Когда стены превращаются в окна

Никто не хочет окончить свою жизнь в доме престарелых. Даже если это очень хороший дом престарелых: дорогой, в отремонтированном здании, с новой мебелью и заботливыми нянечками.

Никогда Давид Рабинович не думал, что придется ему доживать свой век в таком доме. Он был художником, его работы прекрасно продавались, а тем временем здоровье становилось всё хуже и хуже, диабет прогрессировал. В конце концов, ему ампутировали обе ноги. Жена умерла, дети давно уже жили в других странах. Наступил тот день, когда Давид понял, что он боится умереть один в своей квартире и определил себя в такой «дом вечности», как он называл его про себя.

Денег у Давида было достаточно, поэтому он оплатил себе одноместное пребывание на пять лет вперед. Одноместных комнат в «доме вечности» не было. Просто вторую кровать — ту, что была ближе к двери, — он использовал в качестве дивана.

Однажды к Давиду Рабиновичу пришла старшая медсестра:

— Простите, тут такое дело… Я знаю, что вы платите за обе кровати, но эта кровать — единственная пустующая в нашем заведении, а нас очень просят принять нового человека. Может быть, вы согласитесь?.. Это только на один месяц, а за это время мы закончим ремонт в новом корпусе и сразу же переселим его.

— Точно только на один месяц?

— Да-да, обещаю вам.

— Ну хорошо. Как зовут-то его?

— Йосеф Фридман.

Йосеф Фридман оказался не самым удобным соседом. Когда Давид подъехал к нему на своем инвалидном кресле с приветствием: «Фридман, добро пожаловать в мой дворец!», тот рявкнул:

— Убирайся прочь от моей кровати! Не нужен мне ни твой дворец, ничего мне не нужно, меня сюда насильно засунули, оставь меня в покое!

Да, Йосеф Фридман был несчастный, обиженный на весь свет человек. Рабинович тоже повысил голос:

— Слушай, Фридман, так дело не пойдет. Это моя комната, и ты мой гость. Но если ты так собираешься продолжать — я тебя терпеть не буду. Зачем мне здесь плохая энергетика?

— Убирайся, говорю тебе! — повторил Фридман. Диалога не вышло. Рабинович набрал номер старшей медсестры:

— Я знаю, что мы договорились на месяц, но, извините меня, это вообще ни на что не похоже. Это капризный, невыносимый человек. Жить с ним в одной комнате — просто мучение! Переселяйте его, куда хотите, но чтобы завтра его рядом со мной не было!

Ночью Рабинович проснулся от странных звуков — то ли хрипы, то ли стоны. Прислушался — похоже на рыдания.

— Эй, Фридман, ты что, плачешь, что ли?

Молчание.

Кряхтя, Рабинович переместился в свое кресло, подъехал к соседу и положил ему руку на плечо:

— Что с тобой? У тебя что-то болит?

— Сказал тебе, убирайся! Что тебе нужно от меня? Отстань!

— Я хочу узнать, почему ты плачешь?

— Ты хочешь знать, почему? Почему?! Посмотри на меня!

Рабинович нащупал выключатель ночника, зажег свет и посмотрел Йосефу в лицо. Это был не самый симпатичный на свете человек, но чтобы из-за такой внешности плакать?..

— На глаза мои смотри!

— Смотрю. Да что такое-то?

— Ты совсем, да?! Я же слепой, ты разве не видишь?! Я живу в полной темноте! Ты можешь видеть своих детей и внуков, а я не вижу ни-че-го! Ты хочешь, чтобы я радовался? Теперь оставь меня в покое.

Давиду стало тяжело на сердце: «Никто не сказал мне, что этот человек слепой, а я еще кричал на него… Бедняга. Не буду же я слепого выкидывать из своей комнаты. А с другой стороны, как мне жить с таким неприятным соседом?..»

Давид повернул колеса своего кресла обратно к кровати Йосефа.

— Слушай, Фридман. Давай так с тобой договоримся. Я — художник. Завтра утром я подойду к окну — а за окном здесь прекрасный парк, — и я буду твоими глазами. Я тебе буду описывать всё, что я вижу, а ты всё это будешь представлять в своем воображении. Ты же раньше видел, и потерял зрение недавно, так ведь? Значит, ты всё помнишь и сможешь моими глазами увидеть всё, что происходит за окном…

— Да отстанешь ты от меня в конце концов? Ты ненормальный или как?

— Один час. Только один час завтра утром попробуем так сделать. Если тебе не понравится, я больше не буду тебе ничего предлагать и оставлю тебя в покое на весь месяц.

— Ладно, — проворчал Фридман. — Ну, а теперь-то я могу наконец поспать?

На следующее утро, чуть свет, Фридмана разбудил жизнерадостный голос Рабиновича:

— Фридман! Доброе утро!

— Вот псих навязался на мою голову… Какое утро? Я только что заснул…

— Потом поспишь! Нельзя пропустить такой прекрасный рассвет! Солнце встает из облаков и окрашивает их в самые нежные пастельные тона — розовый, сиреневый, цвет жёлтой лилии… Но мало этого! Оно окрашивает и лица людей в парке! Вот уже на скамейку села какая-то старушка и щурится как будто недовольно, но сама-то в тень не уходит! А вот приехал 16-й автобус. У водителя такие длинные усы — даже не знаю, специально он их выращивал, что ли? Он открыл двери и ждет. Чего он ждет, Фридман, не пойму? А-а-а, мальчишки бегут, запыхались, издалека бегут, наверно! Да-а-а, в детстве всегда почему-то казалось, что так важно успеть именно на этот автобус…

Так Рабинович проговорил ровно час, потом сказал: «Как договаривались, больше ни слова» — и выкатился на своем кресле в общий холл.

