Отложить Отложено Подписаться Вы подписаны
Рассказывает рав Шломо Малуль:
В программу поездок в Польшу, которые я провожу уже много лет, включено посещение городка Избица (Ижбице), там похоронен «Мэй а-Шилоах»[i], учитель Ребе из Коцка[ii].
На еврейском кладбище Избицы есть три братских могилы — там похоронены расстрелянные евреи…
В одну из своих поездок в Избицы (обычно я приезжал туда и привозил группы из Израиля ради того, чтобы посетить могилу «Мэй а-Шилоах»), я обнаружил рядом с братской еврейской могилой еще одну — пустую, с готовым надгробием. Это было более чем странно! После небольшого расследования выяснилось, что она принадлежит католическому священнику, который купил ее для себя и который еще жив и живет в Израиле!
Это трагическая история еврейского мальчика Яакова Гринера, который вылез из ямы, куда упали его расстрелянные мать и сестры. Ему тогда было восемь… Он скитался, просил приюта у поляков, но не находил и понимал, что к нему как к еврейскому ребенку не может быть проявлено милосердие.
И тогда давний знакомый их семьи снабдил его фальшивым свидетельством о крещении на имя Грегора (Гжегожа) Павловского. С этими документами он постучался в католический монастырь, где как «польский» мальчик нашел кров, еду и приют.
После войны Грегор начал усиленно изучать католицизм и, не желая отказываться от своего еврейства, открыл церковному руководству, кто он. Однако это не вызвало возмущения, а, наоборот, было принято с одобрением. Он продолжил учиться в семинарии и в 1958 году был рукоположен в сан священника.
Однако ни на минуту не забывал, что он еврей. С момента, когда понял, что у него не осталось никого из семьи, до своего последнего дня, когда пришел к пониманию, что весь еврейский народ — это его семья и он — неотторжимая его часть… Всю свою сознательную жизнь он постился в Йом-Кипур и не ел хлеб в Песах.
В какой-то момент, опасаясь, что это станет известно и вызовет возмущение церковных сановников, он сам рассказывает об этом католическому окружению. Но, к его удивлению, к этому тоже относятся снисходительно. И он не только сохраняет за собой место, но и получает крупные приходы в Польше.
История отца Грегора Павловского стала известна широкой общественности, когда в 1966 году он опубликовал в местной газете статью, посвященную тысячелетию христианства в Польше, где среди прочего рассказал читателям о своей жизни. Газета попала в Израиль, и выяснилось, что в Хайфе живет родной брат отца Грегора Павловского и он — обычный религиозный еврей…
Хоть Грегор и носил сан и облачение католического священника, внутренне он всегда ощущал себя евреем. Он хотел жить среди евреев, поэтому решил переехать в Израиль и получил разрешение от церкви и приход в Яффо. Накануне он вместе с братом установил памятник на братской могиле евреев, убитых в Избице. На памятнике — имена матери и двух сестер — Шиндл и Сары. «Светлая память евреям, погибшим от рук нацистских убийц». Тогда же он купил могилу рядом с матерью и сестрами. Установил на ней памятник — себе самому...
«Я родился евреем, жил как католический священник. Но это только мое тело, душой я с еврейским народом, и после смерти я хочу соединиться с моей мамой и сестрами, со всеми моими братьями, с моим народом… с самим собой… со своей душой…»
В 1990 он сообщает об этом решении католической церкви и пишет в завещании, что хочет быть похороненным как еврей, по всем еврейским законам, с чтением поминальной еврейской молитвы Кадиш, на еврейском кладбище в Избице…
Это было непростое решение, это требовало немало смелости от человека, всю свою жизнь посвятившему церкви...
«В день своей смерти я возвращаюсь к еврейскому народу», — написал Грегор в своем завещании…
Рассказывает рав Шломо Малуль:
Когда я услышал это историю, решил обязательно встретиться с ним.
По природе я большой скептик и не очень-то верил, что у нас получится разговор или более-менее нормальный контакт, но, всё же, решил попробовать… Разыскал отца Грегора в Израиле, и мы быстро нашли общий язык. Я навестил его в его доме в Яффо, он оказался скромным и очень приятным человеком… Мы ни словом не упоминали христианство, говорили только о еврействе.
Ему было уже 88 лет, и однажды я предложил ему вернуться к вере отцов в открытую, но он со своей застенчивой улыбкой отказался, потому что, по его словам, у него есть благодарность к церкви. «Они спасли меня, — сказал он. — Но в день смерти я вернусь к своему народу…»
— Тогда давайте прибьем мезузу к дверному косяку!
На это он соглашается, и мы прибиваем мезузу у двери его дома в Яффо — с благословением (он повторяет за мной), по всем правилам… Грегор был очень взволнован…
Каждый раз, когда я ездил в Польщу с группой и бывал в Избице, я звонил ему, и он говорил на иврите с израильтянами, находящимися на кладбище его родного городка: «Вы стоите рядом с моей могилой. Придет день, и я буду там, вместе с моими родными…»
Около двух месяцев назад он умер… Один, у себя дома в Яффо.
