«Я принадлежу моему другу, а мой друг мне» (часть вторая)



предыдущая часть

А обрезание! В первые годы Советской власти евсековцы повсеместно боролись с обрезанием. Мне рассказывали про одного еврея, работника НКВД, который специально устроил себе командировку, чтобы жена в его отсутствие устроила обрезание их сыну. Он думал так: если донесут, то можно сослаться на стариков, которые пошли против его воли. Но получилось, что ребенок приболел, и брит милу пришлось отложить. Отец возвращается с вокзала вместе с двумя сослуживцами-евреями, и... ужас: только что кончили делать обрезание и в доме еще вертится моэл . Он обрушился на старика моэла с кулаками и криком: мракобес, контрреволюционер, я тебя посажу! Бедный моэл убежал. Но он знал секрет, которого не знал отец ребенка: те два сослуживца тоже в свое время через него же сделали обрезание своим детям.

 

В самые тяжелые времена людьми Хабада под руководством раби Иосефа Ицхока Шнеерсона было организовано обучение детей, восстановление микв (ритуальных бассейнов для омовения), создание цехов, где не работали по субботам. За это многие получили тяжелые сроки, а многие погибли в лагерях. Но те, кто вышли, опять продолжали.

 

Пламенный раби Янкл Москалик , известный под именем раби Янкл Журавицер (он был в свое время раввином города Журавич ), оставив семью, разъезжал по городам Союза восстанавливая где мог еврейскую жизнь, пока его не посадили в 37-ом году. До сих пор неизвестно, где лежат его кости.

 

Раби Симха Городецкий поехал в 26-ом году в Самарканд, Ташкент и другие узбекские города, чтобы наладить там тайное обучение детей и занятия Торой для взрослых, за что его присудили к расстрелу, но из-за стараний жены заменили приговор на 10 лет.

 

Я хорошо знал раби Якова Добрашвили , раввина города Кутаиси, недавно скончавшегося в Иерушалаиме . Он организовывал тайно обучение детей Торе в тридцатые годы. На допросах от него требовали, чтобы он назвал имена других учителей и тех, кто ему помогал. Его пытали: брали раскаленные железные прутья и прикладывали к его ногам. Через пятьдесят лет я сам видел его ноги, на них было страшно смотреть, такие жуткие следы остались от ожогов. (Сам он рассказывал, что много хуже ему было, когда садисты-следователи пытали его на электрическом стуле.) Но он никого не выдал!

 

Надо отметить, что в смысле соблюдения мицвот лучше других сохранились евреи Грузии и Бухары. В начале семидесятых годов довелось мне побывать на одной свадьбе в Сухуми. Там присутствовал один старик, к которому все почтительно обращались со словом "Раби", но он не выглядел как рав. Я разговорился с ним, и вот, что он мне поведал. В молодые годы он был учителем Торы для детей самого раннего возраста. Пришла Советская власть и все запретила, однако наш учителей занятия не прекратил. Для этого он использовал все свои знакомства и знание местных условий. Давал мелкие взятки участковым и местному начальству, и те закрывали глаза на его деятельность. Занятия для тех детей, которые учились в школе во вторую смену, он проводил ранним утром, а для тех, кто ходил в первую смену – сразу после школьных уроков. Те, кто жил рядом, собирались в одном месте. Помню, он так сказал: "Поверь, первый стакан чая и кусок хлеба я мог взять только после часа дня, между сменами – когда одни дети уже ушли в школу, а другие еще не вернулись". Я его спросил: и сколько детей занималось у вас ежедневно? Он ответил: около девяносто.

 

Раби Рафаэл Худайдатов все пять лет войны устраивал у себя в Самарканде, где у него был большой двор, ночевку для двухсот человек. Так же поступал Джура Ниязов , и тоже в Самарканде.

