Лампочка

Моше работал физиотерапевтом в больнице, в реабилитационном отделении. Больница была большая, на 1000 коек. Где-то около десяти процентов пациентов составляли евреи, и вот для них, а также для еврейского медперсонала, один из докторов, по фамилии Кан, добился разрешения каждый декабрь выставлять в тупике больничного коридора, рядом с реабилитационным отделением, электрический восьмисвечник — подобие ханукального светильника.

Собственно, религиозных евреев в больнице было двое — тот самый доктор Кан и Моше. И Моше, из года в год, включая в дни Хануки лампочки светильника, не очень рассчитывал на то, что кто-то из евреев, видя это, заинтересуется, начнет его расспрашивать… Люди, приходившие к нему в отделение, обычно страдали от сильных болей, и им вообще было ни до чего. Да и кто, кроме маленьких детей, внимательно разглядывает гирлянды и фонарики, развешанные и расставленные повсюду накануне нового года?

Настоящего пирсумей-ниса, прославления чуда, в этом больничном тупичке, наверное, никогда не получится. И все же само чудо происходило всегда. Даже такое простое действие, как щёлканье выключателем, вызывало у Моше трепет. Он чувствовал, что с каждым днем Хануки в мире становится всё больше света, и свет его 40-ваттовой лампочки вливается в общий свет всех светильников, которые в этот час зажигают евреи в своих городах.

Сейчас Моше с тоской смотрел на мертвую восьмую лампочку и думал. Наступил восьмой, самый светлый день Хануки. Его смена закончилась. Дома его ждали с пирожками, музыкой и подготовленной детьми («Папе ничего не рассказывайте, это сюрприз!») праздничной викториной. «И надо же было этой последней лампочке перегореть именно сейчас! Где я в такое время раздобуду другую? Да и даже если зажечь ее — кто ее увидит здесь, кроме парочки старичков, которые любят перед сном прогуляться по коридору?»

Моше уже повернулся к ханукие спиной и твердо решил ехать домой. Но, сев в машину, понял, что эта лампочка не даст ему покоя, и он будет думать о ней весь вечер. Не столько о лампочке, сколько о тех старичках, которые, дойдя, как обычно, до конца коридора, не увидят полного, восьмисвечного, сияния Хануки. «Ладно, попробую доехать до ближайшего круглосуточного магазина…»

В магазине нужных лампочек не оказалось. «Ну, все, я честно попробовал, теперь могу ехать домой… Впрочем, тут же недалеко синагога, может, там есть? Заехать, что ли… А если и там не будет, что же получится — я только зря потеряю время…»

Из синагоги уже выходили после вечерней молитвы евреи. Моше зашел внутрь. Немолодой габай, медленно передвигаясь по залу, задвигал стулья, ставил в шкаф сидуры.

— Ханука самеах! — приветствовал его Моше.

— Ханука самеах! Что вы так поздно? Майрив закончился только что.

— Да нет, мне вот лампочку бы, «миньон»… Понимаете, у нас в больнице электрическая ханукия, лампочка перегорела, а в магазине таких нет. Может быть, у вас?..

— Да откуда? Видите, здесь у нас люминесцентные, а на Хануку мы зажигаем масляные светильники, конечно.

— Ну что ж… Спасибо. По крайней мере, я попробовал.

Моше повернулся к двери, как вдруг габай остановил его:

— Погодите-ка! Что-то мне кажется, лет двадцать назад у нас тут и правда была электрическая ханукия, самодельная, как раз с «миньонами». Давайте я поищу на складе.

Не дожидаясь ответа Моше, габай скрылся за дальней дверью. Довольно долго там чем-то шуршал, стучал, что-то передвигал, тихо бормотал и чихал.

— Что-то не нахожу, — сказал он минут через пять.

— Значит, нету, выходите. Спасибо, что поискали.

— Нет, нет, я же помню, что она была! Вот еще надо в этом шкафу посмотреть.

Моше стоял посреди молельного зала, по которому от большой серебряной ханукии распространялся аромат разогретого оливкового масла, и думал, что, даже если лампочка не найдется, все равно он приехал сюда не зря. Несколько минут назад всё было не так: поздно, холодно, есть хочется, заповедь не выполнил, — а тут вдруг стало тепло на сердце. Ведь этот человек старается, ищет лампочку, чтобы порадовать нескольких пожилых евреев в больнице, которых он в жизни никогда не видел… Ищет света и не согласен сдаваться темноте — ведь это само по себе уже победа.

— Нашел! Нашел, вот она! — торжествующе крикнул габай откуда-то из глубины. — Я же помнил, что она здесь! Только вы уж сами проверьте, работают тут лампочки или нет. Меня давно дома заждались. Ханука самеах! Вы можете весь светильник забрать себе, он нам не нужен.

Моше поблагодарил габая, пожелал ему счастливой Хануки и повез драгоценную коробку со светильником в больницу. Охранник удивился ему, но пропустил без вопросов.

Моше выкрутил перегоревшую лампочку и заменил на одну из тех, которые лежали в коробке вместе с ханукией. Лампочка не горела. Попробовал вторую — тот же результат. Советские лампочки никогда не были слишком долговечными, а чего можно было от них ожидать через двадцать лет лежания на складе? Третья, четвертая, пятая — Моше не терял надежды. Шестая, седьмая, восьмая — шансы уменьшались.

Прежде чем вкрутить последнюю, девятую, лампочку, Моше остановился и напомнил сам себе: «Зажжется она или нет — это именно то, как должно быть. В любом случае, всё идет по Плану».

Лампочка загорелась мягким оранжевым светом. Это было так естественно и так просто — ведь лампочки делают именно для того, чтобы они светили. И все же это было самое настоящее ханукальное чудо. Лампочка пролежала на пыльном складе двадцать лет, чтобы именно в этот вечер, именно в этой больнице, отдать свои скромные 40 ватт мощности всеобщему свету Хануки.