Бамбуковая колыбель 40. Бат-мицва

В ТУ ЗИМУ, КОГДА МЫ СТАЛИ, наконец, израильтянами, Дворе оставалось до бат-мицвы меньше года. Нам с Рахелью всегда казалось, что для Дворы эта знаменательная веха еще важнее, чем для других еврейских девочек ее возраста. Она прошла гиюр, когда ей было всего четыре года, и смешно было ожидать, что в таком возрасте она могла принять сознательное решение, быть или не быть еврейкой.

Сейчас, достигнув галахической зрелости, она получала такую возможность. При желании, она могла аннулировать свой гиюр и вернуться к прежнему статусу нееврейки.

Мы понятия не имели, какая именно процедура или церемония требуется для подтверждения ее еврейского статуса, и потому были крайне озабочены тем, чтобы законность ее гиюра не была поставлена под сомнение. Это особенно важно в Израиле, где вступлению в брак предшествует тщательная проверка еврейского статуса новобрачных Главным Раввинатом.

Меня тревожила и другая проблема. Ведь Двора была не только обращенным в еврейство, но еще и удочеренным ребенком. В связи с достижением ею возраста бат-мицвыэто порождало некоторые дополнительные вопросы, и я хотел разобраться в них как можно серьезнее, используя все доступные мне источники.

В трактате Сангедрин (19б) я прочитал: «Всякий, кто воспитывает в своем доме сироту, считается, согласно Торе, отцом ребенка.»

С другой стороны, все упоминания в Танахе об усыновлении или удочерении детей настолько неясны и расплывчаты, что большинство комментаторов вообще отрицает, что такие случаи имели место.

Существуют источники, указывающие на особое отношение Авраама к своему воспитаннику и слуге Элиэзеру, к тому же, он собирался сделать его своим наследником; известно, что Бития, дочь фараона, спасла и воспитала Моше; Танах рассказывает об опекунстве Мордехая над Эстер и намекает на то, что ребенок Руфи был усыновлен Наоми; Михаль, дочь царя Саула, воспитывала детей своей сестры Мирхав.

Иногда эти примеры приводятся как доказательство того, что у древних евреев существовал институт усыновления детей, но тщательный анализ показывает, что во всех этих случаях речь идет, самое большее, о воспитании чужого ребенка.

Я узнал, что, согласно еврейскому закону, отношения между отцом и его биологическими детьми являются совершенно особенными и не могут быть «продублированы» искусственно.

Иными словами, хотя приемный отец и несет определенные юридические обязанности по отношению к приемному ребенку, это ни в коем случае не отменяет кровных связей между этим ребенком и его настоящими родителями. Так, если приемный ребенок позволит себе насмехаться над приемными родителями или оскорблять их, его нельзя подвергнуть такому же суровому наказанию, как то, которое Тора предусматривает в этом случае для собственного ребенка. Все запреты на инцест тоже относятся лишь к кровным родственникам, но не к приемным детям. Поэтому Тора, вообще говоря, даже не запрещает брак между приемным ребенком и одним из детей их приемных родителей (хотя раввины настойчиво предостерегают от подобных браков). И наконец, статус когена или левита не передается от приемного отца к приемному ребенку.

Вообще говоря, все эти предписания, как мне казалось, не имели практического отношения к нашему случаю. Но однажды я обнаружил в одной книге высказывание Любавичского Реббе по вопросу о йихуд ве-кирув басар, которое заставило меня задуматься.

Говоря об еврейском законе, запрещающем мужчине физический контакт и пребывание наедине с посторонней женщиной, Реббе обсуждал связанную с ним, по его мнению, проблему уединения, поцелуев и прикосновений между приемными родителями и приемными детьми.

И тут вдруг я осознал, что совершенно не знаю, что разрешено, а что запрещено в моих отношениях с собственной приемной дочерью. Поразмыслив, я решил, что лучше всего будет проконсультироваться на этот счет с раввином нашего центра абсорбции.

Рабби Левин с первой же встречи поразил меня своим мягким, вдумчивым отношением к людям, искренней отзывчивостью и несомненной эрудицией. Улучив время, я вкратце пересказал ему историю Дворы и задал вопросы, накопившиеся у меня в связи с ее приближающейся бат-мицвой.

«Нужно ли ей снова погружаться в микву? — спрашивал я. — Необходимо ли ей делать публичное заявление о своем согласии оставаться еврейкой? Нужны ли нам свидетели? Выписывается ли во время бат-мицвы новый сертификат о гиюре? И потом, каковы должны быть мои отношения с ней?

Можно ли нам касаться друг друга? И как ей вести себя, когда ее братья достигнут зрелости?»

Будучи, вне всякого сомнения, достаточно сведущим во всех этих вопросах, рабби Левин, тем не менее, не стал спешить с советами, тем самым преподав мне еще один важный жизненный урок.

