Возможность поверить 2. Нравственный подход к проблеме существования Б-га

И сказал Авимелех Аврааму: Что ты имел в виду, когда делал это дело?
Авраам сказал: Я подумал, что нет на месте сем страха Б-жия, и убьют меня за жену мою.
(Берешит 20:10—11)

Многие люди верят в универсальную этику, иначе говоря, в некие универсальные критерии того, что хорошо и что плохо, существующие вне географических и временных границ. Примером такого рода универсальной этики может служить распространенная мысль о том, что убивать всегда плохо, что есть что-то неэтичное в безнаказанном кровопролитии и вообще в том, что угрожает человеческим существам, в какой бы стране и какой бы исторический период это ни происходило.

Нравственный подход к существованию Б-га начинается там, где возникает вопрос: «Почему убивать — плохо?» Иными словами, кто или что обладает правом устанавливать подобные универсальные этические принципы? Кто или что решило, что убивать — плохо?

На этот вопрос есть много разных ответов.

I

Быть может, мысль о том, что убивать — плохо, навязана нам разумом, отвлеченной логикой? Эта версия сомнительна потому, что разум подсказывает нам такие действия, которые наиболее эффективно могут способствовать достижению наших целей. Если же наша цель в том, чтобы навсегда избавить мир от чьего-либо присутствия, то наиболее эффективным способом ее достижения будет убить этого человека.

Найдутся люди, которые возразят, что конечной целью каждого является выжить и что наиболее разумный способ обеспечить свое выживание — это жить, исповедуя этический принцип: не делай другим того, чего ты не хочешь, чтобы они сделали тебе (пример — все то же убийство). Но у такой точки зрения два уязвимых места.

Во-первых, для многих выживание, жизнь не являются высшей ценностью. Японские пилоты-смертники — камикадзе, жертвовавшие своими жизнями во время второй мировой войны, действовали не под гипнозом; это были представители офицерской элиты, которые ставили победу Японии выше собственной жизни. Любой студент-историк с легкостью приведет десяток подобного рода примеров, когда люди рациональные охотно жертвовали собой во имя отвлеченных идеалов.

Во-вторых, даже те, для кого выжить — главная цель, рассуждая логически, могут прийти к выводу, что убивать других это не худший шанс самому остаться в живых. Если убийца извлекает из убийства выгоду, да к тому же уверен в своей безнаказанности — он поступает также рационально.

Таким образом, даже самая совершенная логика, исходящая из безнравственных предпосылок, неизбежно приведет к безнравственным выводам. Значит, нам не следует ставить знак равенства между «нравственным» и «рациональным». Нравственное и разумное далеко не всегда совладают. Некоторые поступки могут быть нравственными, невзирая на их неразумность, другие не могут быть безнравственны, хотя более чем разумны. Именно потому, что между нравственностью и логикой нет исконной связи, разум не может лежать в основании этики, главный принцип которой — «убивать всегда плохо».

II

А может быть, убивать — плохо потому, что кто-то решил, что это так?

Эта версия сомнительна по двум причинам.

Во-первых: почему один человек должен устанавливать этические критерии для всего мира? Чем он так отличается от прочих, что имеет право по своему усмотрению навязывать миру свои нравственные понятия? Разве логично, что человек с самым высоким коэффициентом умственного развития, или располагающий самой большой армией, или, наконец, самый голубоглазый возьмется безоговорочно решать за других, что хорошо, а что плохо? Есть ли вообще человеческое качество, способное предоставить его обладателю статус высшего авторитета в вопросах нравственности?^[1]

Во-вторых: каким был нравственный статус убийства до того, как данный человек родился, и каким он будет после его смерти?

Если кто-либо заслужил право диктовать нравственные законы, будучи самым уникальным из всех живущих, то найдутся и другие, заслужившие подобное право до него, а также и те, кто заслужит его позже. Таким образом, нравственный статус убийства будет меняться примерно каждые восемьдесят лет. И тогда уже мы не сможем утверждать, что убийство — это всегда плохо. В лучшем случае мы сможем сказать, что убивать — плохо до тех пор, пока жив тот или иной судия. Убийство может быть безнравственным всегда и повсюду, только если оно таково с точки зрения вечного, непреходящего авторитета.

III

Тот, кто будет утверждать, что убивать — плохо потому, что так решило наше общество или наша страна, столкнется с двумя проблемами.

