Отложить Отложено Подписаться Вы подписаны
В то утро мы с мужем страшно поругались. Конечно, я была права, но даже не в этом дело. Это была такая обида, которая — как тяжелый камень в области диафрагмы — давит и давит. И я пыталась, да-да, пыталась по-хорошему: и найти время, и всё, чему учат в школе, но не получалось, и в то утро я взорвалась…
Так бывает, и не скажу, что это было правильно именно в ту минуту, когда он уходил на работу, — это было глупо, конечно. Но он что-то такое сказал, обронил, не думая, в мой адрес, и туча, туча, которая не жила всё это время во мне, а нарастала, заряжаясь молниями и тяжелым градом накопленных обид, — прорвалась… Всё захлестнуло…
Вот этот эгоизм, вот это вот его — чтобы всё было именно, как он хочет…
— Ты меня достала! До… вот тут вот уже у меня все твои!..
— Все мои — что?! Ну, вот что все мои?!
— Достала! Я ухожу!
— Ну и уходи! Скатертью дорога!
— Ты у меня вот уже где!
— И уходи!
— И уйду!
— И можешь не возвращаться!
— Да с удовольствием!
Он хлопнул дверью! Он! Это мне надо хлопать! Так хлопать, чтобы у него голова отлетела!
Наконец-то я избавлена от его общества. Это же надо быть таким неблагодарным черствым хамом!
Всё во мне клокотало от возмущения, я рванула открывать окна по всей квартире, чтобы быстрей выветрился его запах. Меня тошнило от него, а еще больше от этой тупости, помноженной на небывалое самомнение. Откуда такое самомнение? Было бы чем его заполнить — этот надувной пузырь, — так ведь пусто внутри! Примитив! Неблагодарное чудовище!
Пусть там уже треснет на своей работе…
Через полтора часа он позвонил. Что-то быстро. Обычно это занимает у него целый день, а то и два — осознать свою вину.
«Ты у меня вот уже где! — И уходи! — И уйду!»
Не дождется. Не буду отвечать.
«И можешь не возвращаться! — Да, Господи! Да с удовольствием!».
Я вся кипела, мысленно продолжая утренний разговор. Ну, ничего-ничего, пусть помучается, пусть поймет, что это значит — уходить, хлопая дверью, да еще с этим его «превеликим удовольствием». Не буду отвечать, возомнил о себе!
Звонки внезапно умолкли. (Ага, передумал извиняться! Хочет, чтобы я теперь за ним бегала с извинениями!) На табло автоответчика зажглась лампочка оставленного сообщения.
И не подумаю слушать!
Пусть думает, прежде чем говорить мне что-то и дверями хлопать! Мы что, на сцене? Пусть по голове себе хлопает, умник!
Включаю телевизор. Отвлекусь немного. Надоело уже про всё это думать…
— Б-же… что это?
Новости… Новости… Не может быть… Этого быть не может… Это подстава… Чей-то трюк… Кто-то придумал такую злую шутку… Зачем так жестоко пугать людей… Это же бред… Этого не может быть…
Я стояла как в столбняке перед телевизором, по щекам текли слезы ужаса, и я твердила, что этого не может быть, пока у меня не подкосились колени и я с воем не упала на пол перед телевизором.
На экране которого в который раз самолет врезался в первую башню. В которой мой муж. Я сразу поняла, что это всё. Не мозг мой понял, а не знаю что внутри меня. По реакции своего тела я поняла, что это всё: по оледенению всех мышц и сердца, по затрудненному дыханию, по горьким слезам которые текли и текли и не приносили облегчения…
Это произошло двадцать лет назад.
И только пять лет назад я смогла рассказать кому-то в первый раз про то утро: как мы поссорились, как он ушел, как он позвонил оттуда, а я не ответила.
Не ответила…
Я потом сверила время: он позвонил за 20 секунд до того как башня рухнула. Он все знал. А я не ответила…
«Моя дорогая… Моя любовь… Ты — самое прекрасное, что случилось со мной в жизни. Я всегда любил тебя и буду лю... Прости меня… Так глупо получилось сегодня, и я… »
Это то, что он оставил на автоответчике. Мое сердце не упало вместе с ним, не разбилось. Оно раскрошилось на мелкие осколки и смешалось с пылью, которая тучей поднялась там, когда всё рухнуло...
Нет, я не залилась слезами радости и облегчения, когда прослушала — вот позвонил же… Я сидела каменная, словно у меня вырезали сердце и оно теперь бьется в каком-то другом месте. Не во мне.
Зачем мне теперь сердце? Оно мне не нужно. Если эти руки не могли снять трубку в последние 20 секунд, которые ему оставалось жить… то они не заслужили сердце.
О, как я была зла на него… Как ревела, кусая подушки, и била пол не в силах выместить на нем гнев и горе. За его чудовищное великодушие, за его безмерную любовь, за его ненужное мне теперь великодушие, за его удушающую — теперь — ко мне любовь.
Как я хотела теперь повернуть всё вспять… как я молила Б-га вернуть мне его на пять минут, на минуту, на двадцать секунд… Обещаю, я буду хорошей… Ну что Тебе стоит — только 20 секунд, у Тебя же есть вечность, что Тебе эти двадцать секунд или минута — верни мне их, только их, только их… Чтобы я могла ему ответить… поверни вспять… Поверни всё вспять…
Как я клялась Ему, чего только я не обещала, умоляла, ползала на коленях на том самом месте, где стояла тогда, когда он позвонил. Теперь скребла пол, хваталась за ножки тумбочки, на котором стоял телефон с автоответчиком, умоляя Б-га дать мне только 20 секунд, только их… и потом можешь забирать меня к Себе… пожалуйста… мне больше здесь ничего не надо… Забери скорее… отсюда…
Пятнадцать лет я никому не могла никому рассказать про то утро…
Так я злилась на него…
Так я злилась на Него…
Но как… как я злилась на себя… как же я злилась на себя и не могла себе простить…
Не могла себе простить то утро…
У меня на это ушло пятнадцать лет жизни… Может, у кого-нибудь бы на это ушло пять лет, у кого-то год, а мне понадобилось на это три раза по пять лет…
Простить мужа…
Простить нас как пару…
Простить Б-га…
Простить себя…
…Почему я заговорила об этом сейчас? Потому что Йом-Кипур…
Потому что… если… Милосердие Б-га — хотя бы слегка, хоть далеким отражением коснется нас, то мы сможем простить себе то, что человеческое сердце простить не может. Никогда… Даже за тысячу лет…
(Записано со слов рава Фангера, по мотивам рассказанного им на лекции, посвященной Йом-Кипуру)