 

Еще пример. В 60-ые годы в Ташкенте я познакомился с директором школы рабочей молодежи Борисом Давидовичем Аксакаловым . Познакомились мы так. Я приехал в Ташкент после того, как меня сняли с учительской работы, запретив преподавать во всех школах Советского Союза. Выяснилось, что я верю в Б-га, и не только сам верю, но и убеждаю других, а заодно воспитываю в том же духе и своих детей. В школе, где я работал, устроили общее собрание. Обсуждался фельетон "Кто же они?" из газеты "Советская Татария" за январь 1960 года. Коротко о фельетоне. Там писалось, что "просвещенный выпускник" Казанского университета Исаак Яковлевич Зильбер верит в Б-га и заставляет верить своих детей. Когда его спрашивают, как можно совместить веру с наукой, о знакомстве с которой вроде бы свидетельствует его диплом, он отвечает елейным голоском, что, мол, величайшие гении науки, такие как Ньютон, Лейбниц, Эйнштейн, Павлов и многие другие, тоже считали, что, отвергая постулат о существовании Творца, ничего в науке объяснить нельзя. Кончался фельетон так: "Куда же смотрит завроно т.Шалашов , если у него прямо под носом воспитывает нашу молодежь религиозный проповедник?"

 

Кроме учителей, на собрание пригласили 20 "представителей общественности" – от обкома, гороно , райкома и др. Спросили меня, верно ли, что я верю в Б-га. Я сказал – да.

 

Мне сказали: товарищи, которые проработали с вами много лет, а некоторые еще учились с вами в университете, надеются, что вы серьезно продумаете ваш дальнейший путь в жизни и пересмотрите свою жизненную позицию. Я ответил, что всегда верил в Б-га, верю сейчас и останусь верующим. Хотите – оставьте учителем, хотите – увольте, но я ничего пересматривать не буду.

 

Спросил Моисеев из райкома: а что будете делать, когда мы построим коммунизм? Отвечаю: буду работать на любой работе. – Но ведь при коммунизме не останется ни одного верующего, так сказано у Энгельса! – А я ему: Я останусь?

 

В общей сложности произнесли 35 речей (число я запомнил) и постановили: уволить, лишить родительских прав, послать детей в детдом. Такое же собрание провели в школе, где работала моя жена, и приняли те же решения.

 

Я спешно выехал со всей семьей в Ташкент, где и встретил Бориса Давидовича. Он сразу же предложил мне работать у него учителем. Но я побоялся ставить его под удар и попросил только взять моих детей, сына и дочь, чтобы они учились. Он спрашивает: а почему именно в школу рабочей молодежи? Объясняю, что в обычной школе их заставят писать в субботу, а в школах рабочей молодежи по субботам не учатся. Он спрашивает: а что здесь плохого? Я говорю: в Десяти заповедях Б-г запретил работать в субботу, а писать -это работа. Он говорит: но ведь есть постановление о всеобуче, оно не зависит от того, что мы хотим или не хотим. Я отвечаю: все равно надо приучать детей соблюдать субботу. Тогда он говорит: если ты делаешь это только чтобы выполнить приказ Б-га, я тебе помогу и возьму твоего сына. Тут я имел глупость заявить, что моему сыну одиннадцать лет и он кончил только четыре класса, а в школе рабочей молодежи начинают учиться с седьмого. На это он сказал так: я тебя не понимаю, ты же хочешь делать, как велит тебе Б-г, а Ему все равно – пятый класс или седьмой, вот и делай, Б-г тебе поможет...

 

Трудно передать, сколько этот человек сделал хорошего людям. Ведь чтобы попасть в школу, надо было иметь справку с места работы. Но директор все устроил...

 

Однажды как-то вечером Борис Давидович заглянул к нам домой. Неожиданный визит меня испугал: уж не звонили ли ему из Казани, не рассказали ли чего? Но оказалось, Борис Давидович хочет поговорить о себе.

 

– На зарплату, сами понимаете, прожить трудно, – откровенно признался он, – и я иногда “грешу”. Но с умом. Как-то один наш выпускник провалил часть экзаменов. Он предложил мне денег – и я выдал ему аттестат. А в журнале кое-где подправил оценки. И в одном месте это заметно.

