Бамбуковая колыбель 14. Гиюр по Галахе

НА СЛЕДУЮЩЕЕ УТРО, перед тем как отправиться в университет, мы с Барбарой по свежим следам подробно обсудили наши недавние впечатления.

«Ортодоксального раввина я до какой-то степени даже могу понять, — сказал я. — Он, по крайней мере, последователен. Имеются определенные условия, требования, если угодно — правила перехода в иудаизм, и пока эти правила не выполнены, человек не может считаться евреем.»

«Но одна проблема все же остается, — возразила Барбара. — Он не уточнил, что это за правила, и не разъяснил, как мы можем их выполнить. Продолжая твою мысль, можно констатировать, что у нас нет ни малейшего представления о том, какова плата за вход в этот “клуб”, и к чему мы, собственно, будем допущены, если ее уплатим.»

«Согласен. Невозможно стать ортодоксальным евреем, просто нажав некую кнопку, и, во всяком случае, даже напрягая воображение, я не могу представить себя завтра утром соблюдающим кашрут, равно как и прочие предписания, о которых он говорил. Что же до других раввинов, то я вообще не могу всерьез к ним относиться. Они мне кажутся такими поверхностными, такими интеллектуально пустыми, что я просто не вижу смысла совершать гиюр нашей Хсин-Мей в предлагаемой ими “неортодоксальной” форме. Это было бы только жестом, процедурой, лишенной серьезного содержания.»

«Что же нам в таком случае остается?»

«То же, что и раньше. Мы с тобой остаемся тем, чем были — двумя еврейскими родителями с нееврейской китайской дочерью на руках.»

«Ты прав, я тоже не вижу, что мы еще можем сделать при таких обстоятельствах, — согласилась Барбара. — Все это крайне огорчительно. Но все-таки, я кое-что поняла за эти последние недели.»

«Что именно?»

«Что я практически ничего не знаю об иудаизме. Мы с тобой суетимся, пытаясь сделать нашу дочь еврейкой, а, между тем, сами понятия не имеем, что это, в сущности, значит — быть евреем.»

НЕДЕЛИ СКЛАДЫВАЛИСЬ в месяцы, месяцы — в годы. Наш домашний распорядок определялся сменявшимися временами года, университетским календарем, каникулами и отпусками, а также поездками к родным.

Невзирая на занятость, мы выкраивали время для регулярного чтения самых различных книг на еврейские темы. Наше чтение не отличалось особой систематичностью, мы читали все, что попадалось под руку, — романы, исторические очерки, эссе, полемические статьи, социальные исследования, работы по теологии и философии. Не присоединяясь формально ни к одной общине, мы регулярно посещали интересовавшие нас мероприятия в Еврейском общинном центре и местных синагогах. Круг наших друзей и знакомых, состоявший из сотрудников университета и членов местной китайской общины, был открыт для китайских студентов, учившихся в соседних университетах и колледжах.

Время от времени случались забавные инциденты, которые напоминали нам о необычном религиозном статусе нашей Хсин-Мей.

Мы арендовали наш дом у супружеской четы, которая сравнительно недавно, но зато весьма основательно включилась в движение фундаменталистов-пятидесятников. Хозяйка, дочь священника епископальной церкви, и ее муж, преуспевающий бизнесмен, стали «истинно верующими» на евангелист-ский протестантский манер. Будучи неофитами, они уверовали весьма пылко, и решили, что их призвание — обращать всех «заблуждающихся» на открывшийся им «истинный путь».

Поскольку оформление договора об аренде и внесение залога в размере трехмесячной платы за квартиру были завершены еще до нашего возвращения с Тайваня, мы впервые встретились с нашими хозяевами только через несколько месяцев после приезда в город.

Узнав, что их жильцы — два еврея с еще не определившей свой религиозный статус китайской дочерью, наши хозяева решили, что им послано настоящее небесное знамение. Когда, к тому же, выяснилось, что наш дом посещает множество азиатских студентов, большинство которых — буддисты, они окончательно уверовали, что удостоились особой религиозной миссии.

С большим трудом, комбинируя вежливую холодность с полной незаинтересованностью, нам с Барбарой удалось в конце концов остудить их евангелистский пыл. И хотя вся эта история показалась нам, в общем, довольно забавной, она содержала и неприятный элемент. Она напомнила нам, что наша Хсин-Мей по-прежнему остается в ненормальном состоянии, а мы сами все еще не имеем достаточных знаний и опыта и зачастую не способны противопоставить что-либо существенное потоку религиозных доводов, обрушивающемуся на нас со всех сторон.

Я ОТНОШУСЬ к людям того сорта, которые позволяют событиям развиваться естественным образом. Однако мое профессиональное антропологическое и социо-политическое любопытство побуждало меня время от времени пускаться на поиски информации, касающейся проблемы гиюра.

