Отложить Отложено Подписаться Вы подписаны
Художественная запись многим известного документального рассказа
Перед вами история про мудреца и праведника Хафец-Хаима (раби Исраэля Меира Акоэна), который, как известно, руководил ешивой в городе Радине, что в Белоруссии, это недалеко от Минска, а тогда – Литовские земли.
В самый разгар Первой мировой войны произошел там такой случай. Под городом стоял русский гарнизон. В согласии с военным положением, никаких отгулов солдатам не полагалось, так что выходили служилые люди за стены своего задымленного и не очень чистого бивуака только в составе взвода, строем в пять шеренг по трое, и только по приказу – например, в баню или арестовать кого, или на учение в поле, прокисшее от дождей.
И вот, как-то ночью промаршировал в еврейский район города взвод солдат – тяжелой походкой подневольных и усталых людей, сознающих, что страшней их на сотни миль вокруг никого нет. Окружили солдаты один из домов, всех разбудили, переписали, обыскали, а потом тишайшего из жильцов, перепуганного студента ешивы, увели под конвоем, как уводят пойманных дезертиров или, если хотите, особо опасных военных преступников.
Утром город гудел как улей. Во-первых, евреи всегда волнуются, когда случается неприятность с одним из них. Во-вторых, подозрение в военное время может пасть на кого угодно, но только, согласитесь, не на скромного и прилежного ешиботника, который, как все теперь вспомнили, ни разу головы не поднял от страницы Талмуда.
А в-третьих, всех поразила именно серьезность акции: арестовать его мог и городовой утром. Или еще проще – прислал бы с посыльным вызов в околоток, тот сам бы явился. Но зачем под покровом ночи приводить взвод солдат с ружьями наизготовку? Не иначе как ожидали мощного вооруженного сопротивления. Но от кого ожидали? От тщедушного студента, который и букашки обидеть не способен?
Со временем дело прояснилось. Юноша прибыл из Германии, т.е. формально был немецким подданным. Прибыл учиться в знаменитую ешиву, выполняя завет мудрецов: "Езжай туда, где Тора". Учился день и ночь, а ночевал – уделяя сну буквально считанные часы – в одном из домов местечка. Так было принято в ту пору: люди с удовольствием предоставляли кров и стол ешиботникам, считая своим долгом помогать молодым людям, посвятившим жизнь изучению Торы.
Но так получилось, что рядом с тем местом, где поселился наш юноша, обитал в сторожке ночной обходчик, не еврей, в обязанности которого, кроме прочего, входила слежка за местными жителями на предмет благонадежности. Т.е. он постоянно высматривал и выслеживал, кто что сказал по поводу правительства, нет ли в округе тех, кто сочувствуют социалистам, не объявились ли шпионы из-за границы. Работа не хлопотливая, а пару целковых к зарплате сторожа прибавляла.
Но вот уже долгое время ничего в том районе заслуживающего рапорта в полицию не происходило. Надо было срочно что-нибудь сочинить. И он написал про юношу, у которого – вот ведь ужас! – германский паспорт. Дескать, под видом учебы сей засланный "лимент" занимается собиранием всякого рода сведений о царским войсках, кои, обитая в гарнизонной близости, не ведают о вражьем оке, на них целящем.
В каких-то ста милях к западу шли ожесточенные бои, и властям везде мерещились шпионы и лазутчики. Поэтому в штабе округа сообщению дали самый широкий ход. Составили операцию по захвату, послали взвод с офицерами, связали и доставили в камеру.
Сколько ни пытались выяснить раввины ешивы, куда делся юноша, ничего разузнать не удалось. Ученик как в воду канул.
Можно было развести руками и посетовать на превратности судьбы, но Хафец-Хаим сдаваться не собирался. Он считал, что несет личную ответственность за все, что могло произойти с учеником, ибо фактически из-за него, Хафец-Хаима, тот в Россию и приехал. Разве теперь можно было его бросить?
Писались письма, запросы, привлекались знакомые, живущие в Москве и Петербурге, – все без толку! Военное время, отвечали ему, как вы не понимаете, что нет смысла заниматься судьбой одного еврея да еще заграничного, когда перекраивается карта Европы и люди гибнут полками и армиями. Поимейте совесть!
Но в том-то и дело, что Хафец-Хаима мучила именно совесть. Он готов был для спасения того молодого человека поехать хоть на край света. Только бы узнать, где он находится, в казематах какой тюрьмы обитает.
И уже почти на исходе войны выяснилось вдруг, что юноша содержится под стражей в военной крепости под Петербургом и что скоро предстоит суд. Так или иначе, следственное дело военной прокуратурой передано для производства в судебную коллегию центрального округа.
Тут же Хафец-Хаим оправился в путь. (На еврейском языке говорят: "Взял талит, тфилин и поехал". Т.е., буквально побежал, не собравшись.)
По прибытии в столицу принялся искать адвоката. Обегал всех, но за дело никто не брался, говорили: нет никакой надежды, такие процессы заканчиваются самым печальным образом и ничего изменить нельзя. Даже адвокаты-евреи отказывались, добавляя: если попытаться спасти вашего ученика, антисемиты скажут: смотрите-ка, как евреи переполошились, в то время как нашего православного брата никто от произвола властей не защищает...