 

Дело давнее, человек этот благополучно поступил в институт, выучился на инженера и спокойно работал. Но потом он разошелся с женой, а она в отместку донесла, что он мошенник и обманщик и даже аттестат зрелости у него фальшивый.

 

В школу пришла комиссия, затребовали журнал, вызвали меня, и стали мы вместе смотреть. Дошли ровно до листа с подделкой. Тут кто-то предлагает: “Давайте посмотрим с другого конца”. Стали листать с конца. Опять дошли до листа с поправкой. И не перевернули его! Решили, что все просмотрено. Составили акт, записали, что все проверено и в порядке – и ушли! А единственный лист с подделкой так и не проверили.

 

И я подумал: это мне Б-г помог за то, что я принял ваших детей в школу.

 

До сих пор я не соблюдал субботу, курил, как все. А теперь хочу соблюдать. Вы мне укажите только время на несколько суббот вперед, когда суббота кончается и можно уже курить...

 

Борис Давидович Аксакалов стал верующим евреем, выполняющим все заповеди.

 

Постепенно я устроил в его школу тридцать пять детей, чтобы дать им возможность не нарушать субботу. Все они были младше тринадцати-четырнадцати лет, явно не соответствовали вечерней школе по возрасту, но Борис Давидович рискнул.

 

Вспоминаю случай, который стоил нам всем больших волнений.

 

Сара Гайсинская, одна из учениц школы Аксакалова , работала в банке. В субботу она старалась не писать. Директор банка – въедливый бухарский еврей – заметил это и привязался к ней с вопросами. Сара сказала ему правду: “Не хочу нарушать субботу”, – и тут же подала просьбу об увольнении по собственному желанию. Но директор отказал: “Не уволю. Я из тебя эту дурь выбью. Будешь работать в субботу, как миленькая”.

 

Рассказали мне об этом, а я тут же пересказал Борису Давидовичу. Борис Давидович заявляет:

 

- Пойду поговорю с ним.

 

- Разве вы знакомы?

 

- Нет.

 

- Как же вы пойдете, рискованно!

 

- Ничего, положусь на Всевышнего.

 

Помню как сейчас, было это 30 августа, в день педсовета перед началом учебного года. Борис Давидович должен был успеть в школу к десяти, а потому отправился в банк уже вместе с завучем, объяснив, что ему надо на несколько минут заглянуть к директору. Пошел с ними и я.

 

В половине девятого мы подошли к банку. Борис Давидович отправился в кабинет к директору, а мы стали ждать. Половина десятого – завуч начинает нервничать. Половина одиннадцатого – Аксакалов не появляется. Половина двенадцатого... В одиннадцать тридцать пять выходит:

 

- Слава Б-гу, Барух га-Шем , сломался. Отпускает...

 

Таких и подобных эпизодов в жизни Бориса Давидовича было не счесть. Трудно передать, сколько добра сделал этот человек людям.

 

 

 

Сталкивался и я с трудностями такого рода. Как быть с субботой в лагере? Там рассуждают просто: не работаешь – саботажник! Как заниматься Торой? В камере не уединишься! Эти две проблемы первое время были главной моей заботой в заключении.

 

Тексты, которые я знал наизусть, я изучал по памяти. Как раз незадолго до ареста я приступил к трактату “ Евамот ”, вот и повторял все время начатый раздел. Ну, а дальше что?

 

Обошел я лагерь, осмотрел все бараки и увидел, что в одной камере (так в лагере называли комнаты в бараках) держат за ширмой старые валенки. В закутке таком, шириной в полшага. Я решил, что это Б-г специально для меня приготовил.

 

Старостой камеры был там один торговый работник из Москвы. Человек пожилой, лет шестидесяти трех, выполнять тяжелую работу он уже не мог, а потому взял на себя обязанности по камере: мыть полы и доставлять в барак по шесть ведер кипятку утром и вечером. Подхожу к нему и говорю:

 

- Михаил Иванович, хочу в вашей камере жить.

 

- А что я с этого буду иметь?

 

- Я все равно воду таскаю (моей обязанностью было снабжать лагерь водой), так буду за вас кипяток приносить и полы мыть.

 

- Ладно, договорились.