Получив сообщение о его смерти, я тут же начинаю выяснять, как можно организовать еврейские похороны католического священника, и, что неудивительно, выясняется, что ситуация не из простых…
Я выступаю на радио в Израиле, рассказываю историю еврейского мальчика из Избицы, который хотел быть похороненным рядом с мамой и сёстрами в Польше — несмотря на всё, что пришлось ему в жизни пережить… И мне звонит незнакомый человек по имени Йоси Шенфельд и спрашивает, чем можно помочь, чтобы устроить похороны так, как Грегор хотел при жизни. Я говорю: «Мне нужны деньги на поездку десяти евреев в Польшу, чтобы организовать похороны и сказать Кадиш в миньяне».
— Считай, что они уже у тебя есть, — говорит он.
— Присоединяйся к нам, — предлагаю ему, и Йоси соглашается.
Через друга, у которого есть связи в польской церкви, получаю сообщение: церковь готовит отцу Грегору в Люблине пышные похороны с огромным количеством присутствующих, но потом для погребения она готова передать тело евреям, Люблин — это всего 21 км. от Избицы.
В день похорон мы, еврейская группа из двенадцати человек, четверо из которых родственники — дети его покойного брата из Хайфы, поехали в местечко Замосць — туда, где родился Цви-Гирш (Грегор), попрощаться с местом его рождения, синагогой, гетто, где была его семья, где сам он был ребенком. А затем приехали на кладбище в Избицу…
И у нас потемнело в глазах…
Не в Люблине, а в Избице — церковь организовала масштабные похороны. Подобного размаха я не предполагал: около трехсот монахов и монахинь, архиепископ провожает в последний путь пастыря католической церкви.
А мы… всего лишь маленькая группа евреев на старом полуразрушенном еврейском кладбище… И вокруг — море людей, больших крестов, католических облачений, мегафоны с христианской музыкой…
— Вот что, — говорю. — Ребята, доставайте шофар, израильский флаг (на всякий случай у нас был). Мы — посланники еврейского народа, посланники его души, мы выполним его волю со всей деликатностью, но и со всей смелостью, которая от нас сейчас тут потребуется!
И потребовалась!..
Длительные переговоры между священником, ответственным за проведение похорон, и нашей группой о том, чтобы снять крест с гроба перед тем, как он будет занесен на территорию еврейского кладбища... Похороны приостановлены, море людей колышется, волнуется, но мы не отступаем. Наконец, «сверху» было дано добро и гроб с телом Грегора Павловского должен быть уже… уже… передан нам, но нет!
И снова продолжительные переговоры:
— Пожалуйста, — уговариваю я их. — Дайте ему быть похороненным так, как он просил. Это была его последняя воля. Если вы любите его, если вам дорога его память, сделайте ему этот последний подарок. Он был ваш Грегор Павловский, но после смерти он вернулся к себе и стал Цви-Гиршем, он еврей, дайте ему быть похороненным так, как он просил…
Племянник Цви-Гирша, приехавший на похороны из Израиля, не может выдержать этого… Он начинает плакать и хочет покинуть похороны, но я прошу, умоляю его остаться…
— Подожди, не уходи…
— Чего «не уходи»… Смотри, сколько их и сколько нас… Они никогда не позволят похоронить его по-еврейски…
И тут мы начинаем петь еврейские песни… «Ани маамин», те песни, которые евреи пели, когда их везли в Аушвиц на смерть… Мы поем еврейские песни и трубим в шофар… Тут есть душа, которая хочет вернуться к своему народу, это День Суда для нее… В День Суда, в еврейский новый год — Рош а-Шана — мы трубим в синагогах в шофар: напомнить душе, откуда она родом — из Великого Источника, дитя вечного народа… дитя Единого Вечного Б-га.
И тут, на старом еврейском кладбище, у открытой могилы, у гроба Якова Гринера, душа которого покинула этот мир, мы трубим в шофар и поём: «Я верю… Ани маамин… Я верю… совершенной верой…»
Я кричу: «Шма Исраэль, Слушай Израиль: Г-сподь Б-г наш, Г-сподь Един!!!»
И тут происходит невероятное.
Христианские похороны останавливаются, море людей в католических облачениях колышется, они, как один, достают айфоны и начинают снимать нас: как жалкая группка евреев упрямится, чтобы похоронить другого еврея — с шофаром, с песнями, со «Шма Исраэль»…
Священник, стоящий рядом с гробом, говорит мне:
— Но мы сами будем его хоронить!
— Нет, — говорю. — Мы! Он часть нашего народа, он сегодня возвращается к нам, пусть так, а не при жизни. В любом случае он — наша частица, часть нашего сердца.
Мы несем гроб к могиле, опускаем, засыпаем землей, племянник произносит Кадиш, я говорю надгробное слово, переводчица тут же переводит это на польский. Священник говорит «последнее слово» по-польски.
И, стоя над его могилой, я сказал ему те слова, которые Грегор часто повторял при жизни: «Ты был в теле христианина, но душой ты всегда был евреем. Благословен ты сегодня, вернувшийся к своему народу».
[i] Раби Мордехай-Йосеф Лейнер из Ижбице (1800-1854, автор «Мэй а-Шилоах»).
[ii] Раби Менахем-Мендл бар-Арье-Лейбуш Моргенштерн из Коцка (Коцкер Ребе; Сараф из Коцка; 5547-5619 /1787-1859) — выдающийся хасидский наставник.
Теги не заданы