В ходе таких поисков я разговорился однажды с руководителем городской Еврейской школы, которая осуществляла полноценную — занимавшую весь день — учебную программу для детей, начиная со старших групп детского сада и по восьмой класс включительно.

Чем больше мы с Барбарой занимались своим еврейским самообразованием, тем яснее нам становилось, что мы, по сути, чрезвычайно невежественны в том, что касается нашей собственной религии. Поэтому я решил, что будет неплохо, если Хсин-Мей получит хотя бы начальное еврейское образование.

Я объяснил директору школы нашу ситуацию и спросил, сможет ли Хсин-Мей поступить в его школу. Директор ответил, что в школу принимаются только еврейские дети. Я стал добиваться от него определения — что же такое, наконец, еврейский ребенок. Он объяснил мне, что еврей — это тот, кто признан евреем «согласно еврейскому религиозному закону, или Галахе.»

«Что это значит в отношении гиюра!» — спросил я и получил ответ, которого в глубине души и ожидал: гиюр должен удовлетворять всем ортодоксальным требованиям.

Эта история имела продолжение. На втором году нашего пребывания в городе мы попали в списки местной Еврейской Федерации и стали регулярно получать приглашения участвовать в ее кампаниях по сбору пожертвований.

Изучив брошюры, присылкой которых сопровождался каждый призыв жертвовать деньги, я заметил, что одним из получателей этих пожертвований является упомянутая выше Еврейская дневная школа. В примечаниях, напечатанных в соответствующей брошюре мелким шрифтом, сообщалось, что пожертвования покрывают более сорока процентов школьного бюджета, а остальные шестьдесят слагаются из платы за обучение и разных других составляющих. Я начал злорадно потирать руки: мне показалось, что я обнаружил трещину в ортодоксальной броне. В тот же день я позвонил в Федерацию и договорился о встрече с ее руководителем.

В ходе этой встречи я объяснил, что мы с женой — пока еще новички в общине, и, прежде чем перейти к истинной цели моего визита, упомянул о своем положении в университете и научных заслугах.

«Верно ли, что нынешняя кампания по сбору средств для ваших школ представляет собой мероприятие, охватывающее всю общину, в том числе и тех ее членов, которые не принадлежат ни к каким синагогам?» — спросил я, наконец.

Директор, лысоватый маленький человечек в больших очках, с готовностью согласился.

«Да, конечно! — воскликнул он. — В действительности, как вы наверняка заметили, лозунг нынешней кампании так и звучит: “Все мы — заодно!” Мы должны выступать единым фронтом не только с нашими братьями-евреями в Израиле, но также — насколько это возможно, — ив том, что касается удовлетворения потребностей местной еврейской общины.»

«Я рад это слышать, — сказал я. — Означает ли все это, что если я, лояльный член местной общины, нуждаюсь в той или иной помощи, а община имеет возможность мне помочь, то я могу рассчитывать на поддержку? Верно ли это?»

«Разумеется, — ответил он, внезапно насторожившись. Он был слегка озадачен направлением, которое неожиданно приняла наша беседа. — Но я уверен, что вы согласитесь со мной, если я скажу, что каждый отдельный член общины тоже должен нести свою долю ответственности. На этой идее — идее взаимной ответственности — построена вся наша кампания. Мы обращаемся к каждому с призывом внести столько, сколько он может, с тем, чтобы, в случае необходимости, он, как и все другие, мог обратиться к нам за помощью.»

«Как вы, в таком случае, расцените ситуацию, когда член общины, который внес свой взнос в общее дело, обращается за помощью в еврейское учреждение и получает категорический отказ?»

Директор весь подобрался:

«Я не совсем понимаю, к чему вы ведете. Объясните, пожалуйста, что именно вы имеете в виду.»

«Я имею в виду Еврейскую дневную школу. В вашей брошюре я прочитал, что она является одним из учреждений, поддерживаемых городской еврейской общиной, и часть денег, собранных в ходе ваших кампаний, идет на ее содержание. Точнее говоря, эти деньги составляют весьма существенную часть ее бюджета. Однако, когда я попытался записать свою дочь в эту школу, мне отказали.»

Директор был искренне удивлен:

«Как это — отказали?» — спросил он.

«Вернее сказать, обусловили ее прием тем, что она должна пройти гиюр согласно определенным правилам, — кстати говоря, не одобряемым большинством раввинов нашей общины. В настоящее время она считается не отвечающей требованиям школы. Между тем, эта школа числится в списке общинных учреждений. Как это понимать?»

Он беспокойно заерзал в кресле и потер рукой лысину.

«Разрешите мне объяснить вам сложившуюся ситуацию.