Обдумав ситуацию, он осторожно сказал:

«Я бы не хотел, чтобы у вас оставалась хотя бы тень сомнения. Поэтому, на мой взгляд, вам было бы лучше всего посоветоваться с выдающимся авторитетом, с посеком, имеющим право принимать решения по сложным вопросам, сразу же становящиеся галахическими прецедентами, то есть пискей-дин. Только такой человек может однозначно ответить на все ваши вопросы.

К счастью, я знаю такого человека — это рабби Шломо Залман Ауэрбах (Оэрбах), глава ешивы “Коль Тора”. Он считается одним из ведущих поским в еврейском мире. Я постараюсь договориться о встрече с ним и с удовольствием буду вас сопровождать, если вы захотите.»

Он записал мой домашний телефон и попросил позвонить ему через три дня.

В НАЗНАЧЕННЫЙ ДЕНЬ я встретился с рабби Левином в здании Биньяней а-Ума (Иерусалимского Дворца Нации), недалеко от Центральной автобусной станции, и мы вместе отправились в Шаарей Хесед — небольшой религиозный квартал — к рабби Шломо Залману. Мы поднялись по каменным ступеням небольшого дома на тихой боковой улочке и после короткого ожидания были приглашены в кабинет рабби.

Рабби Шломо Залман сидел за столом, заваленным грудой книг. Я тотчас почувствовал глубокую симпатию к этому пожилому, производившему очень сильное впечатление че-

ловеку. Во всем его облике чувствовалось какое-то особое сочетание силы и цельности, доброты и тепла. Его живые, внимательные глаза искрились совсем по-молодому.

Рабби Левин представил меня и на особой смеси иврита и идиша коротко изложил мою историю и мои вопросы.

Рабби Ауэрбах внимательно выслушал сказанное, немного подумал и заговорил негромким, но твердым голосом:

«Если ребенок со времени своего гиюра постоянно соблюдал мицвот, никакой необходимости в дополнительных церемониях не существует.

Если, достигнув зрелости, то есть возраста двенадцати лет и одного дня для девочек, и, соответственно, тринадцати лет и одного дня для мальчиков, ребенок, зная, что он прошел гиюр и имеет право отвергнуть иудаизм, тем не менее продолжает, как прежде, выполнять мицвот, его гиюр автоматически становится окончательным. Нет никакой нужды в каких-либо дополнительных заявлениях; нет нужды в каких-либо свидетелях. Если ребенок хочет подтвердить свой гиюр, он может это сделать, но Галаха этого не требует. Разумеется, все это верно только в случае непрерывного исполнения мицвот.

С другой стороны, если ребенок предпочтет отказаться от своего еврейства, он должен вслух отречься от иудаизма и совершить какой-нибудь поступок, который противоречит еврейскому закону. Если он открыто нарушит еврейский закон — например, будет есть трефное или осквернит субботу, — и сделает это с ясно осознанным намерением отречься от иудаизма, его гиюр будет считаться аннулированным.»

Рабби помолчал, чтобы дать мне возможность усвоить услышанное, и заговорил снова:

«Теперь о том, что касается законов физического контакта и пребывания наедине, йихуда, с вашей дочерью. В вашем случае это не должно стать серьезной практической проблемой, поскольку ваша жена живет в том же доме, в котором, кроме того, всегда находятся несколько маленьких детей. Разумеется, при каких-то обстоятельствах проблема йихуда может возникнуть, но ее всегда можно устранить, например, пригласив к себе соседей или найдя другое аналогичное решение.

Негия — (“прикосновение” или физический контакт) запрещена только в том случае, если является проявлением чувственности. Обычные, повседневные контакты, например, когда вы что-то передаете своей дочери из рук в руки или вместе выполняете какую-либо работу, разрешены. Кроме того, вы должны иметь в виду, что во всех религиозных семьях физические контакты между отцом и дочерьми с течением времени постепенно уменьшаются.»

Я хорошо это знал. Это происходит не только в религиозных семьях, но и в нерелигиозных и даже в нееврейских, хотя и в меньшей степени. Этому факту искали и находили специальные социологические и психологические объяснения, но меня в первую очередь поразили мудрость и предусмотрительность наших древних учителей — составителей Талмуда. Их галахические предписания несли на себе печать глубочайшего понимания законов человеческой жизни и фундаментального знания человеческой психологии.

Я кивнул в знак понимания и согласия, и рабби Ауэрбах подытожил:

«Не забывайте, что с того момента, как вашим собственным детям исполнится девять лет, запреты и правила, связанные с негия будут распространяться и на них тоже. Вообще, старайтесь во всем руководствоваться здравым смыслом. Я лично знаю одного весьма уважаемого раввина, который возлагает руки на головы своих невесток, благословляя их в канун субботы, точно так же, как возлагает руки на головы своих сыновей.

