Темы: Ахав, Наследство, Наказание, Раскаяние, Танах, Идолопоклонство, Суд, История, Смертная казнь, Царь, Свидетели, Элияу
Написано в Мишлей[1]: «Почитай Всевышнего сокровищем твоим, и первыми плодами из урожая…»
Объясняет Раши, что всё, чем наделил тебя, даже пусть это будет сильный красивый голос, используй во Славу Б-га.
И Мудрецы поясняют: если человек обладает хорошим голосом — пусть ведёт общественную молитву.
Навот, владелец злополучного виноградника, как раз и обладал таким голосом. Более того, когда он поднимался на праздники в Иерушалаим, послушать его пение молитв собирались многочисленные толпы евреев.
Только один раз он пропустил возможность всенародно петь во славу Всевышнего в Иерушалаиме, и именно в этот раз события повернулись так, что негодяи лжесвидетельствовали против него, вырвав из этого мира.
Один только раз не исполнил он написанное в приведённом стихе, и последствия были самые плачевные.
А вот выдержка из Мишны[2]: «Три царя …не имеют доли в Будущем Мире: Йеровоам, Ахав и Менаше…»
Спрашивает Гемара[3]: «Что же такого совершил Ахав? — и отвечает, — Написано[4]: «Лёгкое движение Ахава, подобно греху Йеровоама сына Навата…»» Другими словами невиннейший из проступков Ахава равен по тяжести серьёзнейшим из преступлений Йеровоама.
Но почему, спрашивает Гемара, в приведённой Мишне Йеровоам упоминается первым? А потому, что он первым стал на путь злодейства, хотя Ахав его и превзошёл в этом.
С другой стороны, приводится следующее[5]: «Сказал рав Нахман: Ахав находился во «взвешенном» состоянии, как сказано[6]: «И говорил Всевышний: кто соблазнит Ахава, чтобы ему подняться и пасть в Рамот Гиладе? И сказал этот — так, а этот — эдак…»»
Это, как ни странно, означает, что на своём духовном счету Ахав имел равное число прегрешений и заслуг. А вопрос Всевышнего следует понимать так: кто найдёт повод перевесить чашу весов, чтобы наказать Ахава. А Рашбо утверждает, что суть вопроса ещё более радикальна: наказать Ахава или оправдать его! Казнить или миловать!
Вот как неоднозначно подходит к этому царю Тора.
Даже само его имя говорит об этом внутреннем противоречии.
«Ах-ав». «Ах» — «брат» Небесам, — комментирует Гемара, — как сказано[7]: «…и брат для бедствий рождён…». С другой стороны — «ав» — «отец» идолопоклонству, как написано[8]: «Как сжалится отец над сыновьями…»
Приведённый выше стих, сравнивающий Ахава с Йеровоамом можно перевести несколько иначе: «И было легко ему идти за грехами Йеровоама», — то есть преступления, которые начал Йеровоам, для Ахава уже не представлялись чем то из ряда вон выходящим, — он совершал их с бездумной лёгкостью.
Ахав не был началом зла. Он был его движущим моментом, губкой, впитывающей дурное влияние. Он всегда являл собою живое противоречие между своими внутренними выдающимися духовными задатками и их внешним, как правило негодным, проявлением. Эта духовная неустроенность, непостоянство, неустойчивость приводили раз за разом к роковым ошибкам, порождая одну духовную катастрофу за другой.
Большая часть дурного влияния на Ахава исходила от жены — Изевель. Но об этом позже.
Ахав прожил бурную жизнь, перемежаемую духовными подъёмами и спадами. Добро и зло иногда причудливым образом сплетались в его судьбе. Потому-то оценка этой личности не находится в плоскости двух измерений, но требует осмотрительности и осторожности, подобно хождению по тонкой проволоке.
Об этом и заявляет раби Нахман в трактате Санедрин[9]: «Ахав был взвешен…», а РаШИ поясняет: «у него было половина обвинений и половина заслуг».
Мудрецы ясно сознавали указанное противоречие в оценке этой личности. С одной стороны Ахав знал и понимал Кто создал мир, но с другой стороны — склонялся к идолопоклонству. Так человек, понимающий истинное положение вещей под влиянием страстей и пагубных наклонностей часто совершает неблаговидные действия.
Самый тяжёлый вопрос при рассмотрении поступков Ахава: как царь Израиля мог так жестоко ошибаться и работать «на два фронта» Не даром этот вопрос был задан народу Израиля пророком Элияу на горе Кармель[10]: если вы идёте за идолами, так идите до конца, а если служите Всевышнему — отбросьте язычество!
Ответ заключен в характере той эпохи. Не стоит забывать, что те поколения жили во времена, когда тяга к идолопоклонству в человеке была столь сильна, что нам порою это трудно представить[11].
Об этом говорит царь Менаше, обращаясь к раби Аши во сне: «Если бы ты был там, то, закусив полы кафтана, вприпрыжку побежал бы вслед…» И РаШИ прямо так и объясняет: «Из-за влечения к идолопоклонству, имевшему такую сильную власть»[12]
Что же следует из всего этого? А вот что: произошедшее между Ахавом и Навотом являлось рубиконом, определившим судьбу Ахава, перевесившим чашу весов, навеки опустив этого, в общем-то неоднозначного человека в зловонную яму, куда, один за другим, скатывались злодеи из сыновей Израиля. Злодеи, не нашедшие пути к раскаянию.
«И было после этих дел, виноградник был у Навота а-изреели в Изрееле около дворца Ахава, царя Шомрона»(Мелахим,21,1)
Зачем, собственно говоря, нужен весь этот рассказ о винограднике Навота? Что за «мораль» заключена в нём, какую цель преследует?
Никогда книги ТаНаХа не говорят о ком-либо, только для того, чтобы превознести добродетели или «посмаковать» злодеяния. Всё события полны этической оценки и морального напутствия.
Это верно и здесь.
Более того подобно тому, как когда-то Шауль оставил в живых Агага, царя амалекитян, Ахав пожалев своего кровного врага, хладнокровно способствует убийству праведника
Когда Писание пользуется словами «и было после этих дел», следует искать некую тайную мысль стоящую за основной темой. Такой мыслью было стремление Ахава подчинить своей воле всё вокруг, добавить к тому, что уже есть ещё и ещё.
Говорят Мудрецы, что путём, которым человек желает идти — его и ведут. Всевышний «подбросил» ему «дело Навота», как контраст «дела Адада». К этому, последнему, злодею, Ахав проявил себя, как милосердный друг, вопреки воле Всевышнего вернув ему жизнь и царство, но к Навоту оказался жесток до крайности.[14]
«И говорил Ахав Навоту: дай мне виноградник твой, и будет мне садом для зелени, поскольку он близок к моему дому, и дам тебе вместо него ещё лучший, чем он, а если хорошо в твоих глазах — дам тебе эту цену серебром.»(21,2
Виноградник Навота располагался в Изреельской долине, вдалеке от Шомрона — тогдашней столицы Израильского царства. Это также отмечено не случайно. Находись виноградник поближе, желание отобрать наследие Навота можно было бы, с натягом, но оправдать.
Но зачем всё-таки Ахаву понадобился именно этот, принадлежащий Навоту, виноградник? Почему отказ Навота так задел и растроил царя? Да и Навот почему уж так резко, безаппеляционно, почти грубо отказал вежливой просьбе властителя. Без дипломатии, без, хоть и надуманного, но приемлего основания не ранящего столь болезненно царя!
Ахав, разумеется, не нуждался в винограднике, как таковом, — виноградник Навота предназначался для переделки в «сад зелени». Царь собирался не просто вырубить деревья, сделав из виноградника огород, что само по себе не увязывается с еврейским подходом. Настоящей причиной, и это знал Навот, было желание обустроить на месте виноградника языческое святилище. Всё что угодно мог принять Навот, но только не это.
Более того, даже с точки зрения тех, кто как то ещё мог оправдать факт отчуждения владения Навота в пользу царя, не может не согласиться, что даже у царя не могло быть права на это, если цель столь неприглядна.[16]
В связи с этим становится понятна резкость Навота. Он не только отказался продать виноградник, но и облачил отказ в форму порицания.
Этого Ахав никак не ожидал.