Хотя отдельные организации и учреждения и связаны с городской общиной и участвуют в ежегодном сборе средств, они остаются, тем не менее, вполне независимыми и подчиняются своим собственным правилам и своему совету директоров. Каждое учреждение сохраняет весьма значительную автономию.

К примеру. Еврейская семейная служба, которая оказывает большую часть социальных услуг, необходимых нашей общине, имеет свои собственные правила и критерии вступления в нее.

Вдобавок, почти каждое учреждение связано с какими-то другими организациями или синагогами. Скажем, Еврейский общинный центр и Еврейская семейная служба входят в общегородской Объединенный фонд жертвователей и получают от него финансовую помощь. Поэтому они вынуждены следовать определенным установкам, предписанным этой организацией.»

«Каким именно?»

«Ну, скажем, Объединенный фонд установил правила, запрещающие какую-либо дискриминацию в том, что касается предоставления услуг, оказываемых входящими в него организациями.»

«Теперь я начинаю кое-что понимать, — перебил я его. — Не далее, как вчера я просматривал список членов Еврейского общинного центра и обнаружил, что почти половина из них — судя по фамилиям и адресам — вообще не являются евреями.»

«Вы правы. Но частично это объясняется тем, что членские взносы в Еврейском общинном центре ниже, чем, скажем, в христианской ИМКЕ.»

«Это приводит к парадоксальному выводу, — саркастически заметил я. — Одна организация принимает систему правил, которая поощряет вступление в нее неевреев, тогда как другая делает все, чтобы евреев в свои ряды не допускать. Во всяком случае, евреев, принадлежащих к некоторым категориям.»

«Я могу понять ваши чувства, — вздохнул директор, — но, как мне кажется, вы не вполне справедливы и объективны. Наша дневная школа, подобно другим, входящим в общинную систему организациям, связана со своим руководящим органом — в данном случае, с ортодоксальной синагогой, — и обязана следовать ее указаниям и критериям.»

Я почувствовал некоторую симпатию к этому маленькому, потрепанному судьбой человеку. Сетка морщин и складок, покрывавших его лоб и лицо, была, в сущности, паутиной боевых шрамов, полученных этим чиновником в ходе карьерных боев, в которых он давно уже перестал надеяться на успех. Теперь он видел свою единственную задачу в том, чтобы аккуратно придерживаться установленной линии и не отклоняться от нее вплоть до своего выхода на пенсию. Он наверняка уже забыл, когда в последний раз сражался за правое дело.

«Неужели я первый, кто поднимает этот вопрос о дневной школе?» — полюбопытствовал я, отбросив свой агрессивно-язвительный тон.

«Поверьте, его уже поднимали до вас, — ответил директор. — И некоторые люди даже отказывались из-за этого жертвовать на общинные нужды. Но сейчас извините меня, пожалуйста, — меня ждет еще одно свидание.»

Он поднялся и протянул мне руку на прощанье.

«Все-таки позвольте мне посоветовать вам быть поактивнее в рамках нашей Федерации. Это добровольческая организация, и если вы ею не вполне довольны, то единственный сколько-то эффективный способ добиться желаемых изменений — это совместно с другими разрабатывать и совершенствовать ее политику.»

КОГДА Я ТЕМ ЖЕ ВЕЧЕРОМ рассказал Барбаре об этом разговоре, она отрезала:

«Начнем с того, что я вообще не понимаю, зачем ты к нему отправился. Он в любом случае ничем не может нам помочь. Чего ты надеялся добиться?»

«Ты права. Я с самого утра задаю себе тот же вопрос. Наверно, мне просто хотелось получше разобраться в том, как устроена и функционирует эта система. Теперь мне еще более очевидно, что она имеет не столько религиозный, сколько политический и экономический характер, и к тому же весьма запутанный.»

«Знаешь, мне кажется, что ты просто сел на своего любимого конька, — поддела меня Барбара. — Ты стремишься все на свете свести к какой-нибудь политической или социальной проблеме, в основе которой, разумеется, лежит борьба за власть или за деньги. А я смотрю на Хсин-Мей, вспоминаю, как неожиданно она вошла в нашу жизнь, и все больше убеждаюсь, что на самом деле от нас вообще очень мало что в этом мире зависит.»

«Я не совсем понимаю, что ты хочешь сказать.»

«Хорошо, я попробую объяснить это иначе. За все это время — с того дня, как ты нашел Хсин-Мей, на протяжении всех месяцев, пока продолжались хлопоты с ее удочерением, американской визой и гиюром, и вплоть до сегодняшнего эпизода с руководителем Федерации — ты ни разу не упомянул одно весьма существенное, на мой взгляд — даже ключевое слово…»

«И что же это за слово?» — уже догадываясь, но все же не без любопытства спросил я.

«Б-г», — серьезно ответила она.