушенной синагоги. В этом дворе я и решил копать. Почему здесь? Из плана синагоги, который имелся в книге «Хеврон», было отчетливо видно, что продолжение стены, обнаруженной Хусейном, находится в этом дворе, так же, как и место, где был «арон га-кодеш» синагоги «Авраам-авину». Это подтвердил и араб, живший напротив: «арон га-кодеш» и основная часть синагоги находятся не под овечьим загоном, а именно в этом дворе. Я не взял сюда Хусейна: ему было бы неловко копать в арабском дворе.

Жили здесь арабы — старик со старухой. Они явно были смущены нашим появлением, по все же не препятствовали нашим намерениям. Не зная арабского, я им несколько раз повторил: «Бейт-кнесет Ибрахим, Бейт-кнесет Ибрахим…». Они прекрасно все поняли.

Ребята из ешивы были крепкими, копали в отличном темпе, сменяя один другого. Я относил корзины через весь двор, стараясь пронести мусор поаккуратнее, к арабскому магазину. Мне хотелось быстрее дойти до слоев, где проявились бы признаки синагоги, на случай, если вызовут полицию. Вскоре вырыли траншею, где мог по грудь стоять человек среднего роста. Но ничего не обнаружили. Я же полагал, что тут должен был быть столб.

На следующий день я привел Хусейна. Мои опасения, что Хусейн откажется здесь копать, оказались напрасными. Он совершенно спокойно принялся за работу. Старуха-арабка приносила попить, а в конце работы дала полотенце, чтобы мы смогли помыться. Хусейн работал не торопясь, но не менее эффективно, чем оба вчерашних учащихся ешивы. Я едва успевал выносить корзины. Спустя час мы наткнулись на что-то каменное. Хусейн крикнул мне: «Катув, катув!» — «Здесь что-то написано!». И я увидел надписи. Сделав яму пошире, он пошел вдоль этой кладки — стена оказалась сводом.

Приближалось время, когда Хусейн должен был приступить к молитве. Но ему не терпелось узнать, что здесь написано и каково назначение массивного столба. Продолжая интенсивно копать, мы увидели, что столб примыкает к стене. Я сверился с планом — это оказался внутренний северо-западный угол синагоги. Стало ясно, в каком направлении продолжать раскопки.

В эти дни мне на подмогу пришли русские олим. Всех имен я не помню, но каждому от души благодарен. Это было замечательно! Каждый, кого привлекала наша работа, брал корзину или лопату, и, не боясь испачкаться, не считаясь со временем, все охотно работали наравне со мной и Хусейном. Я никого не заставлял, никого не уговаривал, никому не разъяснял, что это синагога, что это «мицва» — расчистить ее от мерзости и привести в надлежащий вид. Каждый, кто появлялся, спрашивал, не трудно ли мне копать, не слишком ли нагружаю корзины?

— А вы вот сами попробуйте! — предлагал я им как бы в шутку. С этого они и начинали.

Особенно запомнился Володя Шухман — худенький паренек, лет двадцати пяти.

— Меня зовут Володя Шухман! — представился он. — Помните такого?

— Шухман, Шухман… — принялся я лихорадочно вспоминать.

Действительно, фамилию его я слышал еще в Новосибирске, но самого ни разу не встречал. И вдруг вспомнил…

Случилась эта история в Новосибирском Академгородке.

Пришла ко мне моя дипломантка Лена Херец и сообщила, что из университета собираются выгнать двух студентов-евреев. Никогда до этого я не помню случая проявления антисемитизма в Новосибирском университете. Учились эти студенты прекрасно, особенно один из них — Шухман… «Чересчур деятельный», как выразилась однажды Лена. Проводит диспуты, обменивается книгами, марками. А придрались к Шухману и его товарищу потому, что они вывесили объявление с предложением помощи абитуриентам в подготовке к вступительным экзаменам.

Готовить выпускников школ к поступлению в вуз было делом естественным. На этом подрабатывали студенты старших курсов и многие преподаватели. Это было солидной статьей дохода, никаким официальным законом не запрещенной. Я и сам занимался этим, будучи студентом, да и после. Это давало моральное удовлетворение: я подготавливал в основном евреев.

Короче, Шухмана и его товарища вызвали на комсомольское собрание. Там поставили на обсуждение вопрос об их отчислении. Шухман сумел убедить собрание, что ничего противозаконного они не совершили. Собрание поддержало его. Более того, секретарь партийного комитета факультета, который все это дело затеял, сам получил выговор. Позднее его даже отстранили от должности за плохое исполнение партийного задания.

Но на этом дело не кончилось, оно разгорелось с новой силой. Увидев, что студенты не пошли на поводу у партийной организации, студентов-евреев отчислили в административном порядке, по приказу ректора.

