Можно ли сказать кто виноват?

Имеет ли человек право отвести от себя подозрения в проступке и указать на того, кто по-настоящему виноват?  Этот вопрос рассматривается в Талмуде (Бава Басра 164б):

Кто составил этот документ, спросил Раби Йеуда аНаси.  Я его не составлял, ответил его сын, его составил Йеуда-портной.  Оставь эту лашон ара, упрекнул Раби Йеуда аНаси своего сына.

Рашбам объясняет, что Раби Йеуда аНаси считал, что его сын не должен был спихивать вину на другого человека и ему следовала ограничиться тем, что он не написал этот документ

На основе этого отрывка, Хафец Хаим (Законы лашон ара гл. 10, пар. 17) выводит, что человек не имеет права указать на виновного, даже если подозрение падает на него.  Он может сказать, что он этого не сделал, но сказать, кто именно сделал--нельзя.  Исключением из этого правила, естественно, являются те случаи, где даже без всяких вопросов, человек имеет право сам пойти и рассказать о том, что случилось, либо ради пользы пострадавшего, если речь идет о проступке бен адам лхаверо, либо ради пользы осуждения зла, если речь идет о проступке бен адам лмаком.  Эти варианты мы уже рассматривали здесь (см. Лашон а-ра о проступке бен адам ле-хаверо или Хулиганство в городе Н-скe-I и далее, Лашон ара о проступке в отношениях между людьми — условиe первое ) и здесь (см. КОНСТРУКТИВНАЯ КРИТИКА — УСЛОВИЯ). 

Почему запрещается раскрыть личность нарушителя? Поскольку это лашон ара без всякой пользы. Никакой разницы от того, что спрашивающий узнает, кто именно нарушил, нет.  А чтобы отвести подозрения от себя, достаточно сказать--я этого не сделал. 

Чтобы легче понять этот закон, как всегда проиллюстрируем его примером из жизни города Н-ска.

Гольдштейну опять не хотелось идти в синагогу.  Он представлял себе сочуственные и насмешливые взгляды, взгляды всех, абсолютно всех окружающих.  И не мог понять откуда они узнали об этом.  Ему было очень стыдно появиться в синагоге и терпеть сочувствие перемешанное с насмешками.  Новый рав, Хасидашвили, Саша-программист, они все об этом узнали.  Всю жизнь не могу с этим справиться. Позор, просто позор!  И как я мог на такое пойти, как я не удержался!  Как я мог пойти на такую глупость, и как дорого она мне обойдется, горестно думал Гольдштейн.

На этом месте читателей наверняка начнет охватывать любопытство.  Что же такое сделал Гольдштейн?  Опять раков ел (см. Когда думать только хорошее о людях, а когда говорить про них лашон ара, Лашон а-ра о проступке бейн адам ле-хаверо или СВОРФ приходит в город Н-ск)? Или может быть даже черную икру? Или что-нибудь еще?

Нет, не волнуйтесь, на этот раз все не так страшно.  Дело в том, что Гольдштейн, вместе со всем миром, внимательно следил за американскими выборами и переживал за Америку как за родную.  Будучи человеком, в принципе, мрачного и слегка конспирологического характера, Гольдштейн, после нескольких недель просмотров русского и украинского Ютюба, Телеграма и Фейсбука, вкупе с израильскими СМИ, пришел к выводу что грозит катаклизм!  Как он громко убеждал всех встречных, либо демократы победят и тогда придет диктатура победившего разноцветного пролетариата, либо победит Трамп, но тогда демократы украдут у него выборы и опять закончится диктатурой все того же разноцветного пролетариата.  Но республиканцы сложа руки сидеть не будут, и как Кассандра, Гольдштейн видел Трою павшей в прах Америку охваченную боями толп трампистов против отрядов боевиков БЛМ и Антифа, требующих от белого населения покаяния и преклонения перед цветным. 

Больше всего Гольдштейна раздражало благодушие местных американцев. А когда он попытался объяснить соседу Джеффу Миллеру, что нужно быстро вывозить маму и братьев из Америки, пока есть возможность, то наткнулся на, как ему показалось, холодно-издевательски-вежливую англосаксонскую реакцию.  После чего Гольдштейн ввязался в бурный спор и дошел до того, что поспорил, на 2000 шекелей и бутылку шотландского виски, кто будет прав, будут ли бои трампистов с БЛМ, или нет.

Прав оказался Джефф, как Гольдштейн обнаружил в тот четверг после выборов.  Oб этом поражении никто не должен был знать. Но на душе у Гольдштейна было муторно, и он рассказал о своем пари, по секрету, друзьям—Рабиновичу и Боре Когану.  И еще где-то за соседним столиком маячил дядя Миша Кукушкинд.  А вчера, выходя из магазинаа, к Гольдштейну подошел старый Наум и принес свои соболезнования в связи с потерей 2000 шекелей.  Кто-то проговорился, подумал Гольдштейн, и теперь об этом знают все.  Но кто?  И почему?  Я же просил их об этом никому не рассказывать, они понимали, что мне будет стыдно.  Как они могли так поступить по отношению к другу?  Да и просто, к другому человеку?

Обдумывая все это Гольдштейн все больше кипел внутри.  И войдя, через силу, в синагогу, он увидел Рабиновича и набросился на него---я же просил вас никому не говорить, а все разболтали?  Кто всем рассказал?

Рабинович держал язык за зубами. Также, как ему казалось ничего не говорил Боря.  А вот дядя Миша Кукушкинд, недавно проигравший Гольдштейну спор о происхождении коллегии выборщиков в Америке, вмешательстве китайцев (без китайцев теперь нельзя) в американские выборы, и предпочтения латиноамериканского населения на этих же выборах, вполне мог.  Более того, вспомнил Рабинович, уходя из синагоги он проходил мимо дяди Миши и старого Наума и отчетливо слышал слова две тысячи, виски, спор и выборы.  Так что да, дядя Миша и разболтал.

Может ли Рабинович рассказать об этом Гольдштейну?  С одной стороны, дядя Миша определенно поступил очень некрасиво.  Опубликовывать информацию, которую человек рассказал по-секрету--запрещено, и является одной из разновидностей рехилута (сплетен).  Но с другой стороны, пользы, от того что Рабинович укажет на дядю Мишу, никакой не будет.  Гольдштейн будет ненавидить дядю Мишу, а тот--Гольдштейна, а потом они постараются перетянуть на свою сторону остальных, и вся синагога разделится на гольдштейнистов и кукушкиндцев, с новым равом и Сашей-программистом в нейтралитете. 

Но если не сказать, кто это был, то, возможно Гольдштейн будет продолжать подозревать Рабиновича в том, что он проговорился.  Что же делать?

Вот тут нам приходит на помощь псак Хафец Хаима, который говорит, что Рабинович не имеет права указывать на дядю Мишу, а должен ограничиться отрицанием своей роли.

Нет, никому ничего не говорил.  Молчал как рыба, обещаю тебе, ни слова, как ты просил--ответил Рабинович.

Гольдштейн посмотрел на Рабиновича с подозрением, но противопоставить его отрицанию ничего не смог и пошел дальше.

Теги: Лашон ара, Хафец Хаим, США, Политика, америка, алаха, выборы, Сплетни, рехилут, секретность