И последнее. Все, о чем мы сейчас говорили, непременно предполагает, что ребенок знает все о своем статусе: как то, что он — приемный ребенок в семье, так и то, что он прошел гиюр.

Очень важно, более того — абсолютно необходимо, чтобы ваша дочь тоже все это знала. В противном случае может возникнуть, например, ситуация, когда она захочет выйти замуж за когена, что ей запрещено согласно Галахе.»

Закончив этими словами свой ответ, рабби Ауэрбах благословил меня и мою семью, пожелав нам хорошо устроиться в Эрец Исраэль, легко приспособиться к новой жизни, а также того, чтобы наше знание Торы и любовь к ней становились шире и глубже с каждым годом.

Я поблагодарил его за благословение и вышел. Рабби Левин, которому нужно было еще о чем-то поговорить с хозяином, остался в кабинете.

Поджидая его на улице, я мысленно перебирал в уме слова рабби Ауэрбаха. Погруженный в свои размышления, я не замечал ничего вокруг, не слышал даже оглушительных автомобильных гудков.

В своем ответе, псаке, рабби Ауэрбах адресовался исключительно к моему разуму, к той рациональной стороне моего «я», которая собирала и сортировала информацию, и я полностью соглашался с ним на рациональном, интеллектуальном уровне. Но теперь, когда я остался наедине с самим собой, возобладала эмоциональная сторона дела. Моя задумчивость не ускользнула от внимания неожиданно подошедшего рабби Левина.

«В чем дело? — спросил он. — Вы выглядите грустным и озабоченным.»

«Я только сейчас понял, — ответил я, — что никогда больше не смогу обнять свою дочь и поцеловать ее перед сном…»

ВЫЖДАВ, ПОКА ВСЕ ДЕТИ заснут, я пересказал Рахели свой разговор с рабби Ауэрбахом.

«Он показался мне очень приятным человеком, — сказал я. — Я сразу почувствовал, что передо мной совершенно необычайная личность. Каждое его слово заставляло задуматься, в каждом слове содержался глубокий смысл. Я, например, сначала не понял, для чего он упомянул раввина, который возлагает руки на головы своих невесток по субботам. Но теперь я ясно вижу, что он привел этот пример, чтобы придать всей проблеме физического контакта более широкую перспективу. Он поразительно чутко уловил мое состояние. Напомнив о том, что контакты между отцом и дочерью сами собой постепенно ослабевают, он тем самым дал понять, что мне будет не так уж трудно выполнять требования закона.»

Рахель, хорошо знавшая меня, понимала, что я озабочен тем, что услышал от рабби Ауэрбаха. Она молча слушала мой рассказ, давая мне возможность вслух уяснить себе то, что она и без длинных рассуждений понимала интуитивно.

«Видишь ли, — продолжал я, — меня как раз не очень беспокоят требования Галахи — их-то, я думаю, мы со временем научимся выполнять. В конечном счете, если подвести итог всему сказанному, рабби Ауэрбах прав: соблюдать эти требования не так уж и трудно. Что ни говори, речь идет все-таки об отце и дочери. Скажем, другой возможный случай — с матерью и ее приемным сыном — представляется мне гораздо более болезненным: матерям свойственно более открыто проявлять свои чувства, свою любовь к детям. И потом, что ни говори, мой характер отчасти соответствует сложившейся ситуации. Я ведь не очень-то и склонен ко всякого рода бурным проявлениям чувств. Ты же знаешь, я человек сдержанный.»

«Так что же в таком случае тебя гложет?» — мягко спросила Рахель, прекрасно понимая, что все мои рациональные доводы направлены на то, чтобы в чем-то убедить самого себя.

«Я не могу понять, почему ни разу за все эти годы никто мне все это не объяснил. Мы с тобой вот уже семь лет соблюдаем мицвот. Все раввины, с которыми мы имели дело в течение всех этих лет, прекрасно знали, что Двора — не родная, а приемная дочь. Им достаточно было просто взглянуть на нее. И, несмотря на это, никто из них никогда ничего нам не говорил. Мне пришлось все узнавать самому. Мне пришлось самому искать ответ на все свои вопросы. И ведь не скажешь, что наша ситуация совершенно уникальна. Точно такая же проблема возникает в любом случае повторного супружества: как вести себя по отношению к детям от предыдущего брака? Почему же никто никогда не упомянул об этом?»