И тут нашелся один адвокат, не еврей, к слову сказать, да и не из самых популярных защитников той поры, но старательный и честный, так как за ним числилось уже несколько выигранных дел. Запросил недорого, с делом ознакомился тщательно, провел несколько бесед с Хафец-Хаим и представителями петербургской еврейской общины.
Зал заседаний был полон. На скамьях сидело много евреев, пришли репортеры – всем было известно, что для спасения подозреваемого прибыл сам Хафец-Хаим. Ждали, что и его вызовут для дачи свидетельских показаний. Многие пришли из боязни, что процесс в результате огласки может быть раздут в новое "дело Бейлиса". Сидели и буквально дрожали от страха.
Вместе с Хафец-Хаим прибыл другой знаменитый учитель и мудрец Торы, раби Эльханан Бунем Вассерман. Тот самый, которого позже – уже в начале Второй мировой войны – немцы расстреляли в Девятом форте под Каунасом вместе со всей его ешивой. (А перед тем он вернулся из Нью-Йорка, где заявил, что не может не разделить судьбу со своими учениками в это тяжелое время. Заявил и вернулся – под пули…)
Итак, оба знаменитых ученых собирались выступить частными свидетелями на стороне защиты, дабы рассказать о том образе жизни, который вел обвиняемый до ареста.
Первому, как водится, дали слово прокурору. По военному четкую и краткую речь он закончил стандартной просьбой приговорить шпиона к смертной казни. Гулко высморкался в платок и сел на место.
Настала очередь защиты. Сначала адвокат должен был представить своих свидетелей. И тут он произнес слова, ради которых мы затеяли весь рассказ. По свидетельству очевидцев, после заключительной его фразы люди в зале – включая военных судей – испытали такое возбуждение, что ни о каком смертном приговоре не могло быть и речи.
Он сказал:
– Уважаемый господин генеральный судья! Разрешите представить свидетеля защиты – раби Исраэля Меира. Расскажу о его личных качествах, дабы вы с должным вниманием отнеслись к его свидетельству. Передают такую историю...
В этом месте прокурор предпринял попытку осадить адвоката, который, мол, ведет речи, не относящиеся к делу, но судья разрешил защитнику продолжить.
– Однажды наш раввин шел по улице Варшавы, куда приехал на короткое время. К нему подошел человек и попросил разменять ассигнацию в пять рублей. Рав достал из кармана кошелек, но не успел его открыть, как прохожий выхватил кошелек и побежал. Вокруг стояло много народу. Рав шел с учениками. Люди, увидав, что произошло, побежали вдогонку за вором. Рав тоже побежал. Все кричали: "Вор, держи вора". Но рав кричал совсем другие слова. Многие решили, что ослышались, и подбежали, чтобы переспросить. Рав продолжал бежать и кричать что есть силы: "Я прощаю тебя, я прощаю тебя". Потом объяснил, что кричал так, потому что тот человек выглядел очень бедным. Бедность, а не злой нрав толкнули его на преступление. Придет день, и он, несомненно, пожалеет о содеянном, но сегодня его семье нечего есть. Мне бы, так сказал рав, самому надо было догадаться предложить ему деньги, но он, наверное, почему-то подумал, что я не дам, и с отчаянья решил взять деньги самостоятельно. Я не в обиде, только хорошо бы передать ему, что эту сумму я даю ему в подарок.
Адвокат закончил. В зале многие улыбались. Улыбнулся и судья, сказав:
– И вы, господин адвокат, всерьез верите подобным байкам?
Вот тут адвокат и произнес свою знаменитую фразу, которую ныне можно найти во множестве книг о Хафец-Хаим и его времени. Итак, внимание!
– Честно говоря, – сказал адвокат, – я, как и вы, мало склонен верить подобным байкам. Но вот что интересно, эту историю о нашем раввине люди рассказывают охотно и часто. А о нас с вами, господин судья, таких историй почему-то никто не рассказывает. Хотя вроде бы мы тоже слывем честными людьми…
После чего наступила в зале такая пауза, что слышно было, как натужно сопит прокурор…
В заключение разбирательства, уже после свидетельства Хафец-Хаима, судья военной коллегии огласил приговор: шесть лет тюрьмы. По тем временам очень мягкое наказание.
В своем кругу рав сказал: "Надо благодарить Всевышнего за чудесное спасение еврея от смерти. Шесть лет – тоже большая опасность, но царская власть не простоит и шести месяцев".
Так и произошло. Вскоре Временное правительство объявило об амнистии, и наш студент вышел на свободу.
** **
В другом варианте этой истории (согласно книге תנועת המוסר) написано, что Хафец-Хаима сопровождал также его зять раби Цви Левинсон, который потом сообщил, что приговор был – на десять лет. Но и этому приговору очень обрадовался Хафец-Хаим.
Рава спросили, чему он радуется. Ответил: "Могли и казнить. Что касается десяти лет, то зря они на это надеются. Царская власть не простоит и двух месяцев".
Так и случилось – ровно через два месяца в России произошло то, что принято называть Февральской революцией.
