Приглашение на встречу одноклассников

Когда Лена окликнула меня, я медлила чуть дольше, чем это позволяет обычная вежливость. И все же обернулась. Как член городского совета я не могла позволить себе быть нечуткой к избирателям.

Все нормально, я успела надеть маску. Это обычная моя форма общения, но людям из прошлого, из детства и юности удается застать меня врасплох. Этого я не могу позволить ни в коем случае. Ни им, ни себе. Особенно себе: снова стать той через силу веселой девчонкой. Та-а-ак, я член городского совета, она — потенциальный избиратель. Все на месте.

— Лена, какая встреча!
— Да ты, вроде как, не слишком рада?
— Я рада, что ты, я просто…
— Понимаю, понимаю, нашему политику не до простых смертных!..
— Да ну тебя, перестань! Как живешь, как семья?
— Чудесно! Были летом с Димкой в Марокко и Египте, там чудесно!
— О, покажи фото!
— Вот смотри, сейчас перелистаю, вот они!
— Фантастика!
— Слушай, ты помнишь, что на следующей неделе мы собираемся всем классом? Ты получила сообщение? Смотри, приходи! Я тебя знаю, ты никогда не приходишь! Ни в гости ни к кому, ни на вечеринки! И к себе не приглашаешь? Мы решили, что ты на кого-то из нас смертельно обиделась… Может, уже объяснишь, на кого и за что? И придешь? Давай, приходи, не строй из себя, посидим, будет весело!..

Не помню уже, какую причину из своего годами обновляемого запаса я предложила Лене на этот раз. Поверила она или нет — не знаю, но убедительной я всегда умела быть. Я уверяла ее, что «страшно-хочется-всех-увидеть — но-не-могу-у-у-у!!»

Я не врала Лене в одном: мне было страшно. Их увидеть. Точнее, себя тогдашнюю, отраженную в их глазах. Ни за что. Я не во всем врала: я правда очень занята, и день расписан по минутам, и нет времени на дружеские посиделки. И она права, Лена, я никогда не ходила в гости, хотя умела быть веселой, дерзкой и была популярна. Никогда не приглашала к себе: «Сегодня у меня бассейн, так что сорри. А завтра — репетиторы: английский и математика, ты же знаешь, какой отстой эта физика. Нет, физика у меня послезавтра! Все, бегу, предки меня убьют!»

Теперь я член городского совета, никого не боюсь, инициативна, убедительна и умею быть властной и жесткой. И всегда  тщательно удаляю все приглашения на вечеринки и в гости. Те, из школы. И сегодня не зову, и тогда не звала в гости. Не хотела, чтобы они видели нашу квартиру. Не хотела, чтобы видели…

…как пил папа.

Он был чудесным человеком. Учил закреплять шиной сломанную лапку котенка. Мог рыдать над птенцом, выпавшим из гнезда. Знакомые дети приходили к нам домой и говорили, где он. Мы с сестрой бежали, находили его, стоявшего на коленях рядом с распластанным на асфальте птенцом с длинной беззащитной шеей без пуха, и умоляли вернуться домой. Часто вокруг собирались люди, и нам приходилось чуть не волоком тащить его к дому.

Иногда были страшные дни. Он угрожал маме, обвинял ее, что она убила в нем художника, хотя у нас не было ни одной его картины. Иногда он обвинял ее, что она убила в нем поэта, хотя я не читала ни одного его стихотворения. Он замахивался на нее и бросал в нее стулья за то, что она убила в нем актера. Но то, как он убивал ее, было страшнее любого кино. Еще он угрожал, что вышвырнет меня из дома.

Он так никогда и не выполнил своей угрозы, потому что потом трезвел, плакал, извинялся, просил  на коленях прощения. Но: «Мать твою я никогда не прощу!» — громким зловещим шепотом уверял он, с трудом шевеля синими губами, и я чувствовала себя птенцом с длинной шеей без пуха.

У меня раньше всех в классе появились офигенно стильные черные очки. Не стоит рассказывать, ради чего они мне понадобились, но купила я их на свои деньги. После уроков мне не составляло никакого труда улизнуть от нашей шумной компании, и, не заходя домой, я шла мыть полы в чужих квартирах.

