Блеск золота

Невысокого роста женщина, с кожей чуть светлее, чем обычно бывает у женщин ее колена, Рахель была богата и жила в одна большом доме, построенном ее покойным мужем, погибшим в одну из войн царя Шауля. Оружие мужа и его Ктубу она хранила, как и любовь к нему, и поэтому, не раздумывая, отклоняла все предложения сватов.

Вот и сейчас, Рахель печально, но твердо посмотрела на двух соседок:

— Не приходите ко мне больше. Я не хочу слышать ни о каком замужестве.

— Но, Рахель, — откликнулась Ривка, та, что была моложе. — Ты еще можешь выйти замуж и быть счастлива.

— И дом, и хозяйство у тебя большие, смотри: все твои виноградники приходят в упадок, еще год-два и ты не сможешь продавать свой товар на рынке — виноград мельчает, ягоды становятся кислее… — добавила Сара, вторая соседка.

— Продам на вино.

— Ерунда! На вино другие сорта! Такой виноград на вино у тебя никто не купит. Этот сорт для стола, для трапез, но он мелкий, кислый.

— И из-за этого я должна замуж выходить, из-за винограда?

— А что, разве нет? Такое хозяйство, особенно виноградники — тут хозяин требуется.

— Я сдаю виноградники в аренду. Арендаторы их обрабатывают, они и урожай собирают.

— Обкрадывают они тебя — твои арендаторы!

— Точно обкрадывают, — подтвердила Ривка. — За виноградниками глаз нужен. Им уход нужен. А твои что делают? Ухаживают разве? Ветки обламывают, я сама видела, грозди так грубо сдирают! Разве так нужно снимать их? Их аккуратно нужно снимать, лозу не повредить.

— Ты думай, Рахель, — назидательно проговорила Ривка. — Думай.

— О виноградниках думать? Или о вас?

— Ты не смейся, ты обо всем думай. А мы через неделю снова зайдем, правильно, Сара?

— И не только через неделю, и через две зайдем. А что? Человеку, как и винограду, созреть нужно. Сорвешь неправильно — или кислятины наешься, или лозу повредишь…

Едва выпроводив соседок за дверь, Рахель позвала служанку, велела подавать ужин позднее, чем обычно, следить за домом, никого не пускать и принести ей накидку для улицы.

— И вот что, Зилпа, позови своего внука, пусть сбегает к соседу, Гидону, и узнает дома ли он, дома ли его жена и могу ли я зайти сейчас к ним по делу? И пусть он со мной пойдет к ним.

— Конечно, госпожа, он мигом сбегает.

— Хорошо, пока прогуляюсь по саду.

— Правильно, вечер-то какой хороший удался, теплый, мягкий.

— Так это все вечера такие, — со смехом отозвалась Рахель. — Ты это каждый день говоришь.

— Конечно, говорю, вы бы чаще из дому выходили, соседей навещали. А так — что по саду гулять? Много вы там себе нагуляете? Мужа никакого себе там не высмотрите…

— Опять ты…

— Конечно, я же вас с детства знаю, нехорошо вам одной жить, вот хотя бы наш сосед слева, он тоже овдовел, так вы бы не в сад хо…

— В саду хорошо, Зилпа, а соседи — мне их и так хватает… и спасибо за накидку. Как внук вернется, скажи мне.

На закате сад Рахели был прекрасен и всегда успокаивал ее: ослепительно багровели розы, лепестки лилий на свету казались прозрачно розовыми, как дымка над горами, за которыми угадывался Иерусалим, корица и лавр, мелкие кусты левоны и афарсемона погружали сад в прохладу благоуханий.

Через два часа Рахель, сопровождаемая внуком служанки, вышла из дома Гидона.

Через два дня она вернулась из Иерусалима. В результате этих двух «вылазок» в доме появился небольшой сундук с золотыми монетами.

— Откуда это? — удивилась Зилпа. — Вы не сердитесь, госпожа, но я крышку приподняла, а там…

— Я не сержусь, Зилпа, от тебя ничего не утаишь. Я и не пыталась.

— Это верно. А лучше в доме сундук не хранить. У нас в селении опять воры появились. Вы бы не уезжали из дома, без вас как-то страшно, а если залезут, пока вас нет? 

— Как будто они не залезут, если я в доме…

— Так вы будете знать, что воры украли, и на нас не подумаете… И зачем вы в Иерусалим ездили?

— Я продала дом в Иерусалиме.

— Зачем же?

— Он мне не нужен больше. И виноградник продала.

— Кому? Виноградник-то кому? Он хоть и измельчал, виноград, но все еще был вкусный…

— Соседу — Гидону. Привели новые глиняные бочки? Те, что я заказывала?

— Ага, утром привезли! И это… оно и правильно, с виноградником… наверное, — помолчав, заключила Зилпа.