Формальным (но вполне весомым и справедливым) поводом отказа являлась принадлежность виноградника к искомому, коренному наделу, полученному предками Навота ещё при разделе Земли Израиля. Это произошло незадолго до начала завоевания её Йеошуа бин Нуном. Эта укоренённость наследия не позволяла Ахаву воспользоваться царским правом, и «конфисковать» надел для «царских нужд». Отсюда и просьба, а не требование продать виноградник.[17]
В самой просьбе, таким образом, ничего удивительного нет. Странными были тон и безаппеляционность отказа. Навот знал с кем имеет дело. Знал какой опасности подвергает себя. Даже не желая продавать виноградник, он мог ответить так, чтобы нежелание это, Ахав не принял так близко к сердцу. Почему же Навот не поступил «благоразумно»?
«И сказал Навот Ахаву: не дай мне Б-г передать тебе надел моих отцов!»(21,3)
Это был не просто отказ, но прямой вызов царю, упрёк за оставление им духовного наследства предков. Навот словно говорил царю: Всевышний, Б-г моих отцов, — вот истинное богатство, и оно дороже любых садов и виноградников, которые не более чем временное достояние в этой жизни. Тора и вера во Всевышнего — вот настоящее наследство, отринутое тобой бездумно и легко.
«Не дай мне Б-г предать надел отцов», — вот суть отказа Навота. Порядочному человеку дорого наследие предков, даже если это такие преходящие вещи, как поле или виноградник. И тем более если это духовное наследство. И уж в высшей степени тем более, когда это Наследство заповедано отцам самим Всевышним!
Кроме того, упоминание Имени Б-га в ответе намекает Ахаву, что было бы преступлением согласиться на предлагаемую сделку, ведь виноградник нужен царю, чтобы превратить в языческое капище.
Намёк, содержащийся в словах Навота немедлено «схвачен» Ахавом. Не столько сам отказ продать виноградник, сколько напоминание о злодействе, об отступничестве, — тяжкое обвинение, — вот что ввергло царя в глубочайшую депрессию.
«И пришёл Ахав в дом свой в досаде и гневе на то, что сказал ему Навот а-изреели, говорившего: «не дам тебе удел отцов моих!» И лёг на свою кровать, и отвернул лицо и не ел хлеб…»(21,4)
Пасук недвусмысленно определяет, что не неудача предприятия, а именно слова Навота повергли Ахава в это состояние. Царь прекрасно понял подоплёку сказанного и, будучи, как все злодеи «полон сожаления», погрузился в «чёрную» меланхолию[18]. Какова обида! Несмотря на добрую волю, на нежелание силой отобрать виноградник, так резко и безаппеляционно отказать, да ещё с таким позорным основанием! К тому же, кроме вышесказанного, в словах Навота был ещё намёк и на незаконное присвоение царского престола, не являвшегося «наследием отцов» Ахава[19]. (Точнее сказать, отец Ахава захватил власть силой[20])
Нечего и говорить, царь был оскорблён и огорчён.
Но пошёл бы он на убийство Навота сам, по собственной инициативе? Возможно, что и нет.
Здесь на сцену выходит некто, кто впоследствии снимет с царя по меньшей мере половину вины. И это — никто иная, как жена Ахава Изевель. Вот уж кто не терзался сомнением, совершая самые тяжёлые из преступлений.
«И пришла к нему Изевель, жена его, и говорила: что это твой дух поник, и хлеба не ешь? — И сказал ей, что говорил с Навотом а-изреели, и сказал ему: дай мне твой виноградник за деньги или, если желаешь,дам тебе виноградник вместо него. И сказал он: не дам тебе мой виноградник…»(21,5)
Изевель, истый политик, почуяв неладное, пытается разобраться в происшедшем. Но не для того, чтобы посочуствовать, а понять: можно ли из сложившейся ситуации извлечь пользу.
В ответе же Ахава нет и намёка на истинный источник внутреннего разлада. Ни об упрёке, ни о порицании, высказанных Навотом. И конечно ни слова о прекрасно понятой Ахавом настоящей причине отказа Навота продать виноградник. Его передача диалога построена так, словно только сожаление о неудавшейся сделке, — вот что расстроило царя.
Почему?
Ахав ни в коей мере не желал открыть Изевель подспудный источник переживаний, дать ей повод для подозрения, что где-то в глубине его сердца ещё горит искорка веры в Б-га Израиля. Не хотел показывать, что упрёки подобного рода ещё способны всколыхнуть его еврейскую душу. Он употребяет все силы, чтобы никто не заметил, как слова Навота невольно отпустили внутри некую пружину, не могущую ещё пока перестроить искажённую сущность Ахава, но вполне оказавшуюся способной выбить из колеи.
Всё это Ахав, сознательно или нет, пытается затолкать в себя поглубже, вытаскивая на поверхность лишь то, что меньше всего затронуло его, и вовсе не являлось причиной угнетённого состояния — гнев на дерзость Навота, досаду на несговорчивость, выделив в передаче диалога заключительные слова: «Не дам тебе мой виноградник!» (впрочем понимал ли это сам Ахав, или обманывал себя?) [21]
С этим связано ещё одно объстоятельство. Зная решительную и бессовестную натуру Изевель, Ахав надеялся, что она сумеет снять с него пробудившийся было голос совести, очернит Навота, убедит в виновности и освободит от этих «ненужных» страданий. Такое поведение явилось точкой выбора, связавшей Ахава прочнейшей связью и ответственностью за все последовавшие поступки и преступления Изевель.[22]
Что ж, Изевель вполне «оправдывает» надежды. Более того, её энергия и целеустремлённость превосходят все ожидания.
«И сказала Изевель, жена его: ты теперь осуществишь царствование над Израилем? Встань, ешь хлеб, услади своё серце! Я дам тебе виноградник Навота а-Изреели!»(21,7)
Что означает этот вопрос: «Ты осуществишь царство?..»
Он похож на полупрезрительное недоумение. Перевод слов «осуществишь царство» Таргум определяет, как «сможешь ли ты добиться успеха в осуществлении царской власти?»
Насмешливый упрёк сквозит в этом возгласе. В глазах Изевель всё ведь так просто: или взять обманом, или отобрать виноградник, воспользовавшись царской властью.
Более того, если Ахав не согласится совершить столь «малое» дело, «нет в нём мужества и способности удержать власть».
«Как ты можешь надеяться сохранить царство, — насмехается Изевель, — если позволяешь даже в мелочах помыкать собою». (Ах, какой испытанный приём, чтобы выбить желаемое у слабого мужа). «Так скрепи своё сердце, ешь, пей, осуществляй царство, — веди себя, как царь! А если нет — я сама преподнесу тебе виноградник этого Навота а-Изреели!»[23]
В этом эпизоде, как в капле воды, отражается разница между злодеями Израиля и народами, служащими идолам.
Удивительно, но отобрать виноградник, силой вырвать из рук Навота, — такого даже в мыслях не было у Ахава. А ведь он был царём, имеющим почти абсолютные полномочия.
Для Изевель, пришедшей извне[24], именно такой «благодушный» подход вызывает наибольшее возмущение. Глядя на столь «беспомощное» поведение, на это «размягчённое» состояние, она выражает вполне искреннее недоумение: каким образом ты собираешься быть царём, если не способен осуществить даже такую «малую» подлость, — силой, обманом, наветом урвать такую «безделицу», как виноградник из рук поданного?
Впрочем, кроме насмешки, заключённой в её словах, Изевель показывает, что фактически уже приступила к осуществлению заверения «отдать виноградник». Она призывает Ахава быть первым среди еврейских царей, кто воспользуется обещанием пророка Шмуэля об особых правах царя[25].
В стране, где до этого не было царя, а отношения между народом и царским двором ещё только определяются, права царя и области, куда простирается его власть, — что может он сделать, а что нет, — лишь намечаются, — там вполне оправдана осторожность. Постепенное захватывание одной позиции за другой, незаметное завоевание всё большего влияния — вот разумная политика молодого царства.
С другой стороны, там где царство существует давно, кто предъявит претензию царю, если он станет осуществлять уже установленный порядок власти. Царь в этом случае поступает так, как считает нужным и никто не смеет протестовать.
