Ханука надежды

Корыто для маргарина

В конце каждого 16-часового рабочего дня надзиратель концлагеря любил как-то развеяться, повеселиться и пошутить. Так называемый ужин для заключенных состоял из куска хлеба, грязной водянистой похлебки и некоторого маслянистого вещества, который называли маргарином.

Маргарин вычерпывали из большого корыта, и после того, как еда была распределена и корыто было пусто, командир позволял изнемогающим от голода заключенным залезть в пустое корыто и слизать оставшийся маргарин с его стенок. Наблюдение за голодными евреями, облизывающими корыто, служило командиру и охранникам хоть и коротким, зато ежевечерним развлечением.

Один заключенный отказывался участвовать в шоу. Хотя он уже давно походил на собственную тень, как и все остальные жители барака, но там, где можно было сохранить человеческое достоинство, он это делал, не колеблясь. Маргарин со стенок корыта для него просто не существовал. Другие заключенные называли его Элияу. Так ли его звали на самом деле — или он был в их глазах подобен пророку Элияу? Так или иначе, в твердости его отказа присоединиться к безумию, другие евреи черпали силу…

Но однажды вечером произошло нечто, после чего уж, казалось, каждый еврей должен был окончательно пасть духом. Элияу, их стойкий Элияу, бросился в жирное корыто и стал яростно кататься в нём, как бешеный зверь. Как торжествовал командир! Сколько сатанинского удовлетворения было в его смехе! Последний из евреев был сломлен.

Когда охранники ушли, и заключенные полезли на нары, Элияу тихо снял рубашку и начал аккуратно разрывать ее на куски. Те, что оказались рядом с ним, молча смотрели на то, как сосредоточенно он изучал рубашку, поднося ее к свету, как будто ища какое-то точное место, а затем отрывал в этом месте узкую полоску. Было ясно, что Элияу сошел с ума от голода. Теперь понятно, почему он бросился в тазик из-под маргарина. Но глаза Элияу были на удивление ясны, в них не было ни капли безумия. Он повернулся к стоящему рядом с ним еврею:

— Ты знаешь, что сегодня — первая ночь Хануки?

И пока еврей пытался сообразить, какая связь между Ханукой и рваной рубашкой, Элияу снова приблизил глаза к ветхой ткани, нашел подходящее место и с тихим треском оторвал еще одну полоску. Восемь полосок, восемь фитилей, пропитанных жиром, станут ханукальными свечами для Элияу и его соседей по бараку. Только по одной свече на каждую ночь было у них. Но тот свет сиял для них до самого освобождения лагеря. Он продолжает сиять и поныне.

«Где добыть масла?»

«По самой своей сути еврей и отчаяние несовместимы. Они просто не могут существовать вместе» — сказал рав Шрага Шмуэль Шницлер, которого все знали как Шмельке, и внимательно обвел глазами барак: слушают ли его, поняли ли они, что он им пытается сказать? Среди десятков уставших лиц, обращенных к нему, некоторые покачивались в темноте — кажется, эти люди кивали головами в знак согласия. Может быть, они тоже были хасидами в той далекой жизни, которая закончилась — сколько? три года назад? или два? — и могли оценить рассказы рабби Шмельке о хасидских ребе позапрошлого и прошлого веков.

Приближалась Ханука. Ночи были так темны, а спасение всё не приближалось. Если бы было у рабби Шмельке хоть немного дара пророчества — он знал бы, что Берген-Бельзен будет освобожден всего через несколько месяцев. А пока… пока ему для начала надо было преодолеть свое собственное отчаяние, в котором он никому не признавался, но которое то и дело накатывало на него ледяной волной. Каждый день с начала месяца Кислев он спрашивал у каждого встречного: «Ты не знаешь, где бы достать немного масла? Ты знаешь кого-то, кто работает на кухне?..»

Ответ неизменно был один и тот же: нет и нет, а до Хануки оставались считанные дни. Если он не найдет масла, весь барак утонет в отчаянии и безнадежности. У них просто не хватит сил пережить эту зиму. Вот если бы хоть капельку масла, хотя бы на один раз, хотя бы на несколько секунд горения!

За день до Хануки рабби Шмельке был на работе — выносил трупы из бараков. Выполнив свою тяжкую обязанность в одном бараке, он шел в другой, когда вдруг его нога провалилась в небольшую ямку в замерзшей земле, и он чуть не упал. Вытащив ногу из ямки, рабби Шмельке пригляделся — и ему показалось, что там внутри что-то есть. Убедившись, что за ним не следят охранники, он опустился на колени и засунул руку вглубь. Рука нащупала маленькую баночку с застывшей жидкостью. Масло для Хануки! Запустив руку в ямку во второй раз, он вытащил тщательно завернутый бумажный пакет и быстро развернул его, уже угадывая, что там. И правда, в пакете оказалось восемь чашечек и восемь тонких хлопковых нитей.

Было очевидно, что какой-то еврейский заключенный закопал эту маленькую Ханукию и масло. Но кто он? И где он сейчас? Его перевезли в другой лагерь? Или он умер? А может быть, он здесь, и перед наступлением ночи планирует забрать своё сокровище?

И хотя рабби Шмельке только тем и занимался в последний месяц, что отчаянно искал масло, чтобы зажечь ханукальную свечу в своем бараке, он вздохнул — и, аккуратно завернув чашечки и фитильки, уложил всё обратно в ямку, получше прикрыл её комьями мёрзлой земли — и двинулся к бараку.