— Вот и хорошо, что ты одобряешь, — усмехнулась Рахель. — Это мне приятно, а теперь вели подавать ужин. Хочу лечь сегодня пораньше.

Рахель действительно пошла спать намного раньше. А когда удостоверилась, что и слуги, которые жили в доме, заснули, и те, что приходили утром, а вечером возвращались к себе, покинули дом и голоса их смолкли, зажгла фитиль и, стараясь никого не разбудить, спустилась в погреб.

От фитиля зажгла небольшой факел — из тех, что обернутые тряпками стояли в углу специально для этой цели. 

Выкатила на середину кладовой две новые глиняные бочки, щелкнула по ним пальцем. Звук был звонкий, какой и должно быть у целой недавно обожженной бочки. Рахель знала в этом толк, еще девочкой играла среди глиняных бочек. Среди них были и такие, в которых она могла с головой спрятаться. Какими же огромными они ей тогда казались…

Подавив вздох, Рахель осмотрелась, затем из потайного угла вытащила с усилием небольшой сундук. Открыла крышку, достала горсть монет и осторожно, стараясь не повредить стенки бочек, стала бросать монеты внутрь.

Касаясь дна недавно обожженной бочки, монеты звенели так громко, что Рахель замерла, прислушиваясь.

— Как же мне заглушить звон монет? — Рахель поправила тюрбан на голове: хоть в погребе было холодно, ей стало жарко. — Не зря говорят: «истэра би-лигина киш киш карья» («монета в пустой бочке всегда звенит»). Так недолго и воров привлечь… как же мне заглушить звон монет?

Она стала обходить погреб, приоткрывая бочки и тщательно закрытые сундуки.

— Что же мне придумать? Как спрятать золотые монеты, чтобы никто не услышал их звона? Если позвать Зилпу, она бы мне в миг придумала… но лучше, всё же, быть одной. Хоть служанка и знает погреб как свои пять пальцев, но...

В одной из бочек Рахель обнаружила мед.

— Кажется, я нашла то, что нужно…

На следующее утро, едва рассвело, перед домом Гидона остановилась арба, на которой под накинутой тканью угадывались очертания двух бочек.

— Ты прости меня, сосед Гидон, что разбудила тебя в такой ранний час. Но дело срочное, я сейчас уезжаю, а вернусь нескоро.

— А я тебе зачем нужен?

— Видишь, — Рахель махнула рукой в сторону бочек. — Мед у меня хороший, стоять такой мед может долго. Пусть у тебя в погребе постоят мои бочки?.. Согласишься сохранить их у себя до моего возвращения?

— Ладно, пусть стоят. Мне не жалко.

— Спасибо тебе. Только просьба: не открывай его и не смешивай с другим медом, пусть стоит до моего приезда как есть. Я приеду и заберу. И заплачу тебе за услугу.

— Пусть будет по-твоему. Сейчас разбужу слуг и велю им поставить в погреб. А ты езжай себе с миром.

Через месяц в доме у Гидона гуляли свадьбу: Гидон женил сына и посреди свадебного пира обнаружил, что на столах закончился мед. Слуги обносили гостей вином, инжиром и финиками, и Гидон решил спуститься в погреб сам.

Открыв бочки с медом, он понял, почему тот закончился на столах — потому, что он закончился и в бочках. «Жаль, нехорошо, что меда на столах нет. Примета такая — чтобы у молодых жизнь была счастливая, нужно, чтобы мед на свадьбе не переводился… Это я сам придумал, или слышал где-то?»

Гидон обошел все бочки — и с вином, и с оливковым маслом, и с финиковым отжимом, и с орехами в меду, и с инжирной настойкой, но чистого меда не нашел, пока не обнаружил две бочки — те, что дала на хранение соседка.

«Не беда, что она просила не трогать, возьму у нее, а потом добавлю другого меда».

Взял черпак и стал отливать густой золотистый мед в бочку поменьше, которую держал в руках.

«Правильно говорят: “темно как в погребе”, руки заняты, посветить себе нечем… а это что?»

Вычерпав мед, не больше полубочки, Гидон обнаружил, что вся она до краев заполнена золотыми монетами…

Через год Рахель вернулась домой.

Нашла Зилпу одряхлевшей, но еще бодрой и даже более разговорчивой, чем обычно:

«Или это мне после долгого отсутствия кажется, что дом стал меньше, а слуги болтливее, чем раньше?»

— Приготовишь мне воду для мытья, Зилпа, и пошли, пожалуйста, внука узнать, дома ли Гидон и могу ли я через час зайти к ним.

— Приветствую тебя, Рахель, — заторопился Гидон навстречу вдове. — Давно вернулась? А у нас всё по-прежнему. Сейчас жену позову, она рада будет послушать твои рассказы…

— Спасибо, Гидон, но я за бочками пришла, за медом моим.