«Знаешь, Авраам, мне кажется, что на самом деле ты все-таки ошарашен псаком рабби Ауэрбаха. Но давай оставим его на минуту. Ты заговорил о раввинах. Все они — чрезвычайно разумные и осторожные люди. Я думаю, что они ничего нам не говорили по очень простой причине: они полагали, что мы еще не были готовы смириться с таким решением. И, честно говоря, мне кажется, что они были правы. Смотри, ты сам только что сказал, что мы уже семь лет соблюдаем мицвот. Казалось бы, уж теперь-то мы должны спокойно воспринимать новые, ранее неизвестные нам законы Галахи, не так ли? И тем не менее ты продолжаешь кипятиться. Представь себе, как бы ты отреагировал на такой вот псак, если бы какой-нибудь раввин сообщил тебе его семь лет назад? Скорее всего, ты возмутился бы до глубины души, и вся наша жизнь могла пойти по-другому.»

Она дала мне время переварить сказанное, прежде чем закончила свое рассуждение:

«Всевышний никогда не ставит перед людьми проблемы, пока не убедится в том, что они способны их решить, — сказала она, как бы утешая меня. — Сегодня мы с тобой узнали еще один закон. Я думаю, это показывает, что мы продвинулись довольно далеко, раз Он считает, что теперь мы готовы его понять и принять.»

Я посмотрел на свою Рахель, эту мудрую женщину, которая делила со мной все тяготы жизни и все ее заботы, и в то же время всегда казалась куда более уверенной и спокойной, чем я, — посмотрел и не мог сдержать улыбки. Она обладала таким глубоким запасом внутренних сил, что могла черпать их в тайниках своей души — этого хватило бы, чтобы справиться с любой проблемой, возникавшей перед нами. И теперь, глядя на нее, я понимал, что мы справимся и с этой, вновь возникшей проблемой, как одолевали все наши многочисленные трудности в прошлом.

ДАТА БАТ-МИЦВЫ ДВОРЫ стремительно приближалась, и, поскольку нам хотелось разделить эту радость с родителями, а им лететь в Израиль было бы трудновато, мы с Рахелью решили отправиться в Штаты.

Мы решили устроить церемонию в доме престарелых в Орландо, где жила моя мать, и пригласить на праздник всех ее друзей и соседей.

Родители Рахели, прибывшие из Нью-Йорка, и многие другие наши родственники, слетевшиеся из разных концов страны специально ради этого, тоже принимали участие в церемонии. В назначенный день все участники собрались в главном зале дома престарелых. Двора поднялась на сцену, и зал затих.

«Когда дети достигают возраста бар- или бат-мицеы, — начала Двора, — многие родители отправляются с ними в Израиль, чтобы отметить это событие там. Я же прилетела из Израиля во Флориду, чтобы отпраздновать это событие вместе с родителями моих родителей, потому что они тоже поддерживали и направляли меня в первые двенадцать лет моей жизни.

Конечно, двенадцать лет — это для всякой еврейской девочки особый возраст; нет такой еврейской девочки, которая не ждет с нетерпением, когда ей исполнится двенадцать лет. Но для меня это вдвойне, втройне особенный возраст. Меня удочерили и сделали мне гиюр, когда я была совсем маленьким ребенком. В результате сегодня я имею право решить, хочу ли я оставаться еврейкой. Я могу решить так, как захочу. Я помню, что еще когда я была совсем маленькой, родители сказали, что когда мне исполнится двенадцать лет, я сама смогу решить, быть мне еврейкой или нет. И еще я помню, что всякий раз, когда я злилась на них, я кричала: “Вот возьму и назло вам откажусь быть еврейкой, раз вы такие!”

И вот, сегодня мне, наконец, минуло двенадцать лет, но мне даже в голову не приходит решать что-нибудь заново. Я хочу остаться еврейкой. Я даже вообразить себе не могу другого образа жизни. Я ощущаю свою особую связь со всем народом Израиля, с бней Исраэль. Я радуюсь, когда наступают еврейские праздники, я совсем иначе чувствую себя по субботам, я молюсь в Рош-а-Шана и в Йом Кипур, и прошу, чтобы Всевышний услышал мои молитвы. И вообще, я горжусь тем, что принадлежу к еврейскому народу. Я могу повторить то, что Руфь когда-то сказала Наоми: “Твой народ — мой народ, твой Б-г — мой Б-г”.

Мы живем в такое сложное время, на свете так много причин, которые мешают человеку оставаться настоящим евреем, твердо верящим во Всевышнего, что я хочу особенно горячо поблагодарить моих родителей за то, что они такие сильные, такие понимающие люди. Я благодарю Всевышнего, который дал мне таких замечательных, необыкновенных родителей. Они всегда старались направить меня на правильный путь, на путь Торы. Конечно, никто из нас не знает, что ждет его в будущем, но в одном я хочу заверить мою семью: я никогда не забуду, что я — еврейка, что я — хелек ми клаль Исраэль, частичка еврейского народа.»