Надо сказать, что я не только был в курсе «дела Шухмана», но и активно подключился к нему. Поехал в Москву и принялся обходить научные круги. Всем рассказывая, что происходит в Новосибирске. В доказательство я привез с собой приказ ректора об отчислении этих ребят. Кстати, он не был подписан самим ректором. Ректор не слыл антисемитом. Приказ был оформлен в его отсутствие по инициативе заместителя, который ученым не был, и потерять репутацию в глазах ученого мира ему не грозило. Им и был подписан приказ. Моя поездка в Москву была безрезультатной. Оба студента были исключены. Но все же была какая-то польза: случаи отчисления евреев в Новосибирске больше не повторялись. Партийное руководство навлекло на свою голову достаточно позора.

И вот, встречаюсь с Шухманом лицом к лицу в Хевроне, на раскопках синагоги «Авраам-авину».

— Я, — говорит, — Володя Шухман!

— Прекрасно, — отвечаю, — наконец я Вас вижу, приятно познакомиться. Берите лопату и начинайте работать!

Такая вот интересная история…

Я думаю, что отчисление было не единственной причиной, приведшей его в Израиль. В нем билось сердце настоящего патриота. Он часто приезжал в Кирьят-Арба, много мне помогал. В то время он работал над докторатом в институте Вейцмана. Физическая нагрузка ему была только на пользу.

У нас было уже два фронта раскопок, и я собирался их объединить. Для этого предстояло сломать забор во дворе, сложенный из огромных камней. Я попросил ученика ешивы по имени Замбиш помочь мне в этом. Он был менее зависим от руководства и более других «горел» за дело синагоги «Авраам-авину». Замбиш привел с собой товарища, такого же, как он, крепыша, и мы втроем взялись за дело. Сломали забор, унесли камни, и образовалась большая территория: бывший загон для скота, арабский двор…Десять грузовиков мусора пришлось вывозить отсюда, когда мы получили на это разрешение от властей, и все это мы перетаскали в корзинах.

Шалтиэлю надоело ходить в сторожах. Он стал подыскивать другую работу. Открыл магазин по продаже сластей, мороженого. В конце концов вернулся к своей первоначальной профессии — открыл столярную мастерскую.

Вместо Шалтиэля у меня появился другой помощник — Элиэзер Бройер. Это был внушительного вида здоровяк лет двадцати семи. Он только отслужил в армии и искал место, где бы ему поселиться. Еще будучи солдатом, Элиэзер побывал во многих местах и остановил свой выбор на Кирьят-Арба — из чисто патриотических побуждений. Эди Дрибин предложил ему должность в своей команде. С появлением Элиэзера начался новый этап наших раскопок.

В моем распоряжении была репродукция с картины художника Гутмана «Синагога Авраам-авину», написанной в 1920 году. По ней отчетливо можно было судить, что наши раскопки велись с южной стороны синагоги, а вся восточная часть еще не раскопана.

Отношения с арабами были вполне нормальными. Старик и старуха помогали нам, как могли. Я думаю, что ими руководило чувство вины. Двор их находился на территории синагоги, а комната, в которой они оба жили, была частью ее постройки. Когда они ее захватили? И не участвовали ли лично в разграблении имущества? Судя по их возрасту, это было вполне возможно.

С южной стороны стоял дом, когда-то принадлежавший евреям. Сейчас он был заселен двумя арабскими семьями. Внизу жил угрюмый араб со своим многочисленным семейством, этажом выше — владелец овечьего стада, который вечно нам улыбался и был ужасно приветлив. Он арендовал загон у того араба, который каждый год заключал договоры с военными властями. Этот самый улыбчивый сосед-араб нас своим поведением буквально «купил»: беспрерывно угощал кофе, носил воду, чтобы помыться, предложил хранить в своей квартире наше рабочее имущество: кирки, лопаты, корзины. Стадо овец он убрал с наших глаз, и те ютились сейчас рядом с его квартирой.

Его советы относительно того, где надо копать и где находятся погребенные под мусором части синагоги, были большим подспорьем в работе. Особенно замечание относительно колодца. Ни о каком колодце здесь мы не слышали. Когда наняли трактор и сняли слой земли и камней, то обнаружился колодец пятиметровой глубины. Так, благодаря ему мы избежали вполне реальной опасности. И его сын нам постоянно помогал. Он был услужлив и не просил вознаграждения. Словом, эта семья искупала свой грех хорошим поведением.

Вызывались помочь и другие арабы. Особенно — хозяин магазина, что примыкал к синагоге. Он хорошо владел ивритом, всячески стремился «засвидетельствовать свое почтение». Некоторые хотели показать, как хорошо они могут работать, просто предлагали себя в качестве рабочей силы. Но я держался принципа — не платить! На арабах Хеврона лежит вина за погром, за все разрушения, причиненные еврейскому имуществу. Они ОБЯЗАНЫ работать бесплатно. Либо вообще не участвовать в работе.

Основная часть раскопок была проделана мною и Хусейном. Ну и, конечно, евреями, что приходили на помощь — олим из России, учащимися ешивы, туристами и гостями.