Существует немало обществ помимо нашего. Что дает Западу нравственное преимущество перед некоторыми восточными или африканскими цивилизациями, которые прощают детоубийство, людоедство и прочие формы убийства? Разве логично, что некая группа людей навязывает свои нравственные принципы всем другим только лишь потому, что люди, принадлежащие к этой группе, говорят на чистейшем английском языке, или потому, что у них самый высокий доход на душу населения, или потому, что они могут похвастаться самым большим числом ресторанов быстрого обслуживания?^[2]

По аналогии с нашими предыдущими рассуждениями мы должны задаваться вопросом: каков был моральный статус убийства до того, как западный человек осудил его, и каким он будет после того, как наше общество сложит свои полномочия? По всей видимости, сан нравственного судии был возложен на наше общество более ранними цивилизациями и впоследствии перейдет к будущему обществу. В таком случае мы вновь не сможем утверждать, что убивать это всегда плохо. Если убийство плохо, поскольку так решило наше общество, то мы в лучшем случае можем утверждать, что оно было плохо и будет до тех пор, пока наше общество живо. Но убийство может быть безнравственным всегда и повсюду, только если оно таково с точки зрения чего-то древнего и более авторитетного, чем наше общество.

IV

Возможно ли, что извечные, универсальные принципы нравственности были установлены не отдельным человеком или обществом, а всем человечеством? Быть может, убивать всегда плохо потому, что так решило большинство живущих на Земле?

Эта версия снимает первое из возражений, с которым мы столкнулись, когда речь шла о том, кому из одновременно существующих индивидуумов или обществ принадлежит право решать нравственные проблемы. Если допустить существование одной группы, т.е. всего человечества, то совершенно ясно, что оно будет высшим авторитетом для каждой отдельной личности. Однако эта версия не разрешает второй проблемы: кому из ряда существовавших людей или обществ принадлежит право решающего голоса. Ведь хотя человечество и одно, но составляющие его люди — меняются. С каждым новым рождением, с каждой смертью меняется и человечество. Какой же эпохе тогда принадлежит право определять этические принципы для всех последующих поколений? Какое нравственное превосходство имеют люди, жившие за пять или пятнадцать веков до нашей эры? Какое человечество с большим правом может претендовать на трон высшей нравственности?

Наконец, мы не можем сказать, что убийство всегда плохо только потому, что так решило то или иное поколение. Вновь мы нуждаемся в некоем более нравственном источнике для оправдания вечных этических законов.

Версия о том, что убивать — плохо, поскольку так решило человечество, наталкивается и на практические возражения. В определенные периоды истории большая часть человечества никак особенно не проявляло своего отрицательного отношения к убийству. В конце концов, и первобытные люди, как полагают, немало времени проводили, убивая себе подобных или спасаясь от их преследования.

Даже не вдаваясь в рассуждения о ценностях доисторического человека, мы можем доказать, что современный человек часто санкционировал убийства. Адольф Гитлер, предпринявший попытку поголовно уничтожить всех евреев в Европе, столкнулся с вооруженным сопротивлением менее чем двадцати из примерно ста стран, составляющих мировое сообщество. И, даже не говоря о том, что ни одна из стран, которым Гитлер не угрожал непосредственно, не объявила ему войну, мы вправе задуматься, что больше повлияло на поведение стран, выступающих против Гитлера: нравственные принципы или инстинкт самосохранения?^[3]

Кто-то, вероятно, скажет, что большинство стран побоялось бросить Гитлеру вызов потому, что он располагал самой сильной армией в мире, но что — в глубине души — человечество было против развязанной им кампании геноцида. Однако, если эти страны не одобряли убийства невинных евреев, то тогда после войны, после поражения Германии и смерти Гитлера, они должны были бы активно выступить с осуждением нацизма.

Тем не менее, когда в 1946 году, Англия, Франция, Соединенные Штаты и СССР обратились ко всему миру за поддержкой с тем, чтобы организовать международный суд, который выявил бы военные преступления и наказал преступников, только девятнадцать стран откликнулись на это предложение^[4]. И если на протяжении военных лет весь мир молчал из страха, то почему же — когда человечеству, наконец, представилась безопасная возможность высказать свой протест — лишь пятая часть народов Земли высказала свою заинтересованность?

История наводит на мысль, что большинство народов никак не реагировало на то, что творил Гитлер, пока это не касалось их самих. Каждый день войны, на протяжении всех пяти лет, человечество своим поведением подтверждало свое безразличие к Гитлеру и геноциду^[5].

Когда же война была окончена, восемьдесят процентов стран мира открыто выразили это безразличие своим отказом участвовать в Нюрнбергском процессе. Если с 1939 по 1946 год убийство считалось преступным, то вовсе не потому, что так решило человечество. Большей части человечества не было до этого никакого дела.

Таким образом, как по философским, так и по практическим соображениям человечество не может быть источником нравственного принципа, гласящего: убивать всегда плохо.

Может быть, убивать плохо потому, что это противоречит законам природы?

И здесь мы снова сразу же сталкиваемся с вопросом аналогичным вопросу о том, в какой период истории были окончательно провозглашены нравственные принципы. Природа находится в постоянном изменении: одни новые организмы — грибки, бактерии, растения, животные — умирают, другие рождаются. Мир природы такой, каким он был тысячу лет назад, разительно отличается от того, который окружает нас сегодня. Что дает доисторическим живым существам нравственный приоритет по отношению к существующим ныне? И снова: какие бы данные мы ни приводили, они неизбежно окажутся произвольными.