Последующие несколько часов рабби Шмельке уже задавал каждому встречному другой вопрос. Не «Где бы достать немного масла для Хануки?», а «Это не вы случайно спрятали на пустыре масло для Хануки?» Заключенные смотрели на него грустными глазами: понятное дело, если каждое утро вытаскивать из бараков трупы, каждый рано или поздно сойдет с ума… Бедный раввин помешался на своем масле. Конечно, никакого масла нет, Хануки не будет и значит, нет никакой надежды.

Но рабби Шмельке не лишился разума. Когда евреи, падая от изнеможения после вечерней переклички, пришли в свой барак, они увидели на нарах то, что так не вязалось с непосильной работой, вечным голодом, унижениями, страданиями и смертью. Там стоял самый настоящий ханукальный светильник: восемь крохотных чашечек, одна из которых была наполнена маслом!

Рабби Шмельке прочитал благословения, а затем зажег свечу. Крошечное пламя сражалось с окружающей его тьмой. Одни улыбались, другие плакали. Но в каждом озлобленном, разуверившемся, очерствевшем сердце зажглась искра надежды — и это было не меньшим чудом, чем чудо горения масла времен Маккавеев. Так повторялось все восемь ночей праздника. А через несколько месяцев, в апреле 1945 года, произошло еще большее чудо: Германия капитулировала. Война закончилась.

Рабби Шмельке пережил войну, вернулся в Венгрию и стал духовным наставником для других переживших Катастрофу венгерских евреев. Однажды ему было нужно поехать в США, и там он решил навестить рабби Йоэля Тейтельбаума, Сатмарского Ребе. «А я тоже был в Берген-Бельзене» — сказал ему Ребе. «Я был спасен 21-го Кислева, за четыре дня до Хануки. Но пока я не знал о плане спасения, я подкупил нескольких лагерных чиновников и собрал всё, что нужно: масло, чашки и фитили — и закопал всё это за бараками. Всё эти годы я жалею, что моей маленькой ханукиёй никому не удалось воспользоваться…»

Ложка заповеди

Одним из предметов, которые Исраэль Коэн контрабандой вывез из Освенцима, когда нацисты перевели его в «Лагерь номер восемь» — карантинный лагерь для заключенных с подозрением на тиф, — была самая обыкновенная ложка.

В новом лагере Исраэля поставили помогать электрику проводить освещение. Получив доступ к инструментам, Исраэль на работе заточил рукоятку своей ложки, превратив её в еще более полезный предмет: теперь это была ложка-нож, которой можно было не только есть баланду, но и резать хлеб. Это было очень полезно, потому что кусок хлеба часто выдавали один на двоих-троих, и без ножа трудно было его разделить поровну. Ложка уже начала участвовать в заповеди: сохранять мир среди заключенных, помогать избегать споров во время дележки хлеба.

Когда наступила зима, ложке предоставилась возможность стать частью еще одной заповеди. А если рассудить — то даже не одной. К тому времени Исраэля перевели в «Лагерь номер четыре» в Кауферинге. Этот лагерь по невыносимости испытаний больше был похож на Освенцим, и по сравнению с ним карантинный «номер восемь» был просто санаторием.

Наступила Ханука. В короткие минуты перерыва на работе Исраэль и еще несколько евреев начали вспоминать о том, как дома перед войной их отцы зажигали свои ханукальные светильники — с таким пылом и радостью. Кто-то припомнил, как ненасытно он глядел на пламя, не в силах оторвать взгляд. Другой говорил об особом свечении Ханукии, которое, казалось, наполняло всех особой святостью, приближая их духовно к самим Хасмонеям, которые воевали против целой империи, намеревавшейся стереть иудаизм из еврейских сердец.

И всё же сейчас, здесь, в лагере, Исраэль и его товарищи почувствовали себя еще ближе к Хасмонеям, нежели тогда, до войны, в своих теплых домах. В лагере, где их жизнь постоянно находилась в опасности, где их не считали людьми, где не было места ни шабату, ни кашруту, ни праздникам — они внезапно осознали, что готовы на всё, чтобы только зажечь в этот праздник ханукальные свечи. В считанные секунды всех их охватила решимость выполнить заповедь этой ночью.

Один парень предложил немного маргарина, который можно использовать в качестве масла. Для фитилей они начали выдергивать нити из своей одежды… А светильник?

Подчиняясь мгновенному озарению, Исраэль вытащил из-за пазухи свою ложку, и через несколько секунд они уже зажгли драгоценную ханукальную «свечу», читая благословения. Они стояли вокруг ложки с маргарином — очарованные, ошеломленные, погруженные в свои собственные мысли… О теплых, счастливых и веселых Хануках детства… О холодных, голодных, незаметных Хануках, прошедших мимо… И о будущих Хануках, которых, они сейчас точно знали это, будет у евреев немало.

* * *

Все истории о праздновании Хануки в годы Катастрофы такие разные. И все они — об одном: о проблеске надежды, который зажигался в сердцах евреев в самом темном из мест. Они смотрели на пламя свечи, читая благословение о чудесах, которые Б-г совершил для наших предков «в те дни», но также и «в это время», и понимали, что спасти их может только чудо. Великое чудо, подобное чуду горения масла в Иерусалимском Храме — который был отделен от них тысячами лет и тысячами километров, и всё же был с ними и в них в те ханукальные ночи.

Время, в которое выпало жить нашему поколению, зачастую кажется серым. Где великие умы, где высокие порывы, где святые идеалы? Но свечи Хануки испокон веков обладали силой зажигать надежду даже в темные времена, и не теряют своей силы пробуждать сердца и во времена серости и уныния. Стоит только зажечь одну-единственную свечу — и впустить в свой дом теплый свет Хануки.