— Конечно, как же, мед знатный будет!

— Что ты сказал?..

— Что — я? Мед твой стоит, я его не трогал, как стоял — так и есть он… Вели слугам везти его домой, вот они — две твои бочки, за год потемнели немного, но ты же признаешь, что это твои бочки?

— Я помню их. Это мои бочки. 

— Вот и хорошо. И слуги мои слышали, что ты признаешь, а тут главное порядок — в делах. Чтобы всё было правильно. Бери бочки свои и будь здорова.

Дома поздно вечером Рахель спустилась в погреб, прихватив с собой дубовый бочонок поменьше и черпак с кухни. Она не хотела пользоваться черпаком, который в погребе, чтобы утром Зилпа не стала расспрашивать, кто ночью в погребе за медом охотился.

Рахель вычерпывала мед из бочки, ожидая, когда же черпак звякнет о слой монет. Вот она уже вычерпала бочку почти до половины. Посветила туда факелом, опасаясь, как бы смола не капнула внутрь. Густой мед был прозрачен почти до дна. Монет не было.

Гидон обокрал ее.

Рахель обратилась в суд. Но суд не смог установить факт кражи, суд даже не стал рассматривать это дело: свидетелей у вдовы не было, никто не мог подтвердить, что она отдала соседу на хранение не мед, а что-то другое. А слуги Гидона слышали, как Рахель подтвердила при возврате: это именно ее бочки, а не чьи-то чужие…

Рахель часто плакала, и никто из ее старых верных слуг не мог ее утешить, да и что скажешь? Соседки уже не приходили ее сватать: никто ей в глаза не говорил, но Рахель угадывала по неодобрительным взглядам: мол, уважаемая женщина, не бедная, а на соседа напраслину возводит. И зачем? Приличный человек, помог ей, бочки ее хранил, хотя у самого свадьба сына была, запасов много и погреб своим добром полон, но не отказал вдове, а она?

Рахель часто выходила в сад, запущенный во время ее отсутствия: розы выродились, коричное дерево ободрали, кое-где кора еще держалась. Только над Иерусалимом по-прежнему видна была сиреневая дымка.

Рахель решилась ехать в Иерусалим, обратиться к самому царю Давиду. Пусть вступится за нее, за вдову там, где правосудие бессильно…

На следующий день слуги с утра заложили повозку. Рахель распорядилась поставить несколько корзин с подарками левитам, если встретятся ей по пути: их часто можно было встретить на дорогах, они шли из селенья в селенье обучать народ мудрости.

Советники царя Давида были непреклонны: как и суд, они не хотели рассматривать тяжбу Рахели с соседом, ведь у нее не было ни доказательств, ни свидетелей.

Но Царь Давид, видя, как расстроена вдова, понял, что она говорит правду.

— Прикажи завтра привезти бочки сюда, — повелел он. Тут мы и решим, кто правду говорит, а кто обманывает.

На следующий день бочки были перед Давидом. Рахель стояла тут же, веря и не веря. «Чтобы доказать, что я говорю правду, нужно чудо. А царь Давид не чудотворец. Чтобы сотворить чудо, нужно быть пророком, а он не пророк, он только царь над Израилем».

Давид велел привезти две другие бочки такого же размера.

Все удивились — что царь задумал? Как бы то ни было, а это хорошо, что он не оставляет тяжбу вдовы без внимания. Огорчать ее нельзя, надо дать понять, что дело ее важное.

После того, как принесли бочки, Давид велел перелить в них мед из тех бочек, что привезла Рахель. Это было исполнено. Затем Давид велел слугам разбить бочки.

Рахель вздрогнула: разбить бочки? Зачем?

Слуги принесли молоты, размахнулись — и, бочки, служившие Рахели не верой, но правдой, с шумом раскололись на множества осколков.

К одному из осколков глиняной искусно обожженной бочки прилипла золотая монета.

— Вы видели это? — спросил Давид всех присутствовавших. — Эта женщина говорит правду — и вот доказательство.

На глаза Рахели навернулись слезы благодарности: «Неужели это правда? И как всё просто оказалась… а я уже не надеялась, что кто-то мне поверит».

— Я поверил, я тебе сразу поверил, а теперь ступай с миром, а сосед твой вернет тебе всё, что незаконно присвоил.

…Рахель по-прежнему живет в своем доме, из окон она часто видит путников, идущих через их селение на базар Верхнего города, а ей кажется, что все они идут к царю — поведать ему свои беды и несчастья, в которых обычный суд не в силах помочь…

По вечерам она, набросив накидку, выходит в сад, в прохладу темной листвы, взглянуть, как погружается в сиреневую дымку святой город Иерусалим…

По мотивам случая,
описанного в Талмуде

Теги: Иерусалим, Женщина, Мудрецы Торы