Дани, тебя ждут…

Дело было в ночь с четверга на пятницу. Я летел из Тель-Авива домой, в Москву. Когда я подошел к своему месту в самолете, оно оказалось занято каким-то добродушным израильтянином. Мы сравнили посадочные талоны и оказалось, что на обоих указано одно и то же место. Мне указали другое место, но пока я туда пробирался, оно тоже оказалось занятым.

Я начал думать, что, возможно, Вс-вышний пытается мне сказать что-то. Как будто в этом самолете есть какое-то особенное кресло — именно для меня — и самолет не взлетит, пока я не сяду туда, куда меня определили Свыше.

В конце концов меня усадили рядом с высоким темноволосым парнем лет 26-28, и мы взлетели. Надо сказать, что я не раввин, не миссионер и не кирувник. Я все время летаю туда-сюда из Москвы в Тель-Авив и обратно, и для меня полет на самолете — как для вас поездка в трамвае. В самолете я веду себя антисоциально: сплю, читаю, пишу и ни с кем не завожу разговоров.

В ту ночь все было по-другому. Мой темноволосый сосед читал спортивный журнал и посмотрел на меня не слишком дружелюбно. Понятное дело, он уже рассчитывал сесть попросторнее и положить на соседнее место свитер и телефон. Я виновато улыбнулся.

Первый час полета прошел в молчании. Я уже не помню, как разговор начался, это получилось довольно спонтанно. Парня звали Дани, он жил в Иерусалиме и учился на фармацевта в Еврейском университете. Через минуту я решился:

— А ты зачем в Москву?

— Ты будешь смеяться, наверно… Я баскетбольный болельщик и лечу в Москву на чемпионат России. Там в химкинской команде один еврей, нападающий — тебе его фамилия ничего не скажет, конечно. В общем, хочу его поддержать. Ну, и Москву посмотреть, конечно: Красная Площадь и всё такое…

Мы поговорили о спорте, о путешествиях, о хобби, об израильской политике. Практически обо всем, кроме… религии. До конца полета оставалось совсем немного. Я все время помнил, как меня пересаживали с места на место, пока я не оказался рядом с Дани. И я понимал, что если не заговорю с ним о чем-то действительно важном, получится, что я просто проигнорирую прямое послание Небес. Я набрал в грудь побольше воздуху и выдохнул ни к селу ни к городу:

— А ты знаешь что-то про иудаизм?..

— Не слишком много, — на удивление грустным голосом ответил Дани, как будто вовсе не удивившись моему вопросу. — Я, кстати, недавно спросил отца, почему его родители — религиозные, а мы нет. Он сказал, что потому-то мы и не религиозные, что самого его папа с мамой отправили в религиозную школу, в которой он научился много чему, но вовсе не иудаизму. По крайней мере, не тому иудаизму, который заставлял нашу бабушку подолгу стоять перед зажженными в пятницу свечами, прикрыв руками глаза и беззвучно шевеля губами. И не тому иудаизму, который дедушку облачал каждое утро в талит, в обрамлении которого его лицо начинало излучать какой-то неземной свет.

Конечно, Дани не говорил такими словами — хотя он и был образованным парнем. Он обронил лишь пару слов про талит и свечи, но картина встала у меня перед глазами, как будто это были мои собственные бабушка и дед. Почему-то в горле у меня стоял ком. Я прокашлялся:

— Что же ты ему ответил, Дани?

— Я сказал ему: «Видишь, папа, что получается: родители лишили выбора тебя, а ты лишил выбора меня…»

— Ты чувствуешь, как будто тебе чего-то недодали? Чего-то лишили?

— Да нет, на самом деле. Мне это всё не очень-то интересно…

Дани углубился в свой спортивный журнал, я — в свою Гмару. Самолет уже шел на посадку — и тут я решил предпринять еще одну попытку:

— Извини меня, Дани. Я тебе хочу задать один вопрос — но не хочу, чтобы ты мне отвечал…

— В смысле?

— Ну, по крайней мере, я прошу, чтобы ты не отвечал сразу. Ответь хотя бы через пять минут.

