Дед

На эти дни выпала годовщина смерти моего деда. Позволю себе поместить небольшой рассказ о нём. Возможно, читателям это будет интересно.

    Ах, дед, дед ты мой! Какой ты был! Высокий, статный – даже в свои 65 лет. Всё было в тебе большое – большой, широкий лоб, крупный подбородок, густые брови, и глаза чёрные и смеющиеся. И всегда-то ты напевал. Простодушный, вспыльчивый, и мгновенно отходчивый. Не хватило нам с тобой времени, чтобы как следует сойтись. Со мной ты был ребёнком, даже обижался как-то по-детски в наших пустяковых спорах…

     Нелёгкая жизнь выпала ему, как говорится: ни чинов, ни званий – добросердечная, внешне чуть грубоватая, натура. Он всё делал весело и с песенкой, вот как эта: «…Ну что сказать, мой старый друг…», - напевая своим низким, приятным и невероятно картавым голосом.

    Про войну  (на которую он отправился ещё в 39-ом, потом – Финская, потом, с первого дня, Отечественная и, напоследок, после тяжёлого ранения, прямой дорогой через дикие сибирские просторы – на Восток, в Китай – налечь на японца, так и вернулся он в конце 45-го, оставив где-то там, разбросанных в земле по всем фронтам своих старших братьев) он мне не рассказывал никогда. Красоваться придуманными подвигами – не в его характере, а перекладывать непростую ношу на плечи ребёнка – как бы не раздавить. Лишь бабушка иногда вынимала его несколько наград, среди них – орден «Отечественной войны», «Красной звезды», а остальное – медали. Война напоминала о себе лишь глубокой ямкой у самого виска – страшным следом ранения.

    Вытащить из него рассказы о прошлом можно было,  лишь усадив за бутылочку горькой, к которой он никогда не испытывал неприязни. Водочка раскрывала его, бередила душевные раны и запускала глубинные, наболевшие воспоминания.

    Однажды собеседником в такую минуту оказался мой отец. Потом уже, через много лет он передал мне рассказанный дедом военный случай, в котором нет особого блеска, но есть искомое, прекрасное ощущение правды.

    На фронте у деда, на первый взгляд, была должность отнюдь не претендующая на героизм. Имея сержантские лычки, командовал он взводом связи какой-то там части. Что делать связисту на войне? Известное дело, пока тихо – главное, что бы комар носа не подточил. Да и уважаемые люди – знаются с начальством, в курсе всех штабных дел, есть время и себя привести в порядок, да и другим жить дать. Компания тоже, как говориться, приятная – несколько девушек-телефонисток, да парочка связистов-мужчин. Ну а приходила горячая пора, тут-то и начиналась основная работа.

    Держать связь под обстрелом – не такая уж это лафа! Хорошо, если засиделись на одном месте – сидишь себе в любовно вырытом блиндаже и только бледнеешь от мысли – как бы не превратился он в удобную общую могилку, но скучать, впрочем, не дают - все требуют связи, и знать ничего не желают – давай, и всё тут…

    Другое дело – в наступлении, только, как говорится, поспевай – подтягивай провода, мотай катушки, маскируй линию, чтобы не приметили и не рванули. Иногда – кромешный ад, головы не поднять, а тут какой-нибудь шкет из штаба – давай, мол, связь, "дрит твою ковырялки!" И хоть тут лопни, приходилось лезть порой в самое пекло – соединять провода. И вот, считай, кто полез, глядишь – готовенький мертвец. Возвратиться из такой переделки – гиблое дело!

    Вот однажды и случилось.

Был тяжёлый обстрел, неразбериха и сумбур – никто не знает, кто находится впереди, кто – сбоку, кто спереди, а кто сзади. Разладилось чего-то. Немцы шуруют по всем статьям, всеми наличностями. Связь еле-еле сочится, прерывается – мало было времени, не успели наладить, как следует. И тут-то всё отключилось, прервалось окончательно. Ну что ж, кому-то надо ползти, проверять кабель, момент-то ответственный, связь, какая-никакая, должна быть…

    Ну вот, оглядывает дед свою команду, выбирать особенно не из кого. Сгорбленные фигуры с зелёными лицами. Кивает одному мужику, бывалому, не первый день на горячем, - мол, ты идёшь! Ну, тот молчит, только пот на висках, да пуще побледнел. Остальные чуток выпрямляются, вздыхают – пронесло вроде на этот раз. Вылезают дед с солдатом из блиндажа: ой, что это делается, света белого не видно, пристрелялись, гады! Всё в сполохах и муторной гари. Не вернуться солдату, это, как пить дать, не вернуться, но что делать-то.

     Солдат, немолодой уже мужчина, видимо тоже всё понимает. Зрачки его расширены, и слепой ужас в каждой чёрточке его лица. Не выдержал, рванул гимнастёрку на груди, будто задыхаясь, и заорал истошно: «Я…не могу я!!! Дети у меня, ты понял!!! Дети…трое…трое малых..на кого я их оставлю!!!» Он кричит, плачет, падает на колени, целует грязные дедовские сапоги. Дед отпихивает его, ругает, распинает самыми, что ни на есть последними словами, пытаясь привести в чувство, но что поделаешь со страхом смерти.

    «Ну вот, что нашло на меня, не знаю, - рассказывал дед моему отцу, - жалко вдруг его стало, как-то вдруг неуместно жалко, взять вот так теперь и послать человека на смерть, не мог я этого вытерпеть, как-то выскочило из головы, что и у меня-то дома трое деток осталось…»

    Словно вспышка, сверкнуло решение. Ругнув его в последний раз, застегнув потуже ремень и поправив автомат, дед подтянулся на бруствер и кинулся в это кипящее, громыхающее жерло снаружи…

    Он полз, не помня себя, шепча молитвы, прижимаясь к земле, стараясь слиться с ней, ощущая себя жалким комочком среди обезумевших исполинов, и всё же неуклонно продвигаясь вперёд…

    Ему удалось проползти совсем не много, как вдруг звук крупного снаряда заставил его судорожно напрячься. Снаряд летел прямо в него…почти в него – колосальной силы взрыв раздался недалеко, позади, там, где находился блиндаж его взвода связи. Деда подбросило, перевернуло и, теряя сознание, он ещё успел увидеть, как на месте обжитого, надёжного укрытия образовалсь безобразная, чёрная, дымящаяся воронка…

    Очнулся он под вечер, нашёл в себе силы вернуться назад и убедиться, что никого и ничего, кроме остывающей могилы не осталось от целого взвода. Подобрала деда штабная «эмка»…

    Так милосердие спасло ему жизнь.

Что ещё можно сказать. Потом было ещё ранение, на этот раз тяжёлое, в голову. Врачи, не надеявшиеся, что дед поправится, не могли надивиться его выздоровлению. Впрочем, один из них, видимо большой дока, заметил деду: «Знай, дружок, ранение это тебе всё-таки аукнется лет через тридцать…»

    Так и случилось. Ровно через тридцать лет, в 1974 году, деда, ещё бодрого, внезапно парализовало и осенью того же года война-таки настигла его. Аукнулось ранение-то…

Теги: , Литература, Былое