 

Итак, место есть. Теперь вопрос – как добыть книги? Лагерь от Казани недалеко, вольнонаемных и охранников, которые в город ездят, полно, но заговорить с ними об этом, послать их к друзьям за книгой – и своей, и чужой головой рисковать.

 

Не поверите – я попросил парторга лагеря, еврея Вишнева. Я сталкивался с ним иногда в котельной, которой он заведовал, и почувствовал – это человек честный, не донесет, хоть он и большая фигура по лагерным меркам, и за советскую власть горой. О еврействе он ровным счетом ничего не знал – осиротел ребенком, отец погиб в девятнадцатом году на гражданской, кто ему что мог рассказать? Так и вырос. И я его спросил:

 

- Если я дам вам адрес, где можно взять две книги, – принесете?

 

Он ответил:

 

- Да.

 

И принес, сказав только:

 

- Даже если тебя будут резать на куски, не говори, где взял.

 

Так у меня оказались маленького формата Танах и книга мишнайот с тремя разделами: Незикин , Кодшим и Тогарот . Я спрятал их под валенками.

 

Теперь – время... Я ведь взялся воду таскать в одиночку, чтобы соблюдать субботу. Три тысячи человек, которые любят после работы основательно помыться, так просто водой не обеспечишь. Водопровода-то нет. Воду приходится носить ведрами от реки. Я начинал в шесть утра, а кончал уже темной ночью.

 

В пятницу до захода солнца я приносил столько, чтобы и в умывальниках, и на стройке, и в столовой хватало до полудня субботы – больше не успевал. А на оставшуюся часть субботы договаривался с заключенными (в основном с жуликами, отлынивавшими от общих работ), чтобы они принесли недостающее количество воды. Расплачивался с ними либо пятеркой, либо пайкой хлеба, либо еще чем-нибудь из еды.

 

Кстати, так я выучился языку жуликов (“по фене ботать ”) и их песням. И по сей день я пою их в Пурим и вспоминаю в ночь пасхального седера .

 

Время я нашел. Стал не ходить с ведрами, а бегать! Вместо часа добегал до места за сорок пять минут. Каждый час заскакиваю в барак и, если нет надзирателя – надзиратели обходили бараки раза четыре в час, ныряю за занавеску и читаю Тору, пророков и мишну . И так двенадцать раз по пятнадцать минут!

 

Правда, темновато было читать: окно обросло льдом, а лампочка в бараке (чтоб не соврать!) сороковаттная , да и толку от нее за ширмой не много. Первое время я едва разбирал текст по буквам, а потом научился читать совсем бегло. Я и до сих пор, спустя сорок пять лет, могу читать почти в темноте – сам не понимаю, как это получается...

 

Труднейшие места Талмуда, в которых я на воле не разобрался, – масехет Киним – я там разобрал.

 

Руки у меня вечно были мокрые оттого, что я таскал воду из проруби в дикой спешке, страшно потрескались на морозе и очень болели, но я чувствовал себя счастливейшим человеком в мире – в таких невероятных условиях Б-г мне помог!

 

 

 

Удивительно не только то, что времена так переменились, что сегодня я мог бы без риска назвать имя Вишнева, даже будь он еще жив. Поразительны обстоятельства, при которых я смог отдать ему долг благодарности уже после его смерти.

 

Несколько лет назад я вел пасхальный седер в подмосковной ешиве. Там присутствовали родители одного из мальчиков-ешиботников , супружеская пара из Казани. И когда я пустился в воспоминания о том, как проводил Песах в лагере, как там учился, и назвал имя Вишнева, оказалось, что они его знали. Как видно, они позвонили в Казань сыну Вишнева, потому что уже через несколько дней он появился в ешиве. И не один – с дочкой.

 

Он сказал мне, что помнит, как при нем, пятилетнем мальчике, отец рассказывал, что есть, мол, в лагере человек, который старается не работать в субботу. И рассказывал с уважением.

 

Вишнев-младший сидел у меня на уроке целый час. Как он слушал – будто воздух вдыхал! А потом мы с ним прочли “ Кадиш ” по его покойному отцу.

