Из цикла «Седер Песах в советском лагере», темы: Самопожертвование, Рав Ицхак Зильбер, Песах, Пасхальный седер, Маца, Хамец
Накануне Песах есть хлеб прекращают уже с утра, и к вечеру все мы были страшно голодны. Но вот в восемь вечера я отправился в каптерку за мацой: хранить мацу в бараке я не решался, боясь кражи. Ведь мишкино предупреждение касалось только «дележа» посылок, уберечься же от краж было невозможно.
Работавший в каптерке заключенный — сравнительно интеллигентный человек, биолог по профессии, бывший сотрудник и друг знаменитого Мичурина, относился ко мне с полным доверием. Ни разу за два года он не попросил меня расписаться в ведомости сдачи-получения: я просто сдавал и забирал свои вещи.
Но в первую ночь Песах случилось непредвиденное. Он вдруг потребовал:
— Распишись!
Я удивился:
— Что случилось?
А он:
— Не подпишешь — не получишь.
А ночь Песах уже началась и писать нельзя!
Промучился я с ним больше часа: распишись, и все! До сих пор не понимаю причины. Наверно, это было испытание свыше для меня.
С большим трудом я уговорил его отдать мацу без подписи.
И вот вечером в Песах мы вошли в санчасть. Мы сидели за столом, как цари. Пили вино, ели мацу и читали Гагаду, которую мне принес парторг Вишнев.
В санчасти справляли Седер столько человек, сколько могли вместиться, кажется, двенадцать. Я пригласил наиболее близких. А как быть с остальными евреями?
Я обеспечил их мацой и два-три дня объяснял им, что делать: посоветовал собраться в одной камере, научил их говорить Кидуш и договорился с ними, чтобы в ночь Седера, когда будут есть мацу, они вспомнили хотя бы три основные вещи, о которых в Гагаде сказано: «Раби Гамлиэль говорил: кто не объяснил три вещи — Песах, маца, марор — не выполнил обязанности».
На Седере надо сказать, почему мы празднуем Песах, почему едим мацу и почему едим горькую зелень, марор.
«Песах» на иврите значит «перескочил». Казня первенцев, Б-г миновал («перескочил») дома евреев: египтяне умирали, а евреи остались в живых.
«Маца» — пресный хлеб. Если сначала фараон отвергал требования Моше и не давал евреям разрешения на «выезд», то во время десятой казни, в ужасе перед происходящим, он спешил, торопил их уйти. Только евреи замесили тесто, чтобы испечь хлеб на дорогу, как им пришлось уходить. Тесто и подняться не успело, испеклось — есть мнение — в пути на солнце. Так или иначе, маца напоминает нам о том, что фараон резко изменил позицию и в страхе подчинился воле Всевышнего.
«Марор» напоминает о горечи жизни в рабстве.
Заповедь требует, чтобы об этих трех вещах говорили, сидя удобно, облокотясь, как подобает свободным людям.
Так все и сделали.
Перед праздником ко мне пришли несколько человек — я и не знал, что они евреи, — и попросили: «Маца есть? Дайте нам ке-заит». Один из них сказал, что сидит уже давно, с войны; он был капо у немцев в гетто или в концлагере. Он признался, что уже двадцать лет не ел мацы. Дали им по кусочку мацы. Так что у всех был кашерный Седер!
Эту ночь мне не забыть. Мишка Косов сидел с нами в санчасти, пил четыре бокала (Мишка был в восторге от нашего вина), ел мацу, и все смеялись: Мишка Косов стал евреем!
Пасхальная «кухня»
Еще до начала Песах надо было решить, где и что варить на Песах. Песах, как известно, праздник весенний, и к этому времени в лагере уже перестали топить. Топили только в бараке, где я теперь жил. Но изверг-истопник даже мимо пройти не давал, когда топил.
Заметив, что он продает сухари, я «с дальним прицелом», думая о Песах, купил у него пару раз сухари, хотя они мне были не нужны. На третий раз не доплатил и пришел отдать деньги, когда он топил. Я дал ему попробовать немножко мацы, и после этого уже мог свободно заходить к нему и варить. Невероятно, но только в этом блоке топили до конца Песах.