И это то, чего требует Изевель от Ахава: «Ты осуществишь царство?» — Разве ты теперь устанавливаешь законы для царя? Разве не минуло уже несколько поколений с тех пор, как они были определены?
Но даже Изевель понимает, что осуществить это следует так, чтобы не возбудить излишнее возмущение в народе. Потому и добавляет: если ты в растерянности, и не видишь путей для захвата виноградника, без того, чтобы не вызвать восстание, — уж этому я тебя научу![26]
Нет никакого сомнения, что Изевель не скрыла от Ахава способ, которым она собирается присвоить виноградник.[27]Практичная женщина не стала откладывать задуманное в долгий ящик, но немедленно приступила к делу.
«И написала письма от имени Ахава, и скрепила их печатью его, и отослала эти письма старейшинам и князьям, заседающим в городе, где Навот…»
По поводу дальнейшего возникает ряд само собой разумеющихся, но весьма нелицеприятных вопросов.
Во-первых, как посмела Изевель написать письма подобного содержания? Почему не побоялась от имени царя предписать старейшинам и местным князьям нанять лжесвидетелей, чтобы возвести напраслину на Навота? Осудить на смерть! И всё это без намёка, открытым текстом! Да ещё от имени царя, поставленного именно для того, чтобы блюсти закон в государстве!! Неужто не опасалась, что старейшины, возбуждённые праведным гневом опубликуют царское послание, откроют гнусную интригу всему народу.
Как могла так беззастенчиво и нагло открыть свой замысел — ограбить и погубить невинную душу с помощью лжи и обмана? Неужто так была уверена в них, неужто так хорошо знала, что не зададутся вопросом: а не поступят ли точно также завтра и с ними, и с любым другим? Что не станет границ беспределу, и кровью умоется вся страна?
Да и самый страшный вопрос! Как, в самом деле, старейшины согласились соучаствовать в столь очевидно гнусном деле? Почему и впрямь не открыли всему свету замышляющиеся пакость и грех? Ведь такого не знала история даже в самые мрачные времена![28]
Изевель была достаточно умна и проницательна, чтобы понять истинную подоплёку произошедшего между Ахавом и Навотом. Ей стало сразу понятно, что Навот не просто отказал царю, но намекнул о предательстве «надела отцов», то есть отказе от веры во Всевышнего.
Отозваться с пренебрежением об идолопоклонстве, которому предался Ахав, оскорбить божков, её языческую идеологию, было в глазах Изевель «кровной» обидой. Это задело её лично. Кроме того, она быстренько смекнула, что Навоту удастся приписать формальное преступление, подходящее под определение «насмешка над религией»[29]. Закон предусматривает ответственность за Б-гохульство. Изевель же подразумевала наказать Навота за оскорбление своей собственной идеологии.
Кроме того, Изевель толковала принципы царской власти, изложенные ещё пророком Шмуэлем, таким образом, что это позволяло ей обвинить Навота ещё и в восстании против царя.
В итоге, лично задетой Изевель представилось два, вполне «официальных» пункта, по которым Навота можно было привлечь к суду и погубить.
Первое — оскорбление «величества», и второе — как это не странно — «Б-гохульство».
В отношении второго «обвинения» существуют среди комментаторов разногласия. Речь могла идти об «оскорблении» якобы Всевышнего (и это настоящий поклёп, ибо Навот как раз пытался защитить достоинство Б-га Израиля), или же, да не будут рядом упомянуты, надругательстве над языческими божками (и это близко к правде).
Следует отметить ещё одну деталь. В деле оскорбления царской власти сам царь по закону выступать свидетелем не имел права. Но по второму пункту свидетельствовать вполне мог. К тому же, — не даром письмо обращено и к старейшинам, и к князьям, — преступления против царя рассматриваются судом, состоящим из «князей», тогда как «надругательство над религией» — в компетенции старейшин[30].
Таким образом, изложенное в письмах Изевель нельзя было назвать прямой ложью. Ахав действительно мог потвердить, что Навот, с одной стороны, разговаривал с ним, царём, непочтительно, а с другой — оскорбил «официальных» божков. И в этом свете Навот вполне мог быть объявлен «государственным преступником»
Была лишь одна загвоздка, — где найти свидетелей. Ведь приговорить к смерти, даже за тягчайшие преступления, возможно лишь на основании показаний не менее двух свидетелей. Недаром письма посланы в Изреель, — там было легче в присутствии Навота устроить показной суд, найти «свидетелей» и вызвать «народный гнев» на основании лишь письменного показания царя..[31] Как? В этом и состояло политическое «искусство» Изевель.
Впрочем, о существовании писем Изевель было известно лишь самим адресатам, то есть — «старейшинам» (РаШИ называет их старейшинами тёмных сил) и князьям. Народ же, если бы открылась подоплёка дела, ни в коем случае не дал бы свершиться преступлению[32].
Но кто и когда из «политиков» открывал народу свои истинные побуждения? Кто из них не прикрывал благородной целью преступное намерение?
«И написала в письмах, говоря: объявите пост, и посадите Навота во главе народа, и подсадите двух мужей, отъявленных ,напротив него, и пусть свидетельствуют, сказав: проклинал ты Б-га и царя, и выведут его, и казнят его скилой, и умрёт он…» (21,9)
Писание не приводит весь текст посланий, но лишь ту часть, что говорит от имени самой Изевель и содержит конкретные указания, как поступить «ответственным» лицам. Первая часть, та самая, «скреплённая царской печатью», содержала очевидно свидетельство самого Ахава о произошедшем между ним и Навотом. То самое «свидетельство», из которого следовало заключить о «несомненной преступности» хозяина виноградника.
Прежде чем выяснить, что именно задумала Изевель, сделаем несколько замечаний[33].
Если «старейшинам» и «князьям» Изрееля, было совершенно ясно, что за всем этим делом стоит одна большая ложь, если так беззастенчиво готовы пойти на преступление, если так «повязаны» с монаршим кланом, зачем было уж так напрягаться, организовывать сомнительный спектакль под названием «суд»? Пусть бы по-тихоньку умертвили Навота по приказанию той же Изевель. Без свидетелей, без суда, без объявлений постов, без соблюдений всех этих внешних приличий!
Но дело вовсе не так просто, как кажется.
Во-первых, власть упомянутых «старейшин» и «князей» не простиралась слишком далеко, влияние было весьма ограниченным. Пусть даже находясь в тесном сговоре с Изевель, они опасались совершить явное злодеяние, поскольку поплатиться не только своими привилегиями, но и самой головой. Тем более, что у Навота в Изрееле были многочисленные родственники. Убить Навота без суда и силой забрать виноградник Изевель попросту не решилась.
Но может быть и другое. Вполне возможно, что Изевель своими письмами ввела в заблуждение и самих «князей», и их рвение было в определённой степени «искренним». Как это могло случиться, — об этом дальше.
Вот как расшифровывается вторая часть письма Изевель, адресованного старейшинам: Перед вами свидетельство самого царя, написанное его рукой и заверенное царской печатью. Навот проклинал Б-га и царя. Вы сами, конечно, поверите собственным царским словам, — ведь не станет же он лгать! С другой стороны, весьма проблематично навязать царю суд пред всем народом, в результате которого будет вынесен смертный приговор. Да к тому же, свидетельствовать об оскорблении, ему нанесённом, сам царь свидетельствовать не может. Посему, мой совет, пишет Изевель, — устроить дело следующим образом.
Объявите пост и общий сход, — пусть смертный приговор выносится при наибольшем скоплении народа. Навота, как обвиняемого, посадите на видном месте, пусть сразу поймёт, что от ответственности ему не уйти, и смирится со своей ужасной участью.
Создав таким образом соответствующую атмосферу, поместите перед Навотом двух свидетелей. Свидетели должны отвечать двум требованиям. Во-первых, быть видом «мужи», то есть людьми солидными, но второе, — быть не слишком щепетильными в вопросах морали, то есть способными входить в сделки с совестью.