 

 

 

Обязательно надо упомянуть о Бреславских хасидах. В 37-39 годах их почти всех пересажали. Но от веры они не отказались, и даже внешне не изменили обычаю – оставляли бороды, пейсы. Мне рассказали один любопытный случай, как два бреславских хасида избежали тюрьмы, а ведь в те годы мало кто из нее выходил. Когда их в первый раз привели в камеру, они, как всегда, стали петь, плясать и молиться, ибо так у них принято: молиться Б-гу в радости, даже если ты оказался в тяжелом испытании. Следователю сообщили, что они топают и прыгают, наверное, сойдя с ума. Он распорядился выставить их из тюрьмы, потому что у него нет охоты возиться с умалишенными, – и их выставили. Произошло это в Киеве.

 

 

 

Расскажу и о раве Ицхаке Винере, благословенна память праведника, до ареста возглавлявшем еврейскую общину в одном из городских районов Киева.

 

Родился он на Украине и оттуда совсем еще молодым человеком попал в лагерь – за то, что не давал властям закрыть синагогу в его районе, и за другие “преступления” такого же рода. В общей сложности он провел в далеких краях больше шестнадцати лет.

 

Заключенным в лагере ежедневно выдавали по кусочку сахара. За месяц до праздника Песах он начинал откладывать эти кусочки и только ими и питался все восемь дней Песаха .

 

Однажды Ицхака перевели далеко на север. Мрачные это были места, даже птиц нет, и население “молодое” – хорошо, если до сорока доживают. Лежит Винер после работы, унылый, на нарах, и чувствует, что совсем обессилел, близится и его час.

 

Во сне приходит к нему отец и говорит:

 

- Ицхак! Ты в тяжелом положении, почему не обращаешься к Б-гу?

 

- Папа, у меня сил нет.

 

- Читай “ Шмоне-эсре ”!

 

- Не могу, нету сил...

 

- Я буду говорить, а ты за мной повторяй.

 

И во сне его отец произносит молитву “ Шмоне-эсре ”, а раби Ицхак повторяет слово за словом. Дошли до слов: “Взгляни, пожалуйста, в какой мы беде. И заступись за нас, и избавь нас поскорее ради Твоего Имени, ибо Ты могущественный избавитель. Благословен Ты, Б-г, избавитель Израиля”.

 

Тут раби Ицхак слышит сквозь сон: “Винер, с вещами”. И его перевели в другое место, где оказалось значительно лучше.

 

И еще одна поразительная история произошла с Винером в лагере. После войны лагеря заполнились пособниками гитлеровцев. Один из таких заключенных стал бригадиром, и в подчинении у него оказался зека-еврей . Винер, старый опытный лагерник, понял по разным признакам, что бригадир готовит убийство этого еврея, и сумел как-то устроить его перевод в другую бригаду. Бригадир разъярился, что его планам помешали, и стал выяснять, кто это сделал. Ему удалось выйти на Винера, и он добился, чтобы Винера включили в его бригаду.

 

Винер произнес предсмертную молитву и с тяжелым сердцем пошел на работу. Приходит на место – и слышит странную новость: бригады этой нет, расформирована. Как? Почему? Оказывается, вчера в шесть вечера явился начальник лагеря – никогда он так поздно в лагерь не являлся! – и приказал бригаду расформировать – никогда он лично формированием бригад не занимался!..

 

Прошли годы. Рав Винер вышел на волю и поселился в Узбекистане. Попытался устроиться куда-нибудь бухгалтером – естественно, в такое место, где можно не нарушать субботу. Безуспешно. Не нашлось таких мест. И вот человек, никогда не прибегавший к одолжениям, вынужден стал брать в долг на хлеб...

 

Где-то через год рава Винера взяли бухгалтером в аптеку в городе Маргелане , потихоньку согласившись, чтобы в субботу он не работал. Винер стал в этом городе тайным раввином.

