Бамбуковая колыбель 21. Возвращение на Тайвань

ИМЕЯ НА РУКАХ двух маленьких детей, мы решили лететь с остановками, чтобы разбить чересчур долгое путешествие на несколько не слишком утомительных этапов.

Сначала мы посетили наших друзей в Туксоне и Сан Диего, питаясь своими запасами кошерной пищи и дополняя ее свежими продуктами, а затем провели три замечательных дня в маленькой японской гостинице на острове Окинава.

Гостиница — насквозь продуваемое ветрами орлиное гнездо, расположенное высоко над морем — уютно прилепилась к горному склону. Из ее окон открывался потрясающий вид. А прямо под нами спускались к морю ряды стройных сосен, днем и ночью наполняя нашу комнату свежим ароматом хвои.

Окруженные этой живописной красотой и превосходно обслуживаемые грациозной, наряженной в кимоно дочерью хозяина, мы неторопливо вкушали радость возвращения на Восток.

В Национальном аэропорту Тайваня нас ожидали Мей-Мей и ее семья (увеличившаяся к этому времени еще на двух детей и насчитывавшая в общей сложности восемь человек).

Встреча была такой неподдельно радостной, как будто мы вернулись в родной дом.

Проведя ночь в тайпейском отеле, мы наутро снова отправились в рыбацкую деревню Тамсуй, как мы поначалу думали, в свой двухкомнатный коттедж.

Было забавно видеть, как Двора, которая в Штатах обычно была объектом всеобщего внимания, здесь отошла на второй план, и все взгляды устремлялись на белокурого и светленького Дова Хаима. Даже ехавшие с нами в одном купе китайцы, вопреки своей обычной сдержанности, то и дело оборачивались, чтобы получше разглядеть это маленькое забавное чудо.

В Тамсуе мы с приятным удивлением обнаружили, что на этот раз Тамкунгский университет выделил нам современный, полностью оборудованный дом. Он выглядел так, словно его доставили сюда прямиком из Лонг-Айленда.

Среди прочих домов факультетского поселка он казался этаким архитектурным «перемещенным лицом» или каким-нибудь залетным гостем, не в меру принарядившимся перед неожиданной вечеринкой. Видимо, наши китайские хозяева несколько перестарались в своем стремлении угодить западным коллегам.

Барбара первым делом занялась реорганизацией кухни. Она объяснила Мей-Мей, что, как евреи (йо-тай реп), мы обязаны подчиняться определенным правилам и выполнять специфические обряды.

Они вместе отправились за покупками и вскоре вернулись с новехоньким набором посуды, кастрюль, сковородок и прочих кухонных принадлежностей.

Дома Барбара сообщила слегка ошалевшей от неожиданностей Мей-Мей, что все купленные предметы нужно немедленно отнести к морю. Когда Мей-Мей поинтересовалась в чем дело, Барбара попросту заявила, что мы, «как евреи», обязаны каждый предмет кухонного обихода окунуть предварительно в морскую воду.

Ненадолго призадумавшись, Мей-Мей преодолела эту новую трудность с той же решительностью, с какой справлялась со всеми прочими проблемами, которые жизнь неустанно возводила на ее пути, и тут же заказала такси, которое отвезло нас к ближайшему ручью, впадавшему прямо в Китайское море.

Таксист припарковал машину прямо на пляже и с величайшим изумлением наблюдал, как мы, выгрузив свою поклажу, перетащили ее на несколько метров ниже по течению и стали погружать в проточную воду. Потом он покачал головой, повернулся к Мей-Мей и спросил, что означает этот странный ритуал.

Наша замечательная Мей-Мей теперь уже считала себя большим специалистом по еврейским обычаям и готова была подробно объяснять их своим невежественным соотечественникам.

«Мои хозяева — йо-тай рен, — сказала она как ни в чем ни бывало. — У них есть очень старая еврейская поговорка:

“Горшок, который побывал в океане, знает, как сварить рыбу, посуда, которая пахнет морем, сможет ее подать”.»

РАЗУМЕЕТСЯ, НАС ИСКРЕННЕ РАДОВАЛО, что Мей-Мей так быстро усвоила наш новый образ жизни, но я был уверен, что естественное человеческое любопытство рано или поздно возьмет верх над ее обычной китайской невозмутимостью.

И действительно, однажды утром я увидел, как она искоса поглядывает на меня каким-то странным взглядом.

«Что с тобой, Мей-Мей?» — спросил я, предоставляя ей возможность высказаться в открытую, о которой она давно мечтала.

«Со мной-то ничего, — сказала она, — а вот вы, Хуа-Пэнь и Бай-Лан, вернулись из Америки совсем другие. Бай-Лан все время носит на голове косынку, а Хуа-Пэнь — бело-голубую шапочку. По утрам вы подходите к окну, закутываетесь в белое, словно одинокое облако, покрывало и наматываете себе на руку черные ремешки, похожие на те, которыми запрягают лошадей. — Она озадаченно получала головой. — Но я вижу, что ваши сердца теперь яснее, чем раньше, и ваши лица свежи и спокойны, как весенний ветерок. Бумага и перо те же самые, но написанное выглядит совсем иначе.»

«Ты права, Мей-Мей, мы изменились. — Я старался говорить как можно проще, чтобы ей было легче меня понять. — Мы теперь стали гораздо ближе к нашим предкам и к нашему Б-гу.»

Мей-Мей понимающе кивнула:

«Теперь вы похожи на меня. Я тоже чту духов. Китайская поговорка говорит: “Даже с дерева высотой в десять тысяч футов листья все равно падают к корням.” Что китайцы, что йо-тай рен — все люди, в сущности, одинаковы.»

С тех пор она не задавала нам никаких вопросов, какие бы странные, на ее взгляд, обряды мы не исполняли в течение всего этого года.

Не было ничего удивительного и в том, что нам хотелось как можно скорее повидать лейтенанта Ли и выразить ему горячую благодарность за все, что он для нас сделал.

Мы нашли его все в том же кабинете на вокзале, и нам показалось, будто ни он, ни окружающая его обстановка ничуть не переменились за все эти годы. Он встретил нас тепло и сердечно.

Небольшой подарок, который мы ему привезли — в сущности, сувенир, не более того, — конечно, не мог выразить всю нашу признательность этому человеку. Он принял подарок с присущей ему скромностью.

«Знаете, — сказал он, — я часто спрашиваю себя, куда спешат все эти люди».

Он показал на окно, за которым валом валили многотысячные толпы пассажиров.

«Может быть, это облака, которые гонит ветер? Если я и оказал вам какую-то услугу, то она ничтожна. Горы не могут задержать облака, проносящиеся над ними.»