Именно таким «свидетелям» вы покажете часть письма, заверенную царём, — его письменное свидетельство. Этот документ будет для «свидетелей» неопровержимым доказательством вины Навота и позволит с полным «основанием» заявить пред всем народом, что обвинения, выдвигаемые Навоту, — истинны. Благодаря такой уловке, во всём деле не будет слишком большой неправды. От «свидетелей» потребуется лишь определённая степень самоуверенности, — произнести показания перед лицом самого Навота. В этом, пожалуй, — говорит Изевель, — есть определённая доля нечистоплотности, притом, что суть обвинения — правда. То есть, заявление, будто слышали слова проклятий и поношения — ложь, но сам факт словесного оскорбления, как царя, так и Б-га — «истинная правда». Вот так, — завершает своё письмо Изевель, — «справедливый суд» свершится.
Таким образом, способ убийства, выбранный Изевель, был задуман и выглядел почти, как «истинное правосудие», с соблюдением необходимых формальностей. Более того, почти без «моральных изъянов»[34].
Не даром, говоря о лжесвидетелях, Изевель называет их столь нелестными словами — «бней бэлиаль»[35] — «сброд». Пусть они даже видом «мужи», сами развращённые правители относятся к этим негодяям с презрением и ненавистью[36].
При всей явной преступности «царской четы», — Ахава и Изевель, а вместе с ними местных «старейшин» и «князей», — с полным основанием можно констатировать, что разложение коснулось, если пользоваться «известными» словесными оборотами, «верхушки власти», тогда как основная масса народа хранила приверженность Закону. Ведь потому-то и понадобилость организовывать весь этот спектакль, и, более того, придать ему видимость правосудия, что боялись недовольства народа. Никогда в Израиле не совершали несправедливость, никогда не могли оклеветать и убить невиновного, не опасаясь гнева простых людей. Знали правители, как ещё сильно в народе ощущение этических изъянов.
Ахав и Изевель, даже будучи злодеями, огульно нарушать Законы Торы опасались. Они прекрасно знали, что несоблюдение видимости правосудия чревато восстанием и потерей власти. Сама царская власть была поставлена на Израилем лишь для соблюдения законности. С другой стороны, народ, даже сохранив в своей среде верность религии отцов, не был способен в ту эпоху воспрепятствовать царю служить идолам. Причина, говорят Мудрецы, в том, что понятия перепутались из-за активной деятельности лжепророков баала, из-за влияния чуждых культов всё ещё живших в Эрец Исроэль языческих народов. К тому же, незапятнавших себя привнесением элементов «авода зара»[37] в повседневную жизнь оставалось в Израильском царстве не более семи тысяч.
Посему и выбрала Изевель путь навета и лжи, чтобы погубить Навота. Для неё было ясно, что самое удобное средство — видимость правосудия.
Кроме того, убитый таким «судом», Навот приравнивался к «казнённому царской властью», и наследником «преступника» является никто иной, как сам царь.
В старейшинах Изевель не сомневалась. Ей видимо уже представлялись случаи убедиться в их «безупречном» поведении из страха перед Ахавом. Именно поэтому письма написаны от имени царя и скреплены его печатью. Изевель знала с кем имеет дело.
Знала она и о том, что старейшины, будучи сами «нечисты на руку», от всей души ненавидели праведного Навота. Впрочем, как и часть жителей Изрееля. Ибо, как и всегда, «праведник ненавистен в глазах стремящихся ко злу»[38].
«И сделали жители города, старейшины и князья, сидящие в городе, как послала к ним Изевель, как написано в посланных к ним письмах…»(21,11)
Из этого пасука видно, что часть народа догадываясь об истинной подоплёке происходящего, молча согласились участвовать. Видимо, то были люди по тем или иным причинам относившиеся к Навоту с острой неприязнью. Кроме того, тот факт, что старейшины располагали царскими письмами позволял снять с себя ответственность и, как это бывает, каждому в отдельности, и всем вместе, успокоить совесть. Письма служили «видимым» оправданием для молчаливого согласия[39].
Как это знакомо, как узнаваемо!
Трагедия разыгрывалась в точном соответствии с «гениальным» планом Изевель.
«Объявили пост, посадили Навота во главе народа. И пришли двое тех «мужей» — нечестивцев, и уселись напротив него и свидетельствовали нечестивые мужи о Навоте перед народом, говоря: проклинал Навот Б-га и царя, и вывели его за пределы города и забросали камнями и он умер.» (21,12—13)
По совету Изевель, прежде всего объявили пост. Это сразу же создало необходимую атмосферу серьёзной сосредоточенности, когда оценивают и пытаются исправить поступки.
Кроме того, слово «цом» — пост, может происходить от корня «цомет» — перекрёсток, что означает здесь созыв народа со всех прилежащих дорог для важного дела. «Перекрёсток» — это участок жизненного пути, на котором заново осмысливают прошлое, перед тем, как выбрать последующие жизненные шаги.
Как тонко подобраны момент и объстоятельства. Как удобно теперь «свидетелям» произнести своё «обвинение».
Навоту предлагают сесть на возвышение, как бы во главе народа. Он ещё не ощущает назревающей катастрофы и не знает, что этот знак «уважения» — подготовка к «судилищу. В мгновение ока почёт обернётся позорным обвинением. Невдомёк ему, что эта деланная почесть — лишь подготовка к расправе: «преступник» должен быть виден всем!
Приподнятая, и вместе с тем напряжённая атмосфера. Многие, очень многие слышат дрожь готового взорваться вулкана.
Наконец, два человека, сидевшие напротив Навота, солидные видом, но развращённые внутри, поднимаются и делают оглущающее заявление. «Навот проклинал Б-га и царя!»[40]
Зачем понадобилось оба этих обвинения. За каждое из них в отдельности Навот уже мог быть приговорён к смерти. Но и тут тонкий рассчёт: выплеснуть перед народом «всю глубину падения» Навота. Излить на разгорячённые головы максимальную тяжесть, заставить толпу вот так, с налёта, поверить в «непререкаемую» вину, возбудить яростную волну гнева, сметающую всё и всякого, кто бы усомнился в «виновности» Навота. Тонко сыграть на укоренённом глубоко чувстве справедливости. Вот он — подлый замысел Изевель, её умение манипулировать людьми![41]
Как тонко Тора чувствует психологию человека, с каким Б-жественным знанием дела расчленяет она отвратительную тушу злодейства. Не такие ли спектакли разыгрывались то и дело, с тех пор, как человечество стало на путь греха, не в этом ли показе изнанки злодейства состоит один из замыслов рассказа о винограднике Навота?
Но почему всё же Навот погиб? Почему этот праведник, окружённый людьми падшими, не поддавшийся дурному влиянию, посмевший укорять царя, более того, бросивший ему открытый вызов, — почему не был спасён. Почему Всевышний допустил столь страшную мучительную гибель человека редкой самоотверженности, не уберёг от казни одного из немногих, кто ещё оставался до конца верен Единому в Израильском царстве?
«Меам лоэз» называет две причины, два обстоятельства, связанных между собой. Первое из них, названо в начале: Навот обладал чудесным голосом, толпы собирались в Иерушалаиме, чтобы послушать его песнопения и молитвы во славу Всевышнего. Множество людей обретали ни с чем не сравнимую, возвышенную духовность, слыша его музыку. Скольких это укрепило в Торе и скольких удержало от греха!
Талант Навота был как-бы вплетён во всемирную сеть Б-жественного управления миром, в поток святости и исправления. Праздничные дни, три раза в год, когда Тора предписывает евреям подняться в Иерушалаим, нагруженными скотом, плодами, дарами для Храма и священников, — эти дни радостной духовности включали в себя и необыкновенный голос и проникновенную молитву Навота. Лишить этого Иерушалаим — означало обделить множество евреев, оторвать у них крохи чудесного переживания, в какой-то мере обеднить Праздник.
И это то, что совершил Навот. Талант и способности человека, так же, как и любое другое богатство, не даются случайно, но накладывают особую, порой исключительную, ответственность за происходящее в мире. Властитель или богач не имеют право укрыться в своём «счастье», но призваны использовать данное им для служения Всевышнему, исполнения заповедей и помогать в этом другим.
На этот раз Навот отложил своё всегдашнее паломничество. Почему? Он пожалел виноградник. Что то сломалось в душе именно теперь, когда казалось бы, ничего не говорило за то. Это было прямое нарушение запрета Торы: «Да не возжаждет человек земли своей…» Возвышенный праздник обратился в предсмертную муку. Светлая заповедь заменилась последней, пусть праведной, битвой с безжалостным тупым злом.
