Резервист

Есть такое забавное выражение на иврите: «закруглять углы». Для нашей с вами ментальности это — нонсенс! «Углы — это углы», «окружность — это окружность», и эти понятия несовместимы! Но Израиль такая невероятная страна, в ней уживаются и совмещаются такие вещи, что понимаешь: здесь возможно все. Например, необыкновенная тяга к святости и к тому, что над материальным, и, с другой стороны, сопротивление этому. Необыкновенная человечность, вплоть до того, что водитель автобуса пишет для незнакомой девочки записку учительнице, что «она опоздала в школу не по своей вине», и вместе с этим — раздробленность общества...

Так что такие, казалось бы, несовместимые понятия, как, например, «жена» и «резервистская служба», в Израиле не только пересекаются, как параллельные прямые в геометрии Лобачевского, но еще и переплетаются и выливаются в немыслимые формы. Это потому, что люди здесь живут в другом измерении… Так что и история, которую вы сейчас прочтете, несет в себе те же семена неэвклидова подхода к жизни, и ее персонажи вас в этом убедят…

Офер — очень милый человек, подкупающий своей живостью, скромностью и немного… наивностью начинающего бааль-тшува. Он недавно женился, тоже на баалат-тшува, и они оба старательно, судя по их словам, выполняют все обязанности новенького, с иголочки, мужа и новенькой, с наперсточка, жены.

Одна из обязанностей молодого мужа в отношении жены описана в Торе и называется «чист да будет он для дома своего» (Дварим 24:5). Что означает не (только) личную гигиену, но самое главное! муж освобожден от всех общественных работ и даже от войны: «свободен да будет он для дома своего один год и да увеселяет жену свою, которую взял». Это вам не просто медовый месяц, который обычно укладывается в неделю-другую, — это Год!

Год муж должен быть свободен для дома — и чем заниматься? Радовать жену. А ничего в этом смешного нет, скажут опытные мужья. Не всегда это просто — радовать жену, тем более что она сама не всегда знает. Так что у них есть целый год на выяснение, что их радует, что огорчает, что малина, а что — ни рыба, ни мясо.

Так вот, Офер  - молодой муж, и вскоре после свадьбы приходит повестка. Нет, не в суд, а в армию. Он должен явиться исполнить свой воинский долг. Он не против, он этот долг уже много раз исправно выполнял, и потом продолжит исправно исполнять, но тут ведь Первый год! Самый важный!

Рассказывает он сам:

Я за обедом распечатываю конверт, а Тали — моя жена — смотрит с испугом (она приготовила что-то острое и пересоленное, наверняка, и от тарелки поднимается пар).

Тали умоляет: « Пожалуйста, пожалуйста, останься». Надо сказать, что с родными у нее отношения очень напряженные, новых подруг она не нашла, и, если меня нет, то она чувствует себя очень одинокой. И в одиночестве ей не выдержать атаки ее мамы.
 Так что, тут повестка на столе лежит, а рядом она сидит, и у нее слезы текут. А я не выношу, когда при мне плачут…

— Что такого? если в Торе сказано, что «муж освобождается от войны», то так и есть.

Она всхлипывает: «По Торе в первый год после свадьбы муж обязан быть с женой, а у нас даже месяц еще не прошел. А если тебя пошлют на боевые действия и твой самолет подобьют над Бейрутом?»

 «Спокойно, — говорю. — Не преувеличивай. Наши самолеты пока что над Бейрутом не летают». А она: «А если пошлют? Они не знают там, в штабе, что ты только что женился!»

И я так думаю: «Если я уеду, это ее огорчит. Получится, я нарушаю заповедь Торы «радовать жену»?»
 «Ладно, — говорю. —  Я обязан там появиться, а там видно будет.  постараюсь объяснить, что я недавно женился, а по Торе есть заповедь жену после свадьбы радовать. Думаю, они пойдут навстречу. Не звери всё ж таки.

Тали резонно возражает, что этот закон исполнялся во времена праведных царей мамлэхет Йеуда (Иудейского царства), а сейчас политическая ситуация несколько изменилась, за прошедшие две с хвостиком тысячи лет…

— Положись на меня. Я сейчас туда еду, а ты пока готовь ужин, жди меня, я приеду и всё съем!

Приезжаю на базу, и всё это излагаю женщине-офицеру, ответственной за резервистов, и добавляю вежливо:

— Так что спасибо за внимание, я пошел домой.

Офицер рассмеялась, говорит:

— Спасибо за политинформацию, было увлекательно, но домой ты не идешь. Ты остаешься здесь. Будешь служить, передавать жене привет, можешь письменно.