День и ночь прошли тихо, а на следующее утро Фридман сам подошел к Рабиновичу:

— Это, конечно, всё очень странно, но ведь и правда — всё, что ты описывал вчера, я как будто видел своими глазами, во всех красках! Давай и сегодня попробуем часок. Ты не против?

Попробовали часок, и два часа, и пять. И на следующий день, и на следующий — не в течение месяца, как планировалось, а в течение года Рабинович был для Фридмана глазами, и эти два человека становились всё ближе и ближе друг другу. Через несколько месяцев это были лучшие друзья.

Художник рассказывал своему слепому другу про капли дождя, стекающие с листьев старой волосатой пальмы на деревянную скамейку; про ясные восходы и туманные утра; про отблески заката в окнах домов напротив; про каждую старушку, каждого бегуна, каждую собаку и каждую кошку в парке. А слепой слушал с благодарностью. Ведь только в конце жизни, полностью потеряв зрение, он наконец прозрел. Он жил, годами не замечая ни восходов, ни закатов, ни листопадов, ни звёзд, ни лиц водителей автобусов. И только благодаря своему новому другу Ицхак смог увидеть прекрасный мир, сотворенный Вс-вышним.

* * *

Однажды утром Фридман проснулся от странной тишины. Не может быть, что еще не рассвело!

— Давид, уже утро, правда?

Ответа не было.

— Давид, ты где? В ванной, что ли?

Тишина.

Ицхак добрался до кровати друга, ощупал ее — она была пуста. Он дернул звонок, и через минуту вошла сиделка.

— Где Давид? — спросил Ицхак очень спокойно и вместе с тем предчувствуя страшный ответ.

Сиделка, как могла, мягко, рассказала Ицхаку, что его другу стало ночью плохо, его увезли в больницу и там он, к несчастью, скончался.

— Похороны в два часа дня. Вы хотели бы поехать?

— Давид был моим лучшим другом. Давид был моими глазами. Я могу не проводить его? Конечно, я поеду!.. Который сейчас час?

— Восемь.

— Послушайте… Пожалуйста, сделайте мне одолжение… Вы могли бы подойти к окну? Если сейчас 8 утра, как раз должен подъехать 34-й автобус, и там одна странная такая женщина в желтом пальто и с белым пуделем на длинном поводке. Она всё время пытается его взять на руки, чтобы занести в автобус, а пудель…

— Погодите, — сказала сиделка. О чем вы говорите вообще? Какое окно, какой пудель?

— Что тут непонятного, — начал заводиться Ицхак. — Я просто прошу вас подойти к окну!

— Хорошо-хорошо, я подошла, только не надо нервничать.

— Ну? Автобус подъехал? Пудель там? Белый такой, лохматый, в красном ошейнике?

Сиделка помолчала, потом вздохнула и медленно произнесла:

— Окно в вашей комнате располагается на расстоянии двух метров от пола. Через это окно виден только кусок неба.

— Как — только кусок неба?!! Я полтора года живу в этой комнате и прекрасно знаю, что мой друг сидел здесь, рядом с окном! А за окном парк! И автобусная остановка! А на углу — овощной магазин! Вы смеётесь надо мной? Смеётесь над слепым, да?!

Ицхак вскочил с места и на ощупь пошел в сторону окна. Там была точно такая же глухая стена, как и возле его кровати. Его пальцы ощущали только шершавую побелку, куда бы он ни протягивал руки: вправо, влево или вниз. И только встав на цыпочки, он дотянулся до края длинной, во всю стену, оконной рамы, которая и правда была под самым потолком.

Ицхак прислонился к стене. Он постепенно начал осознавать, что всё это — парк, скамейки, детские лица, белые мерседесы, облезлые платаны — всё это его друг художник просто выдумал. Выдумал однажды и продолжал выдумывать, и додумывать, и дорисовывать, и описывать специально для него, Ицхака. А теперь его самого больше нет, и никто больше не расскажет ему про мир за стенами «дома вечности». Новый сосед сможет рассказать ему только про небо.

* * *

Написано в «Песне Песней»: «Подобен возлюбленный мой газели или оленю молодому; вот стоит он за стеной, заглядывает в окна, засматривает сквозь трещины». В чем разница — смотреть через трещину или через окно?

Когда мы машем своему ребенку через окно — он машет нам в ответ, и мы видим друг друга, оба уверенные в том, что наша связь с ним прочна, и что мы оба ждем скорой встречи. Когда мы машем кому-то в сторону трещины в стене, мы не знаем, видят ли нас за стеной, любят ли, ждут ли.

Так мы приходим к самой важной в мире стене — к Котелю, Стене Плача — и разговариваем с Вс-вышним через стену — и не знаем, видит ли он нас, слышит ли? Ведь в этой Стене нет окна… Поэтому так много людей, которые вопрошают: «А есть ли Б-г? Я не вижу Его, не чувствую Его… Правда ли то, что написано в Торе?» Но ведь каждый из нас, из тех, для кого эти вопросы остались в прошлом, в силах превратить для кого-то стену — в окно. Вернуть ему радость жизни, свет и надежду. Подобно тому, как это сделал Давид Рабинович для своего слепого соседа.