Но почему именно теперь?
В этом вопросе скрыта вторая причина гибели Навота.
Мидраш Танхума объясняет. Не зря кричит пророк[42]: «Уходи народ Мой, войди в покои свои!…» Всевышний предупреждает: следует скрыться, когда наступает назначенный час. Другими словами, случаются грозные времена, когда губителю даётся право вершить суд. В эту пору человек должен приложить максимум усилий, чтобы избежать опасного соседства, тревожных обстоятельств, — скрыться в убежище, переждать в укромном месте, бежать от лица преследователей…Именно такая ситуация называется «дать место часу». И это то, что не сделал Навот. После объяснения с царём, он должен был понять, что для него, Навота, наступает тот самый, гибельный час, когда нужно было уйти, переждать В гибельный час он не скрылся, не остерёгся. Более того, и опасное, нечестивое соседство сыграло роковую роль.
Один древний Мидраш говорит: «Не подобает человеку жить в месте, где хозяйничают злодеи, ибо соседей своих они вводят в грех. Не даром сказано: «Горе Ахаву, ибо он злодей, и горе Навоту Изреели, его соседу.»»
«И послали к Изевель сказать: уничтожен Навот, и умер. И, было, услышав, что уничтожен Навот, и умер, сказала Изевель Ахаву: встань, наследуй виноградник Навота Изреели, откзазавшегося дать тебе за серебро, ибо не жив Навот, но мёртв…» (21,15)
Почему, убив таким способом Навота, Изевель предлагает Ахаву наследовать виноградник. Как может, даже в устах злодейки, подлый грабёж называться «вхождением в наследство». Что за мрачный юмор, что за кладбищенская усмешка?
Но, недоумение недоумением, а надел Навота действительно стал «законным» наследием Ахава. Как царь, он наследует «преступнику», казнённому за «государственные» преступления.
Кроме того, Ахав был кровным родственником Навоту, его двоюродным братом, что давало право на наследство вслед «казнённому по обвинению в богохульстве»[43]
Изевель знала, что говорила. Вхождение в «наследство» было частью её дьявольского плана.
В двух местах в ТаНаХе приводятся законы, определяющие права царя. В книге Дварим (17,20), и в первой книге Шмуэля.
Когда злодейство свершилось, и Иезевель заторопила Ахава вступить во владение виноградником, царь нисколько не удивился. Он тоже знал свои права.
Кстати, почему Ахав не мог отобрать виноградник у Навота, не прибегая к убийству? Вопрос резонен, если вспомнить дискуссию Мудрецов в Гемаре[44]. Речь идёт о предостережении пророка Шмуэля к народу, когда последний требует поставить над ним царя: «У него будет право отбирать ваши поля и виноградники!», — предупреждает пророк. Раби Йоси эти слова воспринимает буквально, считая что упомянутая возможность — неотъемлемое право царя. Но раби Йеуда не согласен с такой постановкой вопроса: слова Шмуэля не следует понимать напрямую: он сказал это для острастки, боясь, что требование установления царской власти проистекает от желание уподобиться гоям. Ведь именно для них характерно подчинение властителю из плоти и крови. Что же касается права «отбирать виноградники и поля», — это право дано царю, как крайнее средство, например, в случае войны, он может конфисковать плоды с полей своих подданных для обеспечения фуража для армии. Не случайно пророк не называет ни домов, ни движимое имущество, но только «поля и виноградники», обрабатываемые из-за плодов.
Хумаш же, в книге Дварим, вообще не называет этого права, занимаясь, почти исключительно, духовными и этическими установлениями для царя: «дабы не возвысил сердце» над братьями своими, и не свернул от исполнения заповедей «ни в право, ни в лево»
В свете этих требований, сказанное Шмуэлем становится неприемлемым. Более того, если право отобрать виноградник, не приводится Торой Моше, как пророк вообще мог об этом говорить? В трактате Шабат[45]недвусмысленно заявляется: пророк не имеет права добавлять новые заповеди, если о них нет намека в Пятикнижии.
Впрочем, возможность разъяснять законы о царях у Шмуэля была, и это в Торе зафиксировано. Сам Всевышний предписывает: «И скажешь им установления царства». Эта фраза позволяет рассматривать заявление Шмуэля, как расшифровку того, что изначально просил народ: поставить царя, «чтобы судить их». Всевышний же на это отвечает: царь, получив над ними власть, не установит ни суда, ни справедливости. Напротив, он откроет путь беззаконию и произволу, отберёт у них и поля, и виоградники, сыновей и рабов, — словом, станет поступать по своеволию и капризу.
Слова пророка Шмуэля — предупреждение, а не изложение законов.
Вот и ответ на вопрос: Ахав не имел права присвоить виноградник[46].
Если уж говорить о путях приобретения, то их три. Три способа, которыми человек может получить желаемое у ближнего.
Первый из них, — самый простой — путь торговой сделки. Человек готов уступить вещь добровольно в обмен на что-либо другое. Другими словами путь полюбовного, взаимовыгодного соглашения.
Другой путь — милосердное подаяние, когда человек, нуждаясь, просит у ближнего безвозмездный дар.
Обе эти возможности, с точки зрения Торы приемлемы и праведны.
Но есть и третий способ — путь нечести и злодейства, — попытка выманить желаемое обманом или насилием.
Все три пути испробовал Ахав, стараясь завладеть виноградником Навота.
Вначале, просьба облачилась в форму одолжения и милости: «дай мне виноградник твой».
Затем добавилось предложение достойной замены на ещё лучший виноградник или щедрый денежный эквивалент.
Когда Навот отказался не только от сделки (передача за кучку денег наследного отцовского поля чужакам действительно считалось делом постыдным), но и не пожелал уступить виноградник в качестве подношения, что в глазах общества было не только приемлемым, но и похвальным, — Ахав резко сменил тактику. Следующим шагом стала грязная интрига, направляемая хитростью жены, вырвавшая виноградник из рук Навота, ценой его физического уничтожения[47].
Самое интересное, что и в нашем отношении к Всевышнему, также прослеживаются эти три пути.
Люди цельные душой, всем сердцем следующие путём, начертанным Всевышним, могут просить Его милость, как награду, по закону Суда и Справедливости. Эти люди, подобные Моше и Аарону, имевших непосредственный контакт с Б-гом, достигали желаемого без предварительных просьб, прямым обращением к Источнику. Подобно приближённым царя, имеющим свободный доступ во дворец в любое время дня и ночи, эти люди уверены в расположении царя своевременной оплате своего труда.
Но это — единицы.
Большинство же, людей полных внутренних противоречий, соверщающих ошибки, не достигших духовных высот, подобно первым — не могут уповать на безусловное благоволение, требовать награды по Суду. Всё получаемое ими — милосердное подаяние, и удел их, и обязанность — просить, умолять Всевышнего пренебречь их несовершенством, оделить даром безвозмездным.
Под это определение подходит поколение пророка Шмуэля. Оно уже не могло рассчитывать на непосредственное общение со Всевышним по первому желанию, им требовалось немалое духовное усилие, чтобы удостоится этого. Впрочем, и этот уровень достаточно высок.
К сожалению есть и третий тип людей, что обретают радость в этом мире ни добрыми делами, ни молитвой, ни надеждой на милосердие, ни упорной работой над собой, ни всем тем, что отличает человека прямого, простосердечного и праведного. Эти люди избирают жизненным кредо путь интриг, нечистой совести и тайного злодейства. Они учатся достижению желаемого хитростью и обманом, притворством и подкупом. Они считают, что «умеют жить» и нередко преуспевают. Всевышний продлевает их срок, чтобы в конечном счёте, не дождавшись раскаяния, излить на них пламя гнева Своего, навсегда стереть их с лица земли[48]
Каждому злодею предоставлено время для злодеяний, каждому кумиру положен срок власти, но наступает миг, натянутые струны рвутся, и приходит час расплаты.
Наступил он и для Ахава.
Всевышний устроил мир так, что само преступление включает в себя механизм возмездия. Если преступник не имеет заслуг, дающих кредит и время для раскаяния, расплата не заставляет себя ждать. Добрые дела самого грешника или его предков задерживают суд, дают возможность и надежду исправить то, что ещё поддаётся исправлению.