— Вы, наверное, меня неправильно поняли. Я. Иду. Домой.

Тут она начинает закипать:

— Если ты идешь домой, военная полиция приедет к тебе домой и заберет тебя в тюрьму.

— Я не боюсь военной полиции! – говорю.

Она это услышала, ее всю затрясло прямо, зовет командира базы. Тот приходит, два метра росту, а я невысокого роста такой, и вижу, что у него лицо прямо перекошенное, одна щека вздута. Наверное, флюс или какое-то воспаление в зубах. Видно, всю ночь не спал, и ему, прямо видно по нему, от боли охота кого-то загрызть.

— В чем дело?! — рявкает.

— Я, — говорю, — хочу выполнить заповедь Торы, неужели нельзя пойти мне навстречу? Меня жена ждет, мы только вот пожени…

— А меня жена не ждет?! Думаешь, я тут как проклятый должен торчать, а всякие цуцики…

— Так ведь в Торе написано… — я заикаться начал.

— А мне наплевать, что в Торе написано! — орет, побагровел весь. Я испугался, что у него теперь и вторая щека вслед за первой вздуется. — У меня тут на базе другая Тора!!! Что я скажу, то и Тора!! Понятно тебе?!

— Это понятно. А мне-то что делать? я же обещал жене вернуться вечером домой…

Когда командир базы услышал это, он не багровым — фиолетовым стал:

— У тебя есть пять минут! — ревет как буйвол. — Или ты у меня идешь под суд, сейчас, не сходя с места, или ты идешь сейчас за решетку, а потом тебя будут судить вышестоящие чины!

И у меня, значит, пять минут есть.

Я сел на ступеньку входа, а командир передо мной, как барс перед охотой, расхаживает. Или — как лев в клетке.

Вот же, думаю, невезуха. К какому зверю попал. Нет чтобы войти в положении, учесть мою прежнюю безупречную службу. Ну почему нельзя как люди? Почему надо, как Эсав, на меня набрасываться, мы же братья, не враги какие-то.

И тут я вспомнил, что жене в субботу рассказывал. Яаков испугался Эсава, знал, что тот хочет его убить и ни перед чем не остановится. И Яаков направился к нему навстречу, вроде как на войну, но, когда подошел, написано, подошел «к брату». Идя к нему, Яаков настраивал себя, что это брат его. И сила его братского настроя передалась Эсаву, и обнялись они. И хотя, может, он и не простил Яакова окончательно, но, в конце концов, обнял его, а не нож всадил.

И в книге «Леках тов» рава Яакова Исроэля Байфуса такой случай из хасидской жизни приводится. Короче, был в одном местечке мойсэр — еврей, который доносил властям на братьев своих — врал, ябедничал на них. У него связи в верхах были, и по его доносам власти выжимали последнее из жителей местечка, которые и так небогато, и это мягко сказано, жили. То еще один побор, то выкуп, то указ, то еще какая-нибудь напасть…

И этот еврей — мойсэр — любил в субботу в синагогу приходить и требовать, чтобы его к Торе вызывали. И что делать, его вызывали, чтобы не связываться… А тут приехал новый ребе в местечко, увидел, что мойсэр-доносчик пришел в синагогу, и выгоняет его вон: «Ты недостоин того, чтобы тебя к Торе вызывали! Вон отсюда, вон из синагоги!»

Тот рассвирепел, «Это вам еще отольется!» — орет. Служка синагоги в стену вжался:

— Ну, ребе, держитесь. Этот так просто обид не прощает…

Через пару дней ребе и его ученик ехали в соседнее местечко на брис. И видят: едет навстречу мойсэр. Тот их тоже увидел, и такая улыбка у него нехорошая, давай лошадь пришпоривать. Ученик затрясся весь, говорит ребе: «Надо, наверное, видуй предсмертный говорить. Этот доносчик от нас мокрого места не оставит»…

Ребе дал кучеру знак остановить повозку и стал напряженно смотреть на приближающего мойсэра. Тот ближе, ближе, у него уже лошадь в мыле, а он — знай ее нахлестывает. Безжалостный человек.

Подлетел, спрыгивает на землю и на глазах изумленного кучера, пригнув голову, подходит к ребе, протягивает к нему руки и просит:

— Простите меня, ребе. Благословите меня.

Ребе говорит:

— Я прощаю. А дела свои оставь. Так поступать не должно.

— Я понял, я всё понял, — отвечает доносчик. Вскакивает на лошадь и скачет себе дальше, будто так и надо, будто это в порядке вещей.