 

В те времена в Советском Союзе ежегодно к первому апреля меняли цены на лекарства. Случилось так, что в аптеке, где работал Винер, переучет, связанный с изменением цен, происходил в субботу. А суббота эта предшествовала еврейскому празднику Песах, так что и следующие два дня Винер на работу не выходил. Пришли люди, пытаются что-то сделать – не могут справиться без бухгалтера. Послали за ним – он не приходит.

 

Собралось все начальство (а в дни изменения цен по всем городам рассылали еще и представителей Министерства здравоохранения), принудили прийти Винера и стали разбираться. Одна из сотрудниц заявила:

 

- Трудящимся нужны лекарства. И без задержек. А тут человек вредительски тормозит всю работу. Причем человек, сидевший за контрреволюционную деятельность! Как это понимать?!

 

Потребовали объяснений у заведующего аптекой. Тот только пожал плечами:

 

- А что я могу – он меня не боится.

 

Обратились к начальнику городского Аптечного управления: почему не навели порядок? Начальник жалуется:

 

- Нет с ним сладу. Я убеждал, как мог, – он меня не боится.

 

Завотделом республиканского Министерства здравоохранения тоже не был оригинален:

 

- Я и угрожал, и уговаривал – он меня не боится.

 

Подняли Винера:

 

- Исаак Абрамович, как же так? Вам ни собственный заведующий не указ, ни Аптечное управление. Даже Министерство здравоохранения для вас не авторитет. Что ж это Вы, и вправду никого не боитесь?

 

Винер встал и крикнул, да так, что все чуть со стульев не попадали:

 

- Эт га-Элоким ани йорэ !

 

А потом перевел:

 

- Б-га я боюсь.

 

И добавил:

 

- Ни к чему эти разговоры. Появятся сегодня вечером в небе три первых звезды – и приду.

 

- Да Вы не успеете! Мы три дня мучаемся, не можем закончить.

 

- А это уж мое дело. К утру закончу.

 

Так оно и вышло.

 

Познакомился я с равом Ицхаком , когда он перебрался в Ташкент. Горжусь тем, что рав Винер был учителем моего сына, учил с ним Танах (Книги пророков).

 

Рав Винер умер в 1978 году в Иерусалиме. Вот уже двадцать лет в годовщину смерти этого праведника, не оставившего детей, люди отправляются утром на его могилу, чтобы помолиться, а вечером собираются, чтобы в память о нем учить мишнайот . Только двое из поминающих – мой сын и я – знали его по Союзу. Все остальные, коренные израильтяне, узнали и оценили этого большого человека уже здесь.

 

 

 

А вот история, которую рассказал раби Тувия Гольдштейн, живущий в Бруклине и ежегодно отмечающий день 12-го тамуза трапезой в память своего чудесного спасения. Когда-то он учился в ешиве, если я не ошибаюсь, в Барановичах, у раби Элханана Вассермана . Когда пришли Советы, его, как и многих других, забрали в лагерь далеко в Сибирь. Поставили на разгрузку бревен. В первую же субботу (она пришлась на 12-е тамуза) несколько евреев решили хоть как-то уменьшить грех работы в субботу. Есть закон Торы, что если легкую ношу несут два человека, а не один, то на них нет наказания. А если ноша тяжелая, то ее можно нести урывками, поэтапно, – пронесли полтора метра, остановились и т.д. Так они и стали носить бревна. И не знали, что с вышки за ними наблюдает надзиратель. В 5 часов кончился рабочий день. Они собрались поесть хлеба, выпить кипятку. Вдруг надзиратель говорит: «Погодите, ребята». Идет, вызывает начальство и заявляет: "Вот, эти люди остались в живых, только благодаря нам. Всех их родных убили немцы. Здесь у них есть и жилище, и работа. А они что делают? Платят черной неблагодарностью. Легкое бревнышко носят по двое. Да и не носят, а отдыхают через каждые два шага. Откровенный саботаж в военное время!" Тут же устроили им суд. Но когда они заявили, что хотели избежать нарушения субботы, начальник закричал: "Кого вы обманываете? Меня?! Я кое-что знаю, Моисей не был дурак! Не мог он постановить такие глупости – носить доски по несколько человек, да еще отдыхать на каждом шагу!"