Это вовсе не так легко, как кажется. Разобраться в своих поступках, понять глубину падения, найти точку, что нуждается в исправлении, порой так сложно, что очень не многим удаётся это. Но надежда всегда есть, тем более, если виновный искренне этого желает и предпринимает всё, что только в его силах.
Впрочем, и само наказание вовсе не является местью. С одной стороны, наказание — акт справедливости, а с другой, и это не менее важно, — очищение от скверны. В грозном звуке Правосудия, можно различить тихий возглас Милосердия. В определённом смысле, Правосудие — и есть вид Милосердия.
Так и случилось с Ахавом.
В начале рассказа о винограднике Навота, была процитирована Гемара из трактата Санедрин[49]. Ахав находился во «взвешенном» состоянии: его грехи, как это ни странно, соразмерялись с заслугами.
Какие могут быть заслуги у человека, так беззастенчиво попиравшего заповеди, предавшегося идолопоклонству и кровопролитию?
Вот что говорит Маараль из Праги:
«Ахав не считался ни с какими затратами, чтобы материально поддержать Мудрецов Торы, и это искупило половину его вины…
Если бы заслуги и грехи Ахава не уравновешивали друг друга, зачем бы понадобилось «провоцировать Ахава». У него было тьма обвинителей, но поддержка Мудрецов, уравновешивала их всех.
Мидраш говорит: удовлетворяя нужды Мудрецов Торы, Ахав своим достоянием как бы присоединился к ним. Это соединение было столько существенным, что все другие поступки, взывавшие к Суду, не могли повергнуть Ахава.
И пусть даже в этой царской поддержке мудрецов не было особого рвения, и происходила скорее от «природной» щедрости, — тем не менее, сам по себе, поступок этот не позволил приписать Ахава к законченным злодеям.
В отличие от поколения Давида, духовная сила которого в большой степени заключалась в умении владеть словом, сила Ахава олицетворялась мыслью. Именно во внутреннем переживании — основа язычества, как сказано[50]: «Да не последуете за вашими сердцами…». В поколение Ахава значение произнесённого слова утратило былое значение, оставив главным размышление, попутно избавив от греха злословия.
Влияние слова и значение мысли разделены и отличны друг от друга. Поколение Ахава следовало за своими дурными мыслями, и ни в чём так Всевышний не приравнивает мысль к поступку, как в отношении идолопоклонства.
С другой стороны, подобно тому, как поколение царя Давида, понимая значение устной речи, удостоилось понимания Устной Торы, так Ахав с неожиданной любовью воспринимал Тору Письменную, доступную поверхностному взгляду.
Гемара так и говорит[51]: «Двадцать два года царствовал Ахав, — это право он приобрёл своим уважением Торе, записанной двадцатью двумя буквами…»[52]
Таким образом, вопрос заданный Всевышним: «Кто собьёт его?», — свидетельствует о неоднозначном отношении к Ахаву. Грехи его и заслуги, словно расположившись по правую и левую руки, поочерёдно обвиняют и оправдывают. В точности так, как Ахав и жил, прислушиваясь то к дурному, то к доброму из своих начал.
Вопрос означал: «Кто отыщет среди грехов Ахава столь тяжёлый, что перевесит чашу весов Правосудия, и повергнет его в битве под Гиладом?..»
«И вышел дух, — говорит Гемара, — предстал перед Всевышним и заявил: «Собью Ахава я!» То есть преступление, совершённое против меня, достаточно тяжело, чтобы погубить его…»
Дух этот — никто иной, как душа Навота.
Всевышний потверждает: «Ты повергнешь его и победишь!» Кровопролитие — тяжелейшее из преступлений, способно склонить Меру Суда к обвинению. Более того, как Навота уничтожили посредством лжесвидетелей, так и Ахав пал, следуя за лжепророками.
Не местью руководствовался дух Навота, — в духовном мире нет ни зависти, ни ненависти, — поступить так требовала Мера Суда, заключённая в самом преступлении.
Потворствуя убийству, Ахав оставался спокоен. Не он убил Навота, — Изевель устроила суд. Суд, пусть не совсем правый, пусть не по букве Закона, пусть со свидетелями спорными, но ведь суд-то — суд совершил дело.
Как часто человек в блаженном неведении купается в чужом горе, «танцует» на чужой крови, пользуясь плодами чужих грехов.
Слеп человек — меч совершённого преступления зависает над ним, а он, не ведая, что творит, в сердечном покое подставляет шею под удар.
Лишь безграничное милосердие Всевышнего открывает человеку, если удостоится, глаза на происходящее, позволяя в самый последний миг перед падением меча, осознать меру ответственности, и в ужасе отпрянуть от карающей десницы.
У Ахава, повторим, была великая заслуга — поддержка Мудрецов Торы. Только это сдвинуло последующие события так, что позволило ему отыскать путь к раскаянию…
«И было слово Г-пода к Элияу а-Тишби: Встань, спустись на встречу Ахаву, царю Израиля в Шомроне, что спусстился, в виноградник Навота наследовать…»
Услышав о смерти Навота, помчался Ахав в Изреель, к винограднику, поспешил вступить во владение «по праву». Он думал, что выйграл, он подсчитывал выгоды, он строил планы на будущее, он уже оправдал свершённое, он принял всё, как должное. Какое уж там раскаяние. Сомнения прочь! Побеждает сильный. Победитель всегда прав. Он царь, он открыл себе наслаждение достигнутой цели, он перешагнул через труп Навота, и больше уже не страдал. Обратной дороги нет. Надежды на раскаяние нет. Это уже не виноградник перед ним, это опьянение безнаказанностью и своеволием. Теперь и в глазах преступной Изевель, Ахав — «настоящий» властитель, умеющий «взять царство».
Он думал, что победил, а на деле — то было самое страшное поражение в его жизни. Ахав проиграл. Проиграл свою душу, совесть и будущую жизнь[53]…
Всё кончено. Неумолимый Элияу предстаёт перед царём. Обвинение заострённым копьём вонзается в сердце. Слова, как стрелы, пронзают мозг, реальность ярчайшим светом ослепляет сознание. Не укрыться Ахаву за спиной жены-злодейки, не свалить вину на негодных старейшин, не возложить ответственность на лжецов-свидетелей, не оправдаться «народным гневом» Как в блеске молнии, громоздится обвинитель, зачитывающий приговор:
«И скажешь ты ему, говоря: так сказал Б-г, не убил ли ты, а теперь наследуешь?!..»
Губя Навота, ты был ему врагом, а теперь наследуешь, как любящий родственник? Не с твоего ли ведома Изевель интриговала против Навота? Разве праведным судом осуждён был Навот? По какому праву ты пользуешься наследием царя, не ты ли сам убил невинного?[54]..
Не даром, предписано Элияу начать обвинение с вопроса. Вопрос побуждает осознать произошедшее, взглянуть на всё ещё раз, расшатать устоявшийся взгляд. Ведь поставленный неординарно вопрос, подразумевает неординарный ответ. Шутки в сторону. Смотри в корень событий! Развей ядовитый туман самооправдания. Открой глаза и признай вину. Такой вопрос — последняя возможность преступнику отыскать тропинку назад, к раскаянию.
Помните, Адам — первый человек, отведав плод, слышит обращённый к нему вопрос: «Где ты?»
Каин, братоубийца, не подвергается немедленному обвинению, но лишь допросу: «Где Эвель, твой брат?»[55]
Но к Ахаву вопрос более сквозной: «Не ты ли убил?». Очевидно Ахав, мысленно переложив ответственность на Изевель, вообще не считал себя причастным к злодейству. Эдакая благостная безмятежность. Кто вообще сказал, что злодей мучается угрызениями совести? Ахав не мучился. Об этом свидетельствует его вопрос на вопрос:
«И сказал Ахав Элияу, отыскал ли ты меня, как враг мой? И сказал он (Элияу): отыскал я, ибо намеренно ты предался совершать зло в глазах Б-га…»
Слова Элияу разделены. Сначала следовал прямой вопрос, — признаёт ли себя виновным, способен ли раскаяться. Но Ахав вовсе не готов к такому повороту, он вообще не понимает о чём тут речь. Его ответ полон почти наивного недоумения: разве возможно обвинить его, разве это совершил он, а не Изевель? И вообще, откуда ему было знать, что речь пойдёт об убийстве, кто мог предвидеть степень коварства «этой женщины»?