Когда к ученику вернулся дар речи, он, заикаясь от перенесенного потрясения, спрашивает: «Это что сейчас было, ребе? Я не пойму. Как он так быстро шкуру сменил? То был тигром, а то стал ягненком…»

— Я это у праотца Яакова выучил, — отвечает ребе. — Пока этот еврей приближался, я ясно увидел в его глазах жажду мести, жажду крови. И я стал думать, что он «брат мне»… И почему он стал таким, каким стал? Жизнь, наверное, с ним неласково обошлась. Кто знает, может, он рос без мамы или без папы и не знал ласки и доброго слова?.. Как его потрепало, что он в такое «исчадие» превратился? Но ведь и у него есть душа, и он — творение Б-га, и он хотел бы, чтобы его признавали и чтобы кто-нибудь его любил…

И я так думал, и сердце мое наполнялось теплотой к его несчастной душе, к его разбитой судьбе, к его потерянной жизни…

И «Как в воде лицо — к лицу, так сердце человека — к человеку» (Мишлей 27:19). И его сердце отразило мое, полное жалости и любви к нему, поэтому он нас не тронул, а попросил прощения…

…И вот, вспоминаю эту историю, сидя на военной базе, передо мной, как тигр в клетке, нервно расхаживает огромными шагами командир, и  думаю: надо попробовать. Вдруг сработает.

(Про себя, не вслух): «Я понимаю тебя, брат мой, я понимаю тебя».

Посылаю ему, значит, такое мысленное послание.

«Как же у тебя, должно быть, зуб горит, как в огне, и колет, и рвет тебе десну. И не спал ты всю ночь. И осточертело тебе всё. И тут я еще, на твою голову. Но я понимаю тебя, брат. Люблю тебя»...

— Так, — говорит он и резко ко мне разворачивается. — Где решил под суд идти?

— З-зз-здесь, — бормочу под его налитыми кровью глазами. Чувствую, сейчас сожрет меня с потрохами. Ладно, думаю, будь что будет.

Пришли в его кабинет. Он решил сделать показательный суд: «Как я солдата разделал под орех с потрохами». Солдатка, значит, сидит, готова печатать протокол. И еще двух солдат пригласил, чтоб неповадно было.

Ну, начали.

— Что ты можешь сказать в свое оправдание? — это мне.

Я говорю:

— «Элока дэ-Меир, анэни!» («Б-г Меира, ответь мне!»)

— Это что еще такое? Это на каком языке? — спрашивает командир базы. (А я все это время ему посылаю из глубин своего разума: «Брат, я понимаю тебя, люблю тебя, брат мой!»)

— Это такой древний код спасения, в случае беды или опасности надо говорить: «Элока дэ-раби Мэир, анэни», и пусть она занесет это в протокол! Я требую!

И тут с командиром базы начинает твориться что-то непонятное. Пот начинает градом течь со лба. Он вытирает его платком, промакивает салфеткой виски и веки.

— Знаешь, что? — говорит. — Сделаем так! — берет протокол,  складывает неровно пополам и рвет на части.

«Ура!!! Работает!!! — ликую про себя. — Я уже могу телепатом работать». А вслух говорю:

— Можно этих двух солдат попросить выйти?

— Ага, — кивает устало. — Пусть выходят.

Они вышли, и солдатка тоже, раз теперь не надо протокол вести. Я подхожу к командиру, и тут — не знаю, что на меня нашло, какая-то смелость такая, обычно я довольно тихий человек. А тут набрался наглости и говорю ему:

— Вы знаете, командир, что Тора говорит о женщине? Что это значит — Первый год после свадьбы? И как Тора обязывает мужчину вкладывать всего себя в семью? И баловать женщину надо, и не жалеть времени на нее, и смешить ее, и выслушивать!

Минут пять говорил с большим жаром. Командир рот открыл.

Но через пять минут это закончилось. Видно, мой посыл ему «я люблю тебя, брат» не оказался долгоиграющим. Командир пришел в себя и говорит:

— Так, вот что, выметайся отсюда, чтоб духу твоего здесь не было, пока я добрый…

 Меня как ветром сдуло. Но, вот, думаю, хоть я тогда в первый раз в жизни решил попробовать этот метод взаимодействия с начальством, все ж оно сработало! И, вот, думаю, если бы у него зуб не болел, тогда, может, не на пять минут, а на целые сутки его хватило — призыва, идущего из глубин моего существа: «Брат мой, я люблю тебя…»

на основе реального случая
со слов р. Ицхака Фангера

Теги: История из жизни, История тшувы