У меня выработался целый набор приемов, как оторваться, чтобы никто не заметил. Например, идя с ними из школы, я заранее замечала лазейку или проулок, которым можно убежать. И, не доходя до него, задавала вопрос или как-то еще провоцировала парня или девчонку из нашей компании начать разговор, который будет длинным, перейдет в споры и пререкания. Тогда я отставала от всех, сдавала чуть назад, готовая в любой момент пригнуться, как будто заклеиваю липучку на кроссовке, и — меня уже и след простыл. Там я доставала припрятанный пакет с одеждой, переодевалась в чужом подъезде и ехала на другой конец города, где не жил никто из нашего класса — на работу.

Иногда, доставая из кустов тщательно завязанный пакет, я, слыша, как бурчит в животе, ухмылялась, представляя, что подумали бы мои одноклассники, если бы увидели меня — популярную девчонку, всегда одетую в самые клевые шмотки, — отсиживающуюся в кустах, окутанную резким кошачьим запахом. А завтра эта девчонка придет с новыми часами и будет заливать про подарок сестры отца из Америки…

«Как же — сестра отца, — хмыкала я, выбираясь из кустов и высматривая, как незаметно шмыгнуть в ближайший подъезд. — Бутылка — вот кто его сестра, нет никого ближе… единственная родственница! Почему бы бутылке не привезти любимым племянницам подарок? Она может, почему нет? Ей это ничо не стоит. Новенький. Светящийся. Фингал!»

У меня на этот случай  имеются новые черные очки! От дяди из Германии…

Однажды, моя окна на вилле, я увидела, как по саду идет парень из моего класса. Гарик! Только не он! Если он меня увидит, завтра будет знать вся школа!! Я заметалась по комнате, опрокинула таз с мылом для рам и дверей, налетела на хозяйку.

— Кто это?
— Мой племяша. А ты что такая бледная?
— Я сейчас ванной займусь. Там окно пыльное, я закроюсь, вы пока туда не ходите! — и бросилась в санузел.

Там я в первый раз в жизни начала молиться. Конечно, это выглядит не слишком эффектно. Это не то, что первая молитва у Стены Плача в мягких лучах заходящего солнца. Моя — была в туалете, между ванной и раковиной, прижавшись к стене, в старых мокрых джинсах и перчатках с падающей на пол пеной. Но она была — там. Она, как и я, не виновата в том, где родилась. «Только бы Гарик меня не заметил! Б-же, я ничего у Тебя никогда не просила! Только бы он меня не узнал. Только бы он исчез отсюда. Сейчас. Немедленно!»

Через полсекунды хозяйка вытащила меня из туалета прямо в коридор, в конце которого он стоял, Гарик, с большим ртом, искаженным глупой ухмылкой.

Хозяйка дома была раздражена:

— Ты что это вздумала? Мне не нужно сейчас мыть ванну! А ты таз в комнате опрокинула и так и оставила! Что на тебя нашло? Убирай, вытирай, потом пройдешь на кухню, мне там нужна работа, сегодня вечером у нас гости.

Я стояла перед ней в коридоре, чувствуя лопаткой выключатель и одновременно ничего не чувствуя. Широким рукавом свитера, мокрым внизу, будто бы вытирала потный лоб, желая загородиться от Гарика. Сцена пришлась ему по вкусу.

Я скорчилась и, пригнув голову, рванула в комнату вытирать разлитую воду. Там повалилась на четвереньки, оглядываясь как затравленный зверек. Ну и видок у меня был, должно быть. Волосы выбились из хвоста, рукава и колени мокрые, дышу с трудом, глаза красные. Беда в том, что половая тряпка, которой я должна вытирать разлитую воду, находится в кладовке рядом с кухней.

Хоть режьте. Не пойду туда. Ни за что. Я огляделась. Вода уже успела растечься по всей комнате, под низкие диваны, за горшки с комнатными растениями, стоящими вдоль стены. Еще были в достаточном количестве газеты, которыми я полировала окна, и тряпка имелась — для рам и для дверей. Этим и обойдемся, решила я. Проблема в том, размышