Назад к… свету, или кому темно в средневековье?

Нет человека, который не испытывал бы ностальгии по школьным годам, озаренным волшебным светом детства и юности. И, конечно, среди самых незабываемых вещей — школьная история, оставлявшая в душах наших ощущение исключительного везения всем, кому посчастливилось родиться в нашем, а не в прежних несчастных, лишенных электрического света поколениях…. Правда, как и все в тогдашней школе, она была напичкана идеологией, «сияющим коммунистическим будущим», и, как кусок свиного сала, нашпигованный несколькими крупными кусками чеснока, вся была пропитана «вкусом» нескольких «основополагающих» идей — догм, среди которых на почетном месте, конечно же, тезис об абсолютном мраке средневековья. Если древние века озарены еще светом греческой культуры, то средневековье — одними лишь кострами инквизиции с ее «испанским сапогом» и прочими жуткими, устрашающими атрибутами, и все это «украшают» еще непролазная грязь, безграмотность во всех слоях общества, и даже среди королей, чума и пр… Зато, благодарение Б-гу, из всей этой массы ценнейших сведений на радость нам, советским еврейским школьникам, не пейсатым, так носатым, было «вычищено» более или менее все относящееся к еврейской истории (хватало нам «цорес» и без того). Ну и что за беда? Есть, о чем жалеть? Наверное, было и у евреев, как у всех: те же грязь и дикость, да еще плюс погромы и бесправие… (И действительно, при минимальном знакомстве с еврейской историей оказывается, что это была эпоха крестовых походов, во время которых еврейская кровь текла рекой!). И посему все «черное и отсталое», что есть в современной жизни, тоже ассоциируется со средневековьем. Например, молодое семейство Ш., с которым автор был знаком лет 25 назад в Москве, и которое ело кошер (от одного слова сводило желудок), и в котором все было «нельзя» (и особенно в шабес)… И до сегодняшнего дня среди тех из нас, у кого весь этот груженый караван исторических (и прочих) представлений и понятий продолжает влачиться по проторенной в детстве «совковой» орбите, нет-нет да и услышишь что-нибудь вроде: «…судьба Израиля состоит не в том, чтобы погрузиться в средневековье и т. д.»…

Одним словом, сообразительный читатель уже догадался, что автор этих строк благодарит судьбу за принадлежность свою к тем, кому удалось малость повытрясти из головы «советский чеснок», хотя немало при том было сцен и потасовок, веселых и не очень, включая даже швыряние стульями, и немало искр из глаз при сем повысыпалось… Но его (автора) целью, здесь по крайней мере, не является полный переворот в голове уважаемого читателя; чеснок (вместе с некоторыми иными приправами) с ним, с «гойским» средневековьем, пусть себе пребывает во тьме, — а вот с еврейским очень даже не помешало бы познакомиться поближе. И желательно на родном российском материале, как более знакомом…

Да только вот беда: много ли нам известно о России средневековой? Пребывала она, тогда, новокрещеная, в пеленках, только-только сподобилась кирилло-мефодиевского, скопированного в основном с греческого, алфавита, на котором только-только начнет писаться ее история на языке словно иностранном для современного человека, и злосчастного «жидовского племени» развести у себя еще не успела… Так совершим же из уважения к этой российской специфике прыжок лет эдак в 600 — 700, в совсем недавний 19-й век, и посмотрим, как тут обстоит со светом. И вообразим, что находимся в гораздо-гораздо более ранней Европе; намного не ошибемся. Ни в отношении нееврейского окружения, ни в отношении евреев; у этих последних ведь и в ту, и в другую эпоху был уже Талмуд, завершенный в начале 5-го века, а как раз в самое средневековье были написаны на него главные комментарии — Раши и Тосафот; школы же для детей были у евреев с эпохи второго Храма (по инициативе первосвященника Йеошуа бен Гамлы, а до того учили детей дома), и в кодексе Шульхан арух (16-й век) мы находим закон, предписывавший бойкотировать всякий город, в котором не налажено обучение детей (Йоре дэа 245), поскольку учеба является одной из основных заповедей иудаизма наравне с шабатом. В Талмуде есть свидетельство сплошной грамотности еврейского населения во времена Первого Храма, при царе Хизкияу: «искали от Дана до Бер-Шевы и не нашли невежды…» (Сангедрин 94б). Русский церковный Синод в одной из брошюр об образовании писал: «Мы должны изучить систему образования, принятую у евреев, потому что мы можем видеть, что даже в эпоху Судей все евреи умели читать и писать, как сказано (Шофтим 8:14): Он (Гидон) захватил мальчика из обитателей Суккота и спросил его, и он (мальчик) записал для него всех начальников Суккота и его старейшин — семьдесят семь человек» (см. Зихрон Яаков 1:21). В России же евреи очень долго, почти всегда, являли собой единственную грамотную прослойку населения, кроме дворян (а по числу лет учебы, возможно, и превосходили тех). Да что Россия, если даже в «просвещенной» Франции обязательное всеобщее образование было введено только в 1875 году!

Итак, ученье — свет, а неученье — тьма; попытаемся же представить себе, что представлял собой еврей в России, озаренный светом учености, — насколько свет этот озарял все стороны его жизни. Человек ведь не выбирает, когда и где ему родиться; можно прожить достойно и красиво даже в самое темное и тяжкое время, вопреки всему, — а можно и наоборот (свинствовать под знаменем либерализма и прогресса)…

И кто же, как вы считаете, лучше всех сможет нам помочь? Мне кажется, лучшим судьей в этом будет нееврей. Интеллигентный, образованный, порядочный и могущий оценить все это в других; болеющий за свой народ, но честный и объективный; и, конечно же, чуткий к еврейской теме, ибо в иудаизме он видел источник и корни своей веры ( «избранный народ Божий», любимый сын Его, получивший самые счастливые обетования и имеющий самую удивительную историю , — вот его слова о нашем народе) . Вероятно, один из самых религиозных из известных (точнее, из издававшихся в советское время) русских писателей; возможно, единственный из них, у кого вера наложила заметный отпечаток на то, что он писал, — и это Николай Сергеевич Лесков, автор известных повестей и рассказов. Для нас сегодня представляет интерес его статья «Еврей в России», написанная в 80-х годах (выдержка из которой приведена выше), в которой он доказывает жестокость и бессмысленность принудительного удерживания евреев в рамках пресловутой «черты оседлости».

Докажем прежде всего, что все, что мы позволили себе сказать выше о еврейской учености, — не преувеличение. Итак, слово предоставляется Н. С. Лескову.

…свободомысленный энциклопедист Вольтер, на предложение вычеркнуть из человеческого словаря имя «личного Бога», отвечал, что он «не может решиться это сделать, доколе есть на свете еврей». Решимости Вольтера на этот счет мешало не католическое учение и даже не Библия… а ему, по его собственным словам, мешала одна «небольшая, загадочная фигурка», которая была еврей. Вольтер глубоко презирал и зло преследовал еврея своими остроумнейшими насмешками, но когда дело доходило до судьбы еврейского народа, — фернейский вольнодумец никогда не считал ее за что-то столь малое и ничтожное, с чем можно покончить солдатским или секретарским приемом. Вольтер видел на еврее перст Того, кого человечество называет Богом.

Из духовных книг евреев, которые чтит и христианство, мы знаем, что по библейскому представлению судьбою евреев занимался сам Б-г. Евреи Его огорчали, изменяли Ему, «предлагалися богам чуждым — Астарте и Молоху», и Он наказывал за это то домашними несчастиями, то пленом и рассеянием, но, однако, Он никогда не отнял от них надежды Отчего прощения.

Евреи живут ожиданием исполнения этого обетования; и такое ожидание написано на всех лицах в знаменитой картине Поль-де-ля-Роша «Евреи у стен Иерусалима». Тонкие следы того же ожидания можно читать на каждом выразительном еврейском лице, если только горькие заботы жизни и тяжкое унижение не стерли на нем след высшей мысли. Разумеется, для этого чтения нужна высшая способность, но ею и обладал Вольтер, не решившийся отрицать Бога из-за еврея. Это свидетельство важно и дорого как доказательство «от противного», способное напомнить, что большой и просвещенный ум при самом неблагосклонном настроении к евреям не мог считать их ничтожными людьми, о которых достаточно иметь одни канцелярски-полицейские соображения. Евреи доказали, что знак перста Божия, который видел Вольтер, положен на них недаром.

Они в исходе XVIII века умели защитить библейское учение о едином Боге от самого же Вольтера и защитили его так же успешно, как отцы их защищали от иных нападчиков в древности.

Вполне враждебное, но серьезное отношение Вольтера к еврейству дало, как известно, еврейским раввинам повод написать в ответ на его антибиблейскую критику образцовые по тону и по глубине религиозного содержания «Еврейские письма», которые защитниками библизма переведены на все языки, не исключая и русского.

На русском языке они, впрочем, должны были явиться по преимуществу потому, что эти знаменитые «Еврейские письма» к фернейскому философу написаны в России евреями русского подданства. Они же по справедливости составляют единственное русское литературное произведение, в котором есть настоящий деловой отпор вольтерианизму.

Участие иностранных евреев в этой ученой отповеди было самое слабое, и все главное здесь принадлежит евреям русским, оставшимся и после этого, прославленного в свое время, труда на своей родине не более как теми же «презренными жидами», которым считает себя в праве оказать пренебрежение всякий безграмотный мужик, полуграмотный дьячок и самый легкомысленный газетный скорописец.

Когда произошло это случайное событие, оно заставило религиозных и справедливых людей вспомнить о еврействе, среди коего, при его угнетенном положении, сохранилось столько умного богопочтения и такая сила знаний, что только одни евреи могли дать Вольтеру отпор, который он серьезно почувствовал и с которым с одним не справилось его блестящее остроумие. Император Александр I считал эти «Еврейские письма» лучшим апологетическим сочинением за Библию.

Россия могла бы гордиться перед всем просвещенным миром своими евреями — единственными достойными защитниками, по иронии судьбы, основ своей веры; более того, в те времена не столь уж много чем еще было ей гордиться… Но самое ужасное, увы, в том, что сегодня мы, — мы сами, потомки тех евреев, — видим себя в той эпохе не глазами лучших людей ее, таких, как Лесков, а глазами « безграмотного мужика, полуграмотного дьячка и самого легкомысленного газетного скорописца» , — всего лишь «презренными жидами…»

Разумеется, «традиция еврейской учености» не умерла вдруг, с той же быстротой, с какой евреи (многие из них) впоследствии оставили Талмуд; со свойственной евреям гибкостью и расторопностью она переместилась в иные сферы, засверкала фейерверком Нобелевских премий, а старшие из нас помнят еще, что еврейский ребенок и в советской школе и двоек поменьше домой таскал (в среднем, конечно), и на олимпиады почаще ездил (опять же, в среднем), — но процесс, раз начавшись, идет своим чередом, и в дни, когда пишутся эти строки, у многих темнеет в глазах от воистину постыдных для израильских школьников (и все худших с каждым годом) результатов международного сравнительного обследования успехов в усвоении школьной премудрости (в понимании прочитанного, счете и пр.)… наши дети оказались (среди предсавителей 42 развитых стран) на одном из последних мест! Три разные комиссии уже «обрабатывают» и пытаются осмыслить эти результаты… Не автор один, и не только по этому поводу, но многие спрашивают: что стряслось вдруг с хваленой «еврейской головой» на склоне ее многотысячелетней истории??? Счастливы не дожившие до этого дня Николай Сергеевич и прочие былые пылкие хвалители еврейства (А. Н. Куприн, Л. Н. Толстой и др.)… Не те песни пели бы они о еврействе сегодня, — и не только из-за «учености»!

И верно; неоцененные былые достоинства наши заключались не в одной лишь учености, хотя и вырастали в конечном счете из нее, как из корня. Обратимся к другой мрачной стороне российского бытия, закомой многим не понаслышке, в которой евреи тоже являли собою в былые времена «островок света».

«Страсть к питве» на Руси была словно прирожденная: пьют крепко уже при Святославе и Ольге: при ней «седоша Древляне пита». Св. князь Владимир публично сознал, что «Руси есть веселие пита», и сам справлял тризны и братчины и почестные пиры. Христианство, которое принял св. Владимир, не изменило его отношения к пиршествам… Некоторые ученые полагают, что этой склонности самого князя к «почестным пирам» Русь в значительной степени обязана тем, что она не сделалась магометанскою. При Тохтамыше «русские упивахуся до великого пьяна»… Иван Грозный, взяв Казань, где был «ханский кабак», пожелал эксплоатировать русскую охоту к вину в целях государственного фиска, и в Московской Руси является «царев кабак», а «вольных винщиков» начинают преследовать и «казнить»… а к самой торговле «во царевом кабаке» приставлены были особые продавцы «крестные целовальнички», т. е. люди клятвою и крестным целованием обязанные не только «верно и мерно продавать вино во царевом кабаке», но и «продавать его довольно», т. е. они обязаны были выпродавать вина как можно больше. Они имели долг и присягу об этом стараться и действительно всячески старались заставлять людей пить, как сказано, «для сбору денег на государя и на веру».

Должность эта была не из приятных, особенно для человека честного и мирного характера. Она представляла опасность с двух сторон: где народ был «распойлив», там он был и «буйлив», —«чинился силен», и присяжных целовальников там бивали и даже совсем убивали, а государево вино выпивали бесплатно; в тех же местностях, где народ был «трезвен и обычаем смирен» или «вина за скудостью не пьют», — там целовальнику «не с кого было донять пропойных денег в государеву казну». И когда народ к учетному сроку не распил все вино, какое было положено продать в «цареве кабаке», то крестный целовальник являлся за то в ответе. Он приносил повинную и представлял в свое оправдание, что ему досталось продавать вино «в негожем месте меж плохих питухов». Нередко целовальник рассказывал, что, «радея про государево добро, он тех плохих питухов на питье подвеселял и подъохочивал, а кои упорны явились, тех не щадя и боем неволил». Другие же чины в этом усердии крестному целовальнику помогали приучать народ к пьянству. В таких заботах, как видно из «Истории кабаков», дело не ограничивалось одним «боем», а иногда доходило и «до смертного убийства».

Так подведен был «финансовый фундамент» под здание державы Российской на сотни лет вперед, и на чем держалась та держава при Иване Грозном, на том же держалась она при Брежневе и Горбачеве.

Каково же место евреев во всем этом? Один из мифов о евреях (наряду с употреблением крови в мацу) был о том, что еврейские жены добавляют якобы мужьям в пищу некое секретное зелье, отвращающее тех от водки. А чем иначе объяснишь явную разницу в питье, что была так заметна между евреем и его соседом — даже долго еще и в советское время при всей ассимиляции, и тем более во времена Лескова, когда многие евреи принуждены были нищетой и запретами на многие другие занятия и профессии торговать водкой, и подвергались еще за то нападкам и обвинениям… Писатель защищает их.

Возьмем те времена, когда еще не было публицистов, а были только проповедники, и не было повода нарекать на жидов за растление русского народа пьянством. Развертываем дошедшие до нас творения св. Кирилла Туровского в XII веке, и что же слышим: святой муж говорит уже увещательные слова против великого на Руси пьянства; обращаемся к другому русскому святому, — опять тоже Кириллу (Белозерскому), и этот со слезами проповедует русским уняться от «превеликого пьянства», и, к сожалению, слово высокого старца не имеет успеха. Святость его не одолевает хмельного загула, и Кирилл делает краткую, но ужасную отметку: «Люди ся пропивают, и души гибнут». Ужасно, но жид в том нимало не повинен. «История церкви» (митрополита Макария, проф. Голубинского и Знаменского), равно как и «История кабаков в России» (Прыжова) представляют длинный ряд свидетельств, как неустанно духовенство старалось остановить своим словом пьянство великорусского народа, но никогда в этом не успевало. Напротив, случались еще и такие беды, что сами гасильники загорались… «Стоглав» встретил уже надобность постановлять, чтобы «священнический и иноческий чин в корчмы не входили, не упивались и не лаяли». Так духовенство, обязанное учить народ словом и примером, само подпало общему обвинению в «пьянственном оскотении». Миряне жалуются на учителей, а учители на народ, — на «беззаконников от племени смердья». Об этом говорят живая речь народа, его песни, его сказки и присловья и, наконец, «Стоглав» и другие исторические материалы о лицах белого и черного духовенства, которые были извергаемы или отдаваемы под начало в монастыри. Пьяницы духовного чина прибывали в монастыри в столь большом количестве, что северные обители протестовали наконец против такого насыла и молили начальство избавить их от распойных попов и иноков, которые служат вредным примером для монахов, из числа коих им являлись усердные последователи и с ними вместе убегали. Явление — ужасное, но, к несчастию, слишком достоверно засвидетельствованное для того, чтобы в нем возможно было сомневаться. Во все это время жидов тут не было, и как св. Кирилл Белозерский, так и знатные иностранцы, посетившие Россию при Грозном и при Алексее Михайловиче, относили русское распойство прямо к вине народного невежества, — к недостатку чистых вкусов и к плохому усвоению христианства, воспринятого только в одной внешности…

Вот она, «тьма средневековья» во всей своей красе; и даже вера, которая «всекалась (в народ российский) розгами» (Герцен) и потому «воспринятая в одной только внешности», не может одолеть невежества и пороков, уживаясь с ними столетиями. Наоборот — порок необоримо одолевает ее служителей и пожирает изнутри… И неудивительно, что…

…русские, как бы в каком-то отчаянии, стали искать возможности возложить на кого-нибудь вину своей долгой исторической ошибки. Евреи оказались в этом случае удобными; на них уже возложено много обвинений; почему же не возложить еще одного, нового? Это и сделали.

Остается все-таки тот факт, что евреи шинкуют (торгуют водкой в «шинках», то есть кабаках). Это верно. Но пусть никто не подумает, что это весьма распространенное в еврействе занятие есть тоже и излюбленное занятие. Совсем нет!

Еврей и пьянство между собою не ладят. Известно всем, что между евреями нет пьяниц, как между штундистами, молоканами и некоторыми другими из русских сектантов евангелического духа. Пьяный еврей несравненно реже даже, чем пьяный магометанин. Человеку трезвому противен самый вид пьяного, а докучная, бестолковая и часто безнравственная беседа пьяницы — омерзительна. Сносить целые дни на своих глазах такое безобразие за грошовую пользу может заставить только самая тяжелая нужда. Притом хмельной человек дерзок и буен, и от слов он легко переходит к драке, для которой поводом может служить самое ничтожное обстоятельство. Среди нескольких таких, вкупе собравшихся, пьяниц еврей нередко остается один… Положение его постоянно рискованно, а еврей жизнелюбив, — очень нежный отец, — он очень любит и жалеет своих бахеров (сыновей)…

В связи с последним стоит отметить, что еще и в советское время еврей имел в нееврейской среде репутацию образцового семьянина, что неудивительно для человека трезвого и нравственного; заметим лишь, что все это делало еврею хорошую рекламу и тем стимулировало смешаные браки… Вернемся, однако, в «те» времена; завершая картину, писатель окончательно снимает вину с еврея:

Художественная русская литература, до пригнетения ее газетною письменностию, относилась к жизни не только справедливее, но и чутче; и в ней мы встречаем типы таких кабатчиков, перед которыми бледнеет и меркнет вечно осторожный и слабосильный жидок. И это писали не только европейски известные люди из поместного дворянства, но и литераторы, вышедшие сами из русского простонародья (напр., Кольцов и Никитин). Им нельзя было не знать настоящее положение дел в русских селах, городах и пригородах, и что же мы встречаем в их известных произведениях? Русский кабатчик, «как паук», путает единоверного с ним православного христианина и опутывает его до того, что берет у него в залог свиту с плеч и сапоги с ног; топор из-за пояса и долото с рубанком; гуся в пере и барана в шкуре; сжатый сноп с воза и несжатый урожай на корню. Теперь говорят «надо уважать мужика», но гр. Ал. К. Толстой, когда шло такое же учение, спрашивал: «уважать мужика, но какого? —

Если он не пропьет урожаю, — я тогда мужика уважаю». Беда, по словам этого поэта, в том, что:

«Русь… испилась, искралася, вся изворовалася».

И опять это сделалось без всякого соучастия жида, при одной помощи русских откупщиков и целовальников.

Сегодня, увы, даже самый благорасположенный и преданный друг еврейства не скажет, что «еврей и пьянство между собою не ладят»… «Налажены» связи и со всяким зельем погаже и поопаснее водки, и всяким прочим пороком, что только водится на свете, и впору теперь спросить, кто же кого в самом деле споил и опоганил: евреи Россию или Россия их?

Но как же удалось в конце концов российскому болоту затянуть и утопить в себе драгоценный камень еврейства? К аким чудом удалось перебросить мост через эту громадную пропасть, разделявшую два мира, остававшихся веками столь несродными и враждебными?

(А если скажет кто, что «не вся Россия была болото», то можем ответить на это, что жизнь громадного большинства евреев протекала среди простонародья. Наверх проникали лишь выкресты; но и в высших слоях общества блеск салонов прикрывал все тот же порок, о чем лучше всего свидетельствует знаменитая русская классическая литература, и главный «досуг» просвещенного дворянства и офицерства составляли, извините, вино, карты и женщины, а у дам — сплетни. Людей же, подобных Лескову или Куприну, было, увы, так немного…)

Не вдруг свершился переворот, не в год, не в десять лет и не в пятьдесят; и умащено было благими намерениями со всех сторон, и благородные люди к сему руку приложили вместе с не очень благородными; и слово «ассимиляция» и связанное с ним понятие, оказывается, очень старо и вовсе не было ругательным… Напротив — многие искренне сочувствующие народу угнетенному и несчастному (по мнению Лескова — включая в некотором смысле даже самого императора Николая Первого) видели в нем спасительное средство для решения «еврейского вопроса»:

…император… желал противодействовать «изолированности» евреев и хотел достичь их гражданской «ассимиляции» с прочими подданными… К осуществлению этого в царствование государя Николая был предпринят целый ряд мер любопытных и вполне достойных внимания тех, кто ныне призван сообразить все касающееся еврейского дела.

Надо думать, что государь желал ассимиляции даже более всесторонней и плотной, чем та, о какой хлопотали в Англии; он хотел произвести все вдруг, прямее и кратче, чем шло в Англии. У нас и действительно представлялось возможным достичь всего посредством одного повеления, обязывающего к точному исполнению воли монарха.

Преобразования в еврействе начались у нас с наружности евреев… Прежде всего началось, так сказать, с переобмундировки: евреям велели обрезать их пейсы и запретили носить пантофли, ермолки, лапсердаки с цицисами, шапки с меховою опушкою…

Несмотря на часто воспоминаемую строгость николаевского времени, намерение преобразовать внешность евреев встретило большие затруднения. «Преобразование евреев» в их внешности дало только полицейским чиновникам один новый, но очень хороший повод к поборам. Широкополые шляпы, шапки с опушью и ермолки держались очень долго и по местам не совсем еще вывелись по сию пору… Те же евреи, которые пускались промышлять торговлею или ремеслами в великороссийские губернии, еще прежде, до распоряжения о «преобразовании», сами попрятали свои лапсердаки. Они также охотно стригли и пейсы («стригались по-одесску») и носили такие сюртуки, какие и по сей день носит русское степенное купечество. То-есть, вращаясь среди русских, сами не хотели отличаться от них видом и одеждою, которую в черте их оседлости с них приходилось снимать почти насильно. В Одессе было замечено, что прибывающий туда еврей прежде всего сейчас же «стригался по-одесски», а потом волосы до прежней длины никогда уже у него и «не выростали». Говорили, что у одесских стригачей «такие ножницы».

Туфли выводились тоже медленно, пока на этом настаивали, но потом сами стали исчезать. Сапоги оказывались удобнее туфель в глубокой грязи местечковых улиц, а за пейсы только ловчее хваталась драчливая рука офицера и чиновника. В этом роде «преобразование» кое-как удалось, хотя, впрочем, до сих пор еще не вполне. И теперь у еврея свой особенный нос, свой угол глаз, и по-своему на нем сидит его длиннополый сюртук. Это, вероятно, уже надо оставить природе.

Вторым делом государя Николая I было призвание к просвещению еврейского юношества. И в этом отношении евреи тогда действительно были уравнены со всеми русскими подданными соответственных сословий: евреям из купеческого класса был открыт доступ в гимназии наравне со всеми, но в высших заведениях евреи опять уже встречали ограничения: им дозволено было изучать только одни медицинские науки. В этом было большое неудобство, ибо ко врачеству, как известно, не все люди сродны, да и потом не все евреи-медики могли находить себе места на службе, так как число евреев-врачей было ограничено известным процентным отношением к общему числу медиков… Практический ум евреев не видел резона затрачивать время и деньги на обучение детей таким наукам, из которых нельзя было извлечь в жизни никакой практической пользы.

Третий род мер к уничтожению «изолированности» и к «ассимиляции» было введение рекрутской повинности, производившееся приемами, устрашавшими и заставлявшими содрогаться все сердца; евреев брали от родителей в малолетстве и отправляли их в отдаленные баталионы, где их и крестили в православие по ранжиру.

Как мы видим, и в этом «благородном» начинании, когда решилась однажды Россия-матушка поделиться с бедным угнетенным народом тем, чем сама была богата (сохрани Б-г от такого «богатства»), действовала она, во всяком случае — вначале, своими привычными излюбленными методами — палкой и принуждением; и тогда, более полутора веков назад, под гнетом невыносимого насилия, появились первые трещины в монолите российского еврейства — «по-одесску» стриженые пейсы… (Истинной столицей ассимиляции, впрочем, была Германия, но нашей темой сегодня является история еврейства российского).