А где доставать картошку? Так как перед каждой субботой я ходил к заключенным договариваться насчет воды, у меня появилось немало знакомых среди уголовных. (Я даже научился их языку и песням. Я пою их в Пурим и в ночь Седера.) Я просил у них, чтобы им принесли с воли сырую картошку (свой посылочный «лимит» я уже израсходовал). И вот каждый день в пять утра я уже чистил и варил картошку: в шесть всех выгоняли на работу, и надо было успеть к этому часу сварить. Без соли, без ничего — одна картошка. И вот заключенные (смотрите, какие они были честные!), если я успевал сварить — ели, не успевал — уходили без еды. Приходили в обед: если у меня была картошка, то большинство оставалось и ели, а если не было, то некоторые уходили в столовую. Я их очень просил, чтобы они не ели в столовой ячменную кашу, а только картошку. И так мы тянули до конца Песах.
Первый день Песах. Я стою и варю картошку, и смотрю, чтобы никто до нее не дотронулся. И там же рядом, возле печи, стояли два удмурта, те самые головорезы, о которых я рассказывал, и варили лапшу. Ну будто нарочно! Однако по закону, если рядом варятся кашер и трефа, но трефа без капли жира — то это еще ничего. Только вдруг удмурт, перемешивая ложкой свою лапшу, сунул эту ложку в мою кастрюлю с картошкой! Представляете?
Что делать с картошкой? И что делать с горшком? Кашеровать в Песах нельзя. Я ломал себе голову, и меня опять выручило знание «Шулхан арух»: есть закон, по которому, при полном отсутствии других возможностей поддержать существование, можно съесть такую картошку и можно готовить в такой посуде. Сам я уже картошку до конца Песах не ел, но всем варил и ничего не сказал. Зачем говорить? Им это не поможет. Пока они не знают, ответственность за все лежит на мне. (Потом, когда я вышел, я спросил у двух больших раввинов, и они сказали, что я правильно сделал. Но представьте себе мое положение тогда…)
Что я ел всю неделю? Я не голодал: немного воды, немного мацы… Когда я смотрю назад, мне трудно поверить, что я прошел через все это и остался цел и невредим.
Каждый день я искал картошку, это было мученье. К одному подойду, к другому, к пятому. И доставал картошку. Так я и воду ношу, и картошку ищу. Иногда поиск затягивался до полуночи.
Как-то я с большим трудом нашел картошку, сварил, и несу горшок. Весна, таять начинает. Иду я с горшком картошки, поскользнулся, упал, и все вывалилось в затоптанный снег.
Я собрал картошку, очистил от снега и положил в горшок.
Говорить им, что это упало в снег или нет, чтобы они не брезговали? Люди голодные, работают до двенадцати, до часу, и единственная их еда — эта картошка и кусочек мацы. Побрезгуют — не будут есть. Я не сказал.
Наступает последний, восьмой день Песах. Все. Ни крошки мацы нет, ничего нет.
Айзик говорит:
— Но в Израиле сегодня уже едят хлеб! (Там ведь праздник — один день.)
Я говорю:
— Да, но мы здесь, в галуте, обязаны соблюдать еще один день.
Он говорит:
— Нет у меня сил…
Я говорю:
— Ничего, еще день потерпишь.
— Не могу больше, я хочу сейчас поесть хлеба, и все!
И тут я увидел нешуточную силу простого еврейского обычая. Не закона даже, но обычая. В последний день Песах принято молиться за душу умерших родителей. Он сам вспомнил:
— Постой, — говорит, — сегодня ведь «Изкор» (поминальную молитву) читают! Есть сейчас хлеб, а потом этим же ртом сразу поминать отца? Неловко… Ладно, я сначала прочту «Изкор».
Мы с ним читаем «Изкор».
Подходят другие евреи, и среди них один очень неприятный тип. Его отец и мать просили его, чтобы он после их смерти не читал по ним ни «Кадиш», ни «Изкор». Так и сказали: не пачкай наше имя своим ртом. Почему? Он закрыл синагогу в своем городе, посадил в тюрьму шохета и моэля. У него жена русская, и он все время твердит, что все верующие евреи — мошенники. Вроде того бухгалтера, о котором я рассказывал. Он и теперь всех пугал:
— Выйду из лагеря — того посажу, этого посажу…
И он тоже пришел прочесть «Изкор»!
Он спросил у меня: можно ли? Есть правило — с ответом не спешить. Я подумал и сказал: можно.
Потом он меня спрашивает:
— Можно ли сегодня есть селедку и сливочное масло?
Я смеюсь:
— Где, здесь или в Израиле? Здесь — это самое кашерное, что только может быть. (В Израиле я, может быть, еще стал бы разбираться, что за селедка, где масло лежало. А тут — безо всяких.) Почему ты спрашиваешь?