 

Они стоят усталые, голодные, суд тянется, начальству ничего не стоит их застрелить. Вдруг приезжает машина – начальство из ГУЛАГа, из Москвы. Местное начальство приглашает их: может, послушаете суд? И опять рассказывают всю историю, смеются: вот ведь какие глупые саботажники. А один из крупных начальников не смеется. Он требует, чтобы ему дали возможность предварительно допросить заключенных, выходит с ними в другую комнату и там неожиданно обращается к ним на идиш: “А гуте вох .. Их бин а ид” (“Доброй недели. Я еврей”), а потом спрашивает:

 

- У кого вы учились?

 

- У реб Баруха Бера Лейбовича, – отвечают те.

 

- В каком городе?

 

- В Слуцке .

 

- У меня мама в Слуцке . Она мне как-то сказала: “Ты будешь вечно гореть в Гееноме (аду) за твои дела. Обещай мне, что при случае, хоть когда-нибудь, ты сделаешь добро верующему еврею”. Видно, день этот настал. Да мне теперь самому впору стать верующим: сколько лет я работаю в Управлении лагерями, езжу из одного в другой, но впервые оказался в лагере так поздно – машина вышла из строя. Пока чинили, пока то да се, уже стемнело. Если бы я не задержался до этого часа, вас бы засудили. Нет, все это не случайно – тут рука Б-га.

 

Потом он расспросил их, что произошло, уверил, что все будет в порядке, и они вернулись в комнату, где шел суд.

 

- С вашего разрешения я поведу заседание, – заявил приезжий и начал:

 

- Когда их доставили в лагерь?

 

- Во вторник.

 

- Как они работали?

 

- Во вторник и в среду – добросовестно, в четверг у нас случилась накладка, так они вообще спасли положение.

 

- Ну что ж, значит, не саботажники. Может, ослабели?

 

И объявляет решение:

 

- Держать под наблюдением три дня. Если будут нормально работать, добавить по двести граммов хлеба к дневной норме.

 

 

 

Вспоминается мне самоотверженный раби Авроом Элияу Майзис из Минска. В начале двадцатых годов в Минске было около ста синагог, и в каждой из них училось по вечерам множество молодых людей. Но вот их всех закрыли и запретили в них преподавать. За обучение Торе начали судить, как за контрреволюцию, и все учителя прекратили занятия. Но не таков был раби Майзис . Он объявил среди своих людей, что готов продолжать обучение всех, кто хочет, но только с одним условием: чтобы люди были готовы к преследованиям, и если их схватят и даже будут пытать – они обязуются никого не выдать. Свою ешиву «дом еврейской учебы» он назвал " Мсирут нефеш ", что означает риск для жизни. Нашел ключи от тех закрытых синагог, что располагались в подвалах, и стал учить.

 

Однажды его все-таки схватили. На суде, который вели коммунисты-евреи, так называемые евсековцы , ему дали сказать последнее слово. Он сказал: что касается меня, то все, что Б-г делает, это к лучшему; а что касается вас, то я уверен, что еще буду танцевать на ваших могилах. Судьи рассердились и добавили ему еще шесть лет за оскорбление суда.

 

Лет через десять, в конце тридцатых годов, стали сажать многих коммунистов, в том числе и тех, кто сами судили людей. И вот однажды в камеру, где сидел раби Майзис , ввели одного еврея, бывшего прокурора. Увидев раби и узнав его, прокурор стал упираться: не желаю сидеть в одной камере с Майзисом , он настоящий враг народа, а я сижу по ошибке.

 

Но, как говорится, кто больше сидит, тот больше умнеет (см. Поучения отцов, гл.2, там, правда, слово "сидение" понимается в другом смысле: сидеть – значит сидеть над Торой, учиться). Посидев некоторое время с раби Майзисом , прокурор, что называется, сломался и стал учить Тору у нашего раби. Когда же раби переводили в другой лагерь, бывший прокурор плакал и причитал: раби, как я буду жить без вас?