Трещины трещинами, но все-таки не вдруг свершился переворот; и вот перед нами свидетельство одного христианского ученого, посетившего Варшаву около 90 лет назад, во время первой мировой войны: «Я заметил множество повозок, ни на одной из которых не было кучера. Если бы это было в моей родной стране, я бы точно знал, где их искать (то есть в кабаке). Еврейский мальчик указал мне, как их найти. Во дворе был дом… штибл — помещение для занятий и молитвы у еврейских возниц… Одна группа рьяно там училась, другая — горячо спорила по какому-то религиозному вопросу. Потом я обнаружил, что у ремесленников всех профессий… есть свой штибл. Я убедился также, что каждую свободную минуту, которую удается урвать от работы, они посвящают изучению Торы. Когда они собираются в своем кругу, один просит другого: “Зог мир а штикл Тойре” (Расскажи мне немного из Торы).» И как доказательство — хранящаяся в нью-йоркской библиотеке Еврейского научного института старая книга, на которой стоит штамп: «Общество дровосеков Бердичева для изучения Мишны» (Из книги Феликса Канделя «Очерки времен и событий из истории российских евреев»).

Этому чуду суждено было повториться и в наши дни, правда, не с извозчиками и не дровосеками, а с программистами, художниками, научными работниками и представителями других интеллигентнейших профессий. Случилось это в эпоху самой густой российской тьмы, в тягучие годы брежневского застоя. В Москве, а после и в других местах, появились молодые люди и молодые еврейские семьи, сначала совсем немного, а потом — больше, которые начали, к изумлению их родных и знакомых, ничего не боясь и почти не скрываясь, соблюдать шабес и изучать старинные мудреные еврейские книги… А с началом горбачевской «перестройки» открылись первые ешивы, иногда — в помещениях бывших партийных органов, а одна, из самых первых, — на даче бывшего московского партийного босса Промыслова. Время будто обратилось вспять!

Автор этих строк приехал с семьей в Израиль, когда еще была «открыта» Америка (в 1989 г.); помнится, поток отъезжающих из Москвы делился тогда следующим образом: нерелигиозные ехали в основном в Америку, а религиозные — в основном в Израиль. И сегодня здесь в ешивах учатся сотни молодых людей из России, Украины и других мест бывшего Союза.

И в эти же самые дни в израильском МИДе действует специальная «команда», задачей которой является розыск из изъятие из Индии и Таиланда, с берегов Амазонки и прочих экзотических точек глобуса застрявших там (иногда на годы) незадачливых «рюкзачников», зачастую полуживых, одурманенных всяческой поганой отравой сынов Израиля, многие из которых — из благополучных, интеллигентных и небедных семей, где им было обеспечено все. Все — кроме чего-то очень важного, и неясная самим им жажда гонит их в дорогу… «Глаза глупца — на краю земли», как сказал когда-то царь Шломо, и, не видя ничего под своими ногами и перед носом своим, оставляют Святую Землю и торопятся к тибетским колдунам и амазонским шаманам «глотнуть духовности»… И верно, чего искать «в родных палестинах», где перед носом — одни лишь противные «досы»… Конечно противные, если смотреть на них глазами пьяного русского мужика, или средневекового европейского горожанина и рыцаря, или же «нового еврея», образованного во всех сферах, кроме одной — родной еврейской традиции и жизни!

Понятно, что мы не оплакиваем вовсе средневековья с его погромами, крестовыми походами и прочими «прелестями», и также шлепать в той грязи по неосвещенным улицам в штиблетах той эпохи не мечтаем, — но имеем дерзость мечтать вернуть себе из тех давно прошедших времен нечто совсем иное, утраченное… что же? Во тьме средневековья у евреев был свой, чистый и яркий, хотя и невидимый другим свет, и они очень хорошо знали, за что отдавали, когда было нужно, свои жизни. И были у них чистые и праведные души, способные воспринять зов будущего… Вернемся к Лескову: Евреи живут ожиданием исполнения этого (Б-жественного) обетования; и такое ожидание написано на всех лицах… Тонкие следы того же ожидания можно читать на каждом выразительном еврейском лице… Когда вновь будут у нас утонченные души и выразительные лица, как у тех, прежних евреев, живших в страшные времена, но бывших невероятно выше времени и места, где они находились, и выше всего окружения своего, — тогда мы вновь докажем, что знак перста Божия, который видел Вольтер, положен на них (на нас) недаром.