— Ладно, давай свой вопрос!

— Я понимаю, что это звучит странно, но всё же… А что если ты не на баскетбольный матч в пятницу вечером пойдешь, а придешь к нам с женой в гости на шабат? Обещаю тебе отдельную комнату, вкусную еду и интересные разговоры за столом. Смотри, ты обещал не отвечать сразу. Подумай хоть пять минут!

Всю эту тираду я выдал, глядя куда-то вбок. Я же говорил вам, что я не кирувник. Наверное, в первый раз в жизни я уговаривал кого-то поменять свои планы ради… ради неизвестно чего, вообще-то! Все же я решился поднять на Дани глаза. В них читалось веселое изумление — так бы я сказал. Наступило молчание. Пять минут, десять, пятнадцать. Похоже было, что Дани и правда думает, а не читает свой журнал. Наконец он повернулся ко мне:

— Спасибо за приглашение. Это и правда очень мило с твоей стороны, но… может быть, в другой раз.

Я не был разочарован. Если честно, я не очень-то ожидал, что он променяет баскетбольный матч на визит к незнакомому человеку:

— Конечно. Я понимаю. Спасибо, что подумал, прежде чем ответить.

Вскоре шасси коснулось посадочной полосы, и я уже мысленно представлял, как я встречусь с женой и детьми, но… Что-то скребло у меня внутри. Зачем же меня посадили рядом с Дани? Неужели этот полет окажется совершенно бесплодным? Я повернулся к нему в последний раз:

— Сколько ты пробудешь в Москве?

— Одиннадцать дней.

— Может быть, тогда… в следующий шабат?

— Не знаю, но… Дай мне свой телефон, и если у меня получится, я тебе позвоню.

Я понимал, что в его словах не было ничего, кроме простой вежливости, но все же записал свой номер на салфетке и передал Дани. Мы пожали друг другу руки и расстались.

Добравшись до дома и раздав жене и детям израильские сувениры, я, вымотанный ночным перелетом, заснул. Меня разбудил телефонный звонок. Я посмотрел на часы: «О, отлично, как раз пора вставать, готовиться к шабату» — и бодро сказал в трубку:

— Алло!

Я не верил своим ушам, но это был Дани!

— У тебя там, наверху, наверно, большие связи… Короче, баскетбольный матч отменился. Почему — неизвестно пока. Так можно я приеду к тебе на шабат?

Я продиктовал адрес, и через полтора часа наш субботний гость уже был на пороге.

Оказалось, хотя Дани и жил в Иерусалиме, и его бабушка и дедушка были религиозными людьми — тем не менее, наш московский шабат был первым в его жизни! И шабат этот прошел как по маслу. Дани совершенно очаровал наших детей. Мы ели, пили, пели, говорили, смеялись, молились — а на исходе субботы тепло распрощались.

* * *

Постскриптум у этой истории получается грустным. Собственно, я с этого и начал: не хотелось мне эту историю рассказывать. С того момента, как Дани вышел из двери нашей московской квартиры по окончании субботы семь лет назад, мы ничего о нем не слышали. Понимаю, что сам виноват: потерял номер его телефона! И как ни стыдно в этом признаться, фамилию Дани я забыл.

Как так получилось? Просто тот шабат казался началом дружбы, которая будет длиться вечно, и я не мог допустить мысли, что мы потеряем связь и что фамилию Дани мне будет не у кого спросить.

Но я верю. Верю, что Дани может однажды вернуться в нашу жизнь. А пока — пока я жду. И размышляю. Значил ли хоть что-то тот шабат в жизни нашего гостя? Что с ним теперь? Помнит ли он нас, как мы помним его? Почему я был таким безответственным и посеял его номер? Думал ли сам Дани о том, почему я ни разу ему не позвонил? Может быть, он тоже потерял мой телефон? Провел ли он хотя бы еще один шабат — где-то, с кем-то?

Дани, Дани, если ты слышишь меня, — позвони или напиши. Тебя по-прежнему ждут…