На это Элияу ответил, что Ахав, не просто знал, но он, именно он, — главный виновник событий и несёт ответственность за всё. «Да, — говорит Элияу, — ты тот человек, по чьему наущению и совету действовала Изевель. Не надейся на отговорку, будто, направляя Изевель, ты остался в «благом» неведении, ибо это ложь, — ты понимал, что происходит! Уже сам твой пересказ разговора с Навотом является непосредственной причиной последующих поступков Изевель.
Более того, твоё преступление не совершенно под влиянием внезапного чувства, ты «предался» злу, то есть словно продал себя для совершения зла.
О том же свидетельствуют твои прошлые грехи. Не ты ли додумался до того, чтобы стереть из Сефер Торы все Имена Всевышнего и на их место поставить, даже язык не поворачивается сказать, названия отвратительных культов. «В начале сотворил «баал» небо и землю…», «И говорил «баал»…» —
Ахав не просто грешил. Он предпринимал для этого всё возможное. Ни Закон, ни совесть не могли его удержать[56].
Да, Изевель сыграла свою зловещую роль. Её «неоценимая» помощь и «опыт» частенько придавали злодеяниям особый «шик». Своеобразная «оригинальность» её мышления, помогала порой находить неожиданные решения. Что стоит, хотя бы, её трюк с письмами в нашем деле.
Но вот что говорит Гемара[57]: «Сказал Рав: любой, кто следует совету жены, падает в Геином, как сказано: «Не было подобного Ахаву, предавшемуся совершению зла в глазах Б-га, и которого с пути сбила Изевель — его жена …»
Сказал рав Папо Абайе: но не Мудрецы ли изрекли: твоя жена мала ростом — склонись к ней, выслушай её мнение…»
Противоречия здесь нет, — отмечает Гемара, — Рав имел в виду проблемы внешние, внесемейные, тогда как рав Папо говорит о делах домашних. Другими словами, в вопросах ведения хозяйства мнение жены приоритетно, но в вопросах, стоящих вне дома — главенство принадлежит мужу.
Это различие, — продолжает Гемара, — включает разделение власти вот ещё в чём. Муж руководит всем, что касается исполнения заповедей, тогда как главенство жены — в насущных материальных заботах.
Таким образом, не имел права Ахав полагаться на шаги, предпринятые Изевель. Вся ответственность за её злодейства — на нём. Пусть коварный замысел — плод извращённой фантазии жены-злодейки, отвечать приходится мужу, закрывшему глаза на этот замысел.
«Вот Я привожу к тебе зло, и уничтожу, всё, что после тебя, и отсеку Ахаву мочащегося на стену, заключённый и покинутый…» (21,21)
Первая часть этой фразы говорит о потомках. Тяжкая ответственность влечёт тяжёлое наказание. Что может быть горше лишения надежды на продолжение рода (а ведь об этом то и речь в стихе), отсутсвия наследия в детях, уничтожения последующего воплощения? Не будет у Ахава ни наследников, ни продолжателей. Останется он маячить грузной, мрачной фигурой извечного вопрошающего безмолвия, вечного сожаления о несбывшемся. Что ещё может быть страшней этого? Что острее трогает человеческое сердце?
Самое нестерпимое для преступника, — это сознание тщетности, бессмысленности преступления, невозможности воспользоваться плодами содеянного, распад и тлен грешных иллюзий.
Вот какая перспектива предстала перед Ахавом в этот трагический час явления перед ним пророка Элияу.
Но что значит «заключённый и покинутый»? Заключённый в этом мире, и отринутый от мира Будущего.[58]
«Заключённый и покинутый» — не останется после Ахава в Израиле никого, о ком бы сказали: «заключён в убежище» или «оставлен, избежал гибели» из его потомков. Все пропадут, исчезнут без следа.
А может значить ещё и такое: невиданные сокровища, накопленные домом Ахава, «заключённые» в тайных хранилищах, останутся без присмотра, несметные стада будут «покинуты» без призора на полях владельцами из дома Ахава. Всё материальное, добытое грехом, придёт в запустение, заброшенное и бесхозное…[59]
Но почему так жёстко?
Преступления Ахава в некоторых аспектах превзошли прегрешения Израильских царей предшествующих поколений.
«Только не было подобного Ахаву, сбитому с пути своей женой Изевель, женой , чтобы предался совершению зла в глазах Б-га»
Писание свидетельствует, что среди израильских царей не было подобного Ахаву по насыщенности грехом. Даже Иеровам, царствовавший до него, и цари, захватившие власть впоследствии, служили тельцам, скорее по причинам политическим, чем идеологическим. Они боялись, что народ отправится в Иерушалаим, где на троне сидели цари из рода Давида, и перестанет подчиняться им. Ахав же занимался «чужой работой» совершенно искренне.[60]
Достачно упомянуть тот факт, что на службе у Ахава состоял особый чиновник, в обязанности которого входило ежедневное ходатайствование о получении сумм на проведение языческих служб. Своего рода «министр религий»[61]
Ещё одно отличие. Иеровам и другие израильские цари, служа «тельцам», видели в этом некоторый компромисс, угодный Всевышнему, как «временную» уступку. Ахав же занимался язычеством «всерьёз», как «благонамеренный» идолопоклонник.
Но и после всех этих обвинений, мы ощущаем необъяснимое благоволение Всевышнего к Ахаву. Ведь не каждому, прежде, чем наказать, Творец посылает вестника, чтобы предостеречь, попытаться склонить к раскаянию.[62]
Вот что по этому поводу говорит Иерусалимский Талмуд: [63]
Раби Леви разъяснял слова «не было подобного Ахаву…» в сторону обвинения в течение целых шести месяцев, пока сам обвиняемый однажды ночью не пришёл к нему во сне и не пожаловался: «Чем я согрешил против тебя? Почему ты упоминаешь только начало фразы: «предался совершению зла», но упускаешь окончание: «которого совратила Изевель — его жена…»?»
С той самой ночи раби Леви круто изменил позицию, и ту же самую фразу стал комментировать с благожелательной для Ахава стороны.
И действительно, мы видим из написанного, что сам Ахав не мыслил отобрать виноградник силой, он лишь предлагал продать его. Даже когда Навот отказал, не смотря на всю досаду и гнев, не стал Ахав наказывать его.
Другой властитель, почти наверняка, в подобной ситуации, нашёл бы предлог, и немедленно расправился с Навотом… Но Ахав об этом и не помышлял. Вся интрига, от начала и до конца задумана и осуществлена Изевель, не даром поднявшей на смех царственного мужа за его мягкое отношение к Навоту. Именно под влиянием жены Ахав малодушно согласился погубить оппонента, но инициатива всецело принадлежала Изевель.
Таким образом, в преступлении Ахава явно сквозила некая неукоренённость злодейства, дававшая возможность, если не оправдать, то, во всяком случае, предоставить шанс разобраться в содеянном.
Элияу послан к Ахаву, чтобы вывести царя из заблуждения, омрачить удобное неведение, раскрыть ворота стучащей совести, дать душе возвысить голос, закричать от ужаса представшей истины. Как многое в жизни происходит лишь затем, чтобы человек смог пробиться сквозь плотную ткань лжи, скрывающей подспудную боль…
«И было, как услышал Ахав эти слова, разорвал одежды свои, и возложил мешковину на тело и постился, и лежал в мешковине, и поникший бродил…»
Он понял. Он словно проснулся. Как ночные сны отброшены все оправдания и отговорки. Он даже не понимает, как можно было спать под спудом столь тяжкой вины.
Осознав однажды, Ахав, словно кинулся вскачь с горы, понимая главное: виноват — не цепляйся более за куцые некчёмные одежонки самооправдания, не унижайся перекладыванием вины, не окунайся в будничные дела, словно ничего не произошло. Подставляй плечи и неси, как положено человеку, живущему под Небесами. Если ещё можно исправить — исправь, если — возместить, — возмести. Но при любом раскладе, скорби о содеянном и извлеки урок на будущее…
Так и поступил Ахав. Разорвал одежды, подпоясался колючей мешковиной, поступая по обычаю скорбящих. Но и того мало, Ахав умолил Йошафата, царя Йеуды, чтобы тот каждый день, трижды в день, отсчитывал ему по сорок ударов, положенных преступнику. И на молитву подымался Ахав спозаранку, и с причитаниями падал на ложе своё поздними ночами, весь день отдавая изучению Торы. Но самое главное, он уже никогда не вернулся к дурным делам…
Раскаяние и добрые дела, мощные заслоны пред лицом несчастий. Всевышний, словно раскрывает ласковую длань и говорит: «вернитесь, сыны человеческие!»[64]
Так, в одночасье, удостоился Ахав раскаяния.
Мешковина — это знак подчинения своих помыслов истине, скорби о происшедшем.
Первым, кто воспользовался этих знаком, был наш праотец Яков. От него этот обычай выражения скорби и способность к раскаянию передался последующим поколениям.
Но было ли раскаяние Ахава полным и искренним?
Вот как выглядит последняя фраза этой главы:
«И было слово Б-га к Элияу а-тишри: видел ли ты, как смирился Ахав пред Ликом Моим, и, поскольку склонился Ахав от Лица Моего, не приведу злое в дни его, в дни сына его приведу злое на дом его!»
Странные слова, странное «облегчение». Наказание не отменено, но перенесено с головы виновного на его потомков. Если глубина раскаяния не достаточна, почему ответственность снята с Ахава, а если отведён нависший меч, почему под угрозой потомки Ахава?
Несомненно, если бы Ахав вообще не раскаялся, смертный приговор был бы немедленно приведён в исполнение приемником царя, Йеу, здесь же, в пахнущем кровью наделе Навота, и псы уже готовы были лизать свежую кровь Ахава.
Ахав успевает смирить сердце, признав вину. Возмездие отсрочено до дней его сына.[65]
Почему же, Ахав не получил полного прощения?
Объяснение скрыто в приведённом пассуке:
«…ибо покорился Ахав от Лица Моего…». Разница между «от Лица Моего» и «пред Лицом Моим» — в следующем: «пред Лицом» — означает раскаяние из-за осознания Бесконечной Возвышенности и Непостижимости Б-га, то есть из сознания непомерной неблагодарности, проявленной человеком, нарушившим Волю Всевышнего.
Но смирение «от Лица Моего» — олицетворяет покорность из-за простого страха наказания, ужас перед катастрофическими последствиями греха.
Совершение Тшувы по модели «пред Лицом» характеризуется желанием максимального приближения к Всевышнему, стремлением служить Ему, покоряясь перед неизмеримым Величием Создателя, тогда как раскаявшийся «от Лица» пытается в первую очередь избежать наказания.
Именно это, последнее, и обусловило смирение Ахава. Он вовсе не вникал в суть своего морального падения, не старался уж слишком понять своей вины, не сожалел о бесцеремонном вторжени в Гармонию Творения, не ужаснулся от того, что преступлением заслонил Свет Истины, — нет, он просто испугался, когда предстал перед ним грозный обвинитель.
Но и это — раскаяние, и такое, — тоже смирение. Покаяние, хоть и низкого уровня, несёт в себе зерно раскаяния настоящего. Это дало право перенести суд на потомков или, другими словами, приговор оказался «условным»: если потомки не исправят и не дополнят необходимые элементы Тшувы, они примут ответственность не только за свои прегрешения, но и за грехи предыдущих поколений. Но если выберут путь праведности, окажут услугу не только себе, но ещё исправят души тех кто был до них.
А пока Ахаву дали прожить в покое ещё несколько лет, как написано: «И сидели три года без войны…», более того, удостоиться почётной гибели в сражении у Гилада…[66]
[1] Мишлей,3,9
[2] Санедрин,90,1
[3] Иерушалми, Санедрин,36,2
[4] Мелохим-1,16,31
[5] Бавли, Санедрин,102,2
[6] Мелохим-1,22,20
[7] Мишлей17,17
[8] Теилим,103
[9] Санедрин,102,2
[10] Мелохим,18,21
[11] Один из праведников нашего времени, оставшийся верным Торе и заповедям в сталинские времена, говорил, что порой тяга к строительству «светлого» коммунистического будущего была столь нестерпимой, что «приходилось обеими руками держаться за стул в Доме Учения, чтобы не броситься вслед за «строителями»»
[12] Бавли, Санедрин,102,2
[13] Раби дон Ицхак Абарбанель
[15] Раби Меир Лейбуш
[16] Мальбим
[17] Продать виноградник Ахаву по доброй воле Навот мог, поскольку они с царём находились в родстве.
[18] Мальбим
[19] Абарбанель
[20] Меам лоэз
[21] Абарбанель
[22] Меам лоэз
[23] Абарбанель
[24] Изевель была дочерью царя Цидона (Млохим — 1,15)
[26] Мальбим
[27] Абарбанель
[28] Мальбим
[29] Там же
[30] Там же
[31] Там же
[32] Ралбаг
[33] РаДаК — раби Давид Кимхи
[34] Мальбим
[35] Дословно: «бней бли — аль» — «сыновья без ярма» — то есть люди, без страха Небес, нечестивцы.
[36] «Мусар а-Невиим» — раби Йеуда Лейб Гинзбург.
[37] «Чужая работа» или попросту поклонение силам природы и божкам, олицетворяющим эти силы, в противовес вере в Единого Б-га, источника и повелителя всех существующих сил.
[38] РаДаК
[39] Мальбим
[40] РаДаК
[41] Мальбим
[42]Шемайя,26,20
[43] РаДаК
[44] Санедрин,20,2
[45] Шабат,104,1
[46] Абарбанель
[47] «Акедат Ицхак»,стр.84
[48] Там же.
[49] Санедрин, 102,2
[50] Бамидбар,15
[51] Санедрин,102,2
[52] Маараль из Праги, Нетивот Олам, Нетив
[53] РаДаК
[54] Мецудат Давид
[55] РаДаК
[56] Мецудат Давид
[57] Бава Мециа, 59,1
[58] РаДаК
[59] Там же.
[60] РаШИ
[61] Иерушалми, Санедрин, 10,2
[62] РаДаК
[63] Иерушалми, там же.
[64] Мидраш «Пиркей раби Элиэзер», раздел 43
[65]РалБаг
[66] Мальбим
из журнала «Мир Торы», Москва
Рав Элияу Ки-Тов,
из цикла «Книга нашего наследия»
Потомки Эсава постоянно возводили напраслину на еврейский народ. О корнях «кровавого навета», жертвами которого стали тысячи наших братьев.
Батшева Эскин
Кто на самом деле управляет миром? В каждый период истории у конспирологов находится свой ответ на этот вопрос…
Рав Моше Ойербах,
из цикла «История еврейского народа»
В 5050 (1290) году около 16 тысяч евреев было изгнано из Англии. Только через 400 лет евреи вернулись в Англию.
Браха Губерман
Жизнь рабейну Тама, величайшего мудреца и раввина
З. Рубашев
Статья рассказывает о "лжемашиахе" Якове Франке.
Рав Моше Ойербах,
из цикла «История еврейского народа»
В 5108 (1348) году в Европу пришла чума. За два года эпидемия унесла миллионы жизней, но почти не задела евреев, соблюдавших кашрут.
Рав Моше Ойербах,
из цикла «История еврейского народа»
В начале «нового времени», когда страсти в Германии улеглись, все ужасы средневековой Европы пришлось испытать и польским евреям.
Рав Моше Ойербах,
из цикла «История еврейского народа»
Христианские реформаторы и их отношение к евреям
И. Чериковер
Знаменитый процесс 1840 года.
Рав Моше Ойербах,
из цикла «История еврейского народа»
Два крестовых похода способствовали усилению религиозного фанатизма в странах Западной Европы. Ненависть черни к евреям сопровождалась повышенной подозрительностью.
Михаил Френкель,
из цикла «История евреев Стамбула»
Жители еврейского квартала постоянно страдали от издевательств
Рав Моше Ойербах,
из цикла «История еврейского народа»
Папы сдерживали толпу от антиеврейских выступлений, намереваясь, таким образом, привести евреев к добровольному крещению