Более того, даже если совокупность всех живых существ приняла какие-то основные и единые этические принципы, совокупность эта назавтра может распасться. В лучшем случае мы можем утверждать только, что-то или иное поведение в данный исторический момент рассматривается как хорошее или плохое. Каков будет нравственный статус этого поведения в будущем — остается открытым вопросом. И если мы по-прежнему отстаиваем наше положение о том, что убивать — плохо, нам следует искать более стабильный источник, чем природа.

Версия о том, что убивать — плохо, потому что это предопределено природой, тоже вызывает практические возражения. Если, в какой-то определенный исторический момент, мы провели бы опрос среди всех живых существ (путем наблюдений за их поведением), все они почти единогласно высказались бы в пользу убийства. Жизнь в природе основывалась на выживании наиболее приспособленных особей — убивай, или убьют тебя. Львы выживают, поедая невинных оленей (а иногда и невинных львов, если с олениной приходится туго). Среди молодой поросли одни растения заглушают другие, забирая себе их жизненные соки. Бактерии, грибки, вирусы и им подобные пользуются такими же методами. И, вздумай мы брать уроки у природы, первым уроком было бы: убийство — приемлемая, если не лучшая из возможных форм поведения. И надо сказать, что неодушевленные предметы и силы не менее жестокосерды. Горные обвалы, цунами, землетрясения и молнии сеют смерть без разбора. Если убивать всегда плохо, то не потому, что таково веление природы.

Убивать — плохо всегда потому, что есть нечто стоящее над природой. Убивать — плохо всегда потому, что нечто большее, чем природа, повелело так.

V

Существует термин, обозначающий «нечто выходящее за рамки природы»: «сверхъестественное». Тот, кто хочет найти подтверждения вечной универсальной этике с ее законом: «Убивать — плохо», — должен допустить существование сверхъестественной силы, предвечного судии, Б-га. Иных оснований для подобной этики нет.

Это не окончательное доказательство существования Б-га. Есть люди, полагающие, что нравственность — это чисто индивидуальная, преимущественно эстетическая черта; что нет абсолютно правых и абсолютно виноватых; что убивать не всегда — зло.

Есть и такие, кто предпочитает считать, что убийство всегда — зло, но готовы легко отказаться от этого взгляда, чтобы отстоять свой агностицизм. И тех, и других нравственный подход к проблеме существования Б-га оставит равнодушным. Тем не менее, есть еще одна группа людей — убежденных в том, что убийство всегда и везде это зло и что есть и другие нравственные абсолюты; и для этой группы нравственный подход к проблеме существования Б-га открывает возможность поверить.

[1] Если же предположить, что первый человек, будучи первым, обладал достаточным правом и авторитетом, чтобы устанавливать этические принципы для всех своих потомков, то мы столкнемся с двумя следующими проблемами:
Первое: почему сам факт первенства дает право быть нравственным авторитетом? Предположительно, первый человек был один. Но ведь точно также был только один второй, третий и миллионый человек. Любой индивидуум в истории уникален. Почему, если кто-то родился раньше других, это наделяет его большим нравственным авторитетом?
Второе: судя по археологическим данным, человек производил оружие на протяжении всей своей истории, и антропологи подтверждают, что убийство было не менее распространено среди первобытных людей. Откуда же берется Уверенность, что первый человек, прародитель наиболее склонного к саморазрушению вида живых существ, был против убийства?

[2] Если же предположить, что этическим авторитетом для всего остального мира должна послужить самая гуманная (самая нравственная) страна, то исходя из какой системы ценностей мы сможем определить эту самую гуманную страну? Будет явной тавтологией, если мы скажем, что самая нравственная страна должна определять, что нравственно, а что нет.

[3] Очевидно, что Соединенные Штаты вступили в конфликт только после нападения в Перл-Харборе, а британское правительство объявило войну Германии только после того, как Гитлер публично заявил, что Англия — его следующая мишень.

[4] Среди них: Англия, Соединенные Штаты, Франция, СССР, Греция, Эфиопия, Австралия, Гондурас, Норвегия, Панама, Люксембург, Гаити, Новая Зеландия, Индия, Венесуэла, Уругвай и Парагвай.

[5] В противовес наивному мнению о том, что люди молчали, только потому что не знали о злодеяниях Гитлера, правительственные документы и газетные материалы, начиная с 1945 года, подтверждают, что информация о мировой войне была широко распространена даже в период войны. Так, например, 29 июля 1942 года, «Нью-Йорк Тайме» сообщала о том, что «нацистские власти в Польше планируют полное уничтожение варшавского гетто, чье население составляет около 600000 евреев…» Подробный обзор литературы по этому вопросу приводится в книге Мартина Джилберта «Аушвиц и Союзники». Лондон, «Эрроу Букс», 1984 г.