День субботний, сохранивший Розу

Рут Тайч было только 12 лет, и она ничего еще не видела и не знала в жизни, кроме своего тихого польского местечка, где она жила с родителями и девятью старшими братьями и сестрами. Как родители решились отправить ее, самую младшую в семье, в «золотую землю» — совсем одну, с маленьким сундучком и почти без денег? Как накопили на билет на пароход? Как убедили ее, что она — счастливица, и что плывет она к богатой и сытой жизни?

Так или иначе, но разговоры об отплытии в Америку перестали быть лишь разговорами. И вот Рут стоит на палубе, обнимает отца в последний раз перед долгой разлукой, стараясь запомнить каждую его морщинку и каждое слово, сказанное им на прощание, чтобы потом, когда станет совсем одиноко, бережно вынимая из памяти ту или другую фразу, слушать отцовский голос…

— Рути, майн кинд (дитя мое), помни: Вс-вышний смотрит на тебя всегда. Помни Его законы и соблюдай их хорошенько. Никогда не забывай, что евреи хранили субботу — а еще больше день субботний хранил евреев. Это будет трудно в новой земле. Не забывай, кто ты. Соблюдай шабат — на какие бы жертвы тебе ни пришлось идти…

***

В Нью-Йорке Рут встречали дядя, тетя и двоюродная сестра, которые предоставили ей кров, помогли устроиться на работу и позаботились о том, чтобы объяснить своей маленькой родственнице, насколько старомодны и не нужны в Америке польские привычки.

Да, жизнь в Нью-Йорке была настолько другой, что как будто сама стирала с новоприбывших всю их местечковость: скромность, кошерность, немодную одежду, идишистский акцент… В первые же дни, внимая урокам тети, Рут сменила одежду, сделала модную стрижку, стала откликаться на имя «Роуз» («Цветочек ты наш, Розочка, зачем тебе это глупое имя “Рут”?»), но суббота… Нет, она не могла предать субботу. Разве могла она забыть прощальные слова отца?

На швейной фабрике «Треугольник», где Роза начала работать оператором швейных машин, выходной был один: воскресенье. Каждую неделю Роза придумывала новую причину своего отсутствия на работе в шабат. В одну неделю у нее зубы болели, в другую — живот, в третью — рука… После третьей пропущенной субботы прораб разгадал эти уловки и позвал ее к себе.

— Роза, — сказал он тоном, в котором должна была слышаться исключительно забота о ее благе. — Мне нравится, как ты работаешь, и я очень хорошо к тебе отношусь, но эти субботние штуки должны прекратиться. Либо ты в эту субботу выходишь на работу, либо можешь искать себе другое место.

Узнав об этом, родственники Розы насели на нее: она должна остаться на фабрике; кто знает, удастся ли ей найти другое такое же прекрасное место? Они уговаривали, умоляли, давили, угрожали, соблазняли… Розе было только 12 лет. Она хотела, чтобы тетя и дядя были довольны ею — но как ей забыть слова отца, которые продолжали эхом звучать в ее голове?

Неделю Роза провела в оцепенении. Все думала, думала, не представляла себе, что делать: «Татэ нет со мной — и некому поддержать меня. Мне нужны близкие люди здесь, в Нью-Йорке, нужны друзья. Я хочу, я должна вписаться в эту новую жизнь. Но как я могу предать то, чему учил меня отец?..»

Заканчивалась пятница, солнце уже опускалось за парапеты Нижнего Ист-Сайда, когда Роза внезапно поняла, что у нее не осталось ни капли сомнений: она — еврейка, и она будет соблюдать день субботний.

Суббота в Америке ничем не была похожа на шаббат в ее родном местечке с его теплотой, ароматами, разлитым в воздухе спокойствием. А в эту неделю всё было и того хуже. Розе не хватило мужества, чтобы взглянуть родственникам в глаза и признаться в своем решении. Вместо этого субботним утром Роза вышла из дома, делая вид, что отправляется на работу.

День тянулся долго. Роза ходила взад и вперед по улицам Манхэттена, сидела на скамейке в парке, смотрела на голубей, пела им субботние песни, рыдая между куплетами, пока три звезды, наконец, не появились на темнеющем небе, возвещая об исходе субботы.

«Барух Амавдиль…» — Роза произнесла слова, отделяющие святого от будничного и подумала о том, что победила, сохранила субботу, но ее победа будет стоить ей дорого. У нее нет работы — и скоро не будет и семьи. Дядя и тетя ясно сказали: она может жить у них, если будет делать все, «как положено в Америке». Роза шла домой, замедляя шаги, оттягивая неприятный разговор с родственниками, которым придется сказать, что она потеряла работу. Глубоко вздохнув, она открыла дверь квартиры. На нее смотрели шесть изумленных глаз. Несколько секунд все молчали, а потом бросились к ней, заговорили одновременно:

— Роза! Что? Что?

— Ты жива? Как же это?

— Счастье какое! Как ты?..

— Где ты была?

— Мы искали тебя, но не нашли среди тел…

— Только что вернулись вот…

На слове «тел» Роза вынырнула из своих переживаний:

— Я не была на фабрике. Я выбрала шабат. А что случилось, что это с вами? Каких тел?

— Как, разве ты ничего не знаешь?

— Чего не знаю?

— На твоей фабрике был ужасный пожар. Почти все девушки погибли. Из здания не было выхода. Люди прыгали из окон и разбивались… Рози, разве ты не понимаешь? Ты жива, потому что хранила субботу. Благодаря своей субботе, ты осталась в живых!

***

В тот субботний день 25 марта 1911 года погибли 146 работников нью-йоркской фабрики «Треугольник». На фабрике, которая занимала последние три этажа 9-этажного здания, еженедельно производилось около 10-12 тысяч женских блузок. Большинство работников были молоденькими девушками и девочками, иммигрантками, — в основном, еврейками и итальянками. Трудились они по 13 часов в день, шесть дней в неделю за 13 центов в час…

Когда вспыхнул пожар (видимо — от непогашенной сигареты), владельцы фабрики тут же покинули горящее здание — и девушки должны были сами позаботиться о своем спасении. Двери были заперты. Кто-то бежал на крышу, кто-то успел спуститься по пожарной лестнице — пока она не обвалилась, кто-то втиснулся в крошечный лифт — пока он не рухнул в шахту. Многие оцепенели от страха и сгорели заживо, иные прыгали в окна девятого этажа и разбивались насмерть…

Пожарные прибыли быстро, всего через 10 минут. Пожар был потушен — но спасти почти никого не удалось: в растянутые пожарными сети обезумевшие от ужаса девушки прыгали одновременно, сети под их тяжестью рвались — и несчастные разбивались об асфальт…

Рут Тайч не пришлось быть ни жертвой, ни свидетелем этого ужаса. Пожар произошел в шаббат, и Рут провела этот день вдали от фабрики. Все получилось так, как говорил ей отец: «Никогда не забывай, что евреи хранили субботу — а еще больше день субботний хранил евреев…»