 

Религиозному еврею никак не обойтись без календаря, и рав Майзис , находясь в лагере, сам рассчитал для себя такой календарь. Однажды вечером, по его расчетам – за день до праздника Песах, рав Майзис совершил омовение рук и хотел, как полагается, в последний раз перед Песах поесть хамец – квасное. Тут прибежали надзиратели и велели ему немедленно отправляться к начальнику лагеря.

 

По еврейскому закону в промежутке между омовением рук и благословением на хлеб разговаривать нельзя. Объяснить рав ничего не может и только тянется к хлебу, чтобы сказать браху . Но его хватают и тащат, не обращая ни на что внимания.

 

Стоит он перед начальником и видит: на столе – вскрытая посылка из Эрец-Исраэль , и рядом – маца и еврейский календарь! Начальник в ярости:

 

- Что это за посылочки тебе империалисты шлют? Мне вот почему-то не прислали! Шпионские задания получаешь?!

 

А раби втихомолку разглядывает календарь. И успевает заметить – сегодня вечер первой пасхальной трапезы! Он-то думал, что седер завтра! Ошибся в расчетах на один день. Но Б-г уберег его от греха, не дал съесть хлеба в Песах. И хотя раву не отдали, конечно, ни мацы, ни календаря, он был счастлив.

 

Как-то понадобился в лагере ветеринар, и Майзис заявил, что он это дело знает (действительно, человек, изучавший трактат Талмуда “ Хулин ”, досконально разбирается в строении внутренних органов крупных млекопитающих). Его взяли с испытательным сроком и очень скоро признали лучшим на все лагеря знатоком...

 

Кстати, раби Майзис сумел, несмотря на большой срок и мучения, выжить в лагерях и ни разу не нарушить субботу, вышел на свободу, приехал в Эрец Исраэль, вел здесь полнокровную жизнь и оставил после себя детей и внуков, которые и поныне соблюдают все заповеди. И это не единичный пример.

 

 

 

Раби Элиэзер Нанес провел в заключении двадцать лет и тоже никогда не работал в субботу.

 

Арестовали раби накануне Йом Кипура (5 октября) 1935 года. Пальто посоветовали не брать – жалко, пропадет: все равно через пару часов раби покинет этот свет. Его силой сунули в какой-то узкий ящик в стене, и так он провел первые двадцать четыре часа заключения... А сколько раз раби сидел в карцере! И все из-за субботы.

 

Удивительная вещь: раби был человек слабого здоровья и до ареста постоянно лечился. И тем не менее, отсидев двадцать лет в невероятно тяжелых условиях, он выжил, вышел на свободу и прожил почти до ста лет (без нескольких месяцев).

 

Я близко общался с ним и в Ташкенте, и в Иерусалиме. Он ходил, разъезжал, разговаривал с людьми до последних нескольких месяцев жизни. Раби Нанес – автор книги “ Га-иш ше-ло нихна ” (“Человек, который не согнулся”).

 

 

 

Мой шурин раби Аарон Рабинович отсидел в тяжелейших условиях двенадцать лет и ни разу не нарушил субботу и не ел трефного.

 

Как-то накануне Шавуот он подобрал с земли немного овса, истолок зерна камнем, сварил их в кружке в котельной и хранил к празднику: этого должно было хватить ему на три дня – два дня Шавуот следовали сразу за субботой.

 

В субботу, как назло, всех заключенных выстроили во дворе и велели подписать бумаги насчет того, по какой статье кто сидит. Вышел и раби Аарон, предусмотрительно прихватив кружку со своим варевом. Дошла до него очередь, он и заявляет: не могу подписать – сегодня суббота. Его, конечно, стукнули как следует, кружка упала и содержимое ее вылилось. В воскресенье снова собрали тех, кто не успел подписать бумаги, и история повторилась, в понедельник – тоже (с той разницей, что пустая кружка, естественно, в ней уже не участвовала). Но он так и не подписал.

следующая часть

Поделитесь этой страницей со своими друзьями и близкими:

Фейсбук

 

ВКонтакте

 

Одноклассники

 

Вотсап