Он говорит:
— Я получил посылку из дому — селедку и сливочное масло, и если можно, отдаю вам.
Тогда мы по лагерю объявили, что сегодня у нас особый праздник, и мы будем есть не просто картошку (картошку раздобыли), но с селедкой и со сливочным маслом. Тут еще подошел Исаак Моисеевич с радостной новостью: сняли антисемитские плакаты, которые были развешаны по всему лагерю.
Если сняли плакаты, значит — врачей выпустили. Долго мы ничего не знали, но оказалось, их выпустили на второй день Песах.
В Талмуде написано, что освобождение обычно приходит к евреям в нисане (нисан — месяц исхода из Египта). Это время поражения врагов еврейского народа. Адар, предшествующий месяц, тоже благоприятен для евреев. Сталинградская битва закончилась в Рош-Ходеш адар (в первый день адара). Гитлер объявил этот день днем траура.
В тот день мы (я тоже ел из этого горшка — в последний день Песах допустимы некоторые облегчения) ели картошку с селедкой и со сливочным маслом. Это было безумно вкусно. Я уже и забыл, как это бывает.
А потом мы гуляли по лагерю, где больше не было мерзких плакатов. Я чувствовал — врачей выпустили. Я рассказывал моим спутникам истории из Талмуда.
К нам подошел Володька Эпштейн, некогда — убежденный атеист и интернационалист. Он и женат был «принципиально» — на русской женщине.
Я уже рассказывал о его брате Максиме, который в тридцать пятом изводил меня в институте, и о том, как он со временем — после исключения из партии — изменился. Совсем другим стал в лагере и Володька. Перед Песах, когда нам нужны были люди, чтобы на их имя под видом печенья можно было прислать мацу, Володька дал свое имя. А выйдя из лагеря, он расстался со своей прежней женой и женился на еврейке. Это очень трудный шаг.
Володька объявил всем нам, соблюдавшим Песах: сегодня вечером ему обещали принести банку варенья, и он отдает банку тем, кто ни разу не прикоснулся к хлебу в Песах. А кто хоть раз попробовал хамец — пусть не приходит!
Вы не представляете себе, какое это богатство в лагере — банка варенья! Там на луковицу неизвестно что можно выменять, а тут — варенье! Вечером, на исходе Песах, все пошли к нему пить чай с вареньем. (Я не пошел. Зачем это? Когда одна банка?! Другим больше достанется.)
Так закончился Песах. А сразу после Песах объявили амнистию…
Рав Шауль Вагшал
В полупраздничные дни нельзя заниматься бизнесом. Исключение составляют случаи, когда отказ от профессиональной деятельности обернется убытками. Это касается как наемных работников, так и владельцев частных предприятий.
Рав Элияу Ки-Тов,
из цикла «Книга нашего наследия»
В такую субботу принято радоваться больше обычного и подавать на стол дополнительные блюда.
Рав Зелиг Плискин,
из цикла «Если хочешь жить достойно»
Тора заповедала нам оказывать помощь навьюченным животным. Кроме того, нам запрещено мучить их и издеваться.
Саба из Новардока,
из цикла «Уровень человека»
Человек, который уповает на Всевышнего, верит в то, что Творец пошлет ему пропитание. История из Талмуда, которая иллюстрирует это правило.
Рав Арье Кармель
...Марксизм рассматривает наемный труд как эксплуатацию человека человеком, то есть как зло. На практике же марксистский «гуманизм» лишает людей человеческого достоинства, превращает их в рабов государства, потому эта идеология потерпела крах.
Рав Шломо Ганцфрид,
из цикла «Кицур Шульхан Арух»
Работу, не терпящую отлагательства, разрешается выполнить в Холь аМоэд
Саба из Новардока,
из цикла «Уровень человека»
После того, как пророчество исчезло, моральным ориентиром для евреев стали ешивы. К сожалению, их духовный потенциал многими отвергался.
Хафец Хаим,
из цикла «Притчи Хафец Хаима»
Хафец Хаим,
из цикла «Притчи Хафец Хаима»
Притчи Хафец Хаима
Йегуда Авнер
Хафец Хаим,
из цикла «Богатые должны понимать...»
Массовая безработица, закрытие крупных предприятий и миграция обедневших жителей — явления одного порядка. Их причиной является отказ от субсидирования изучения Торы.
Хафец Хаим,
из цикла «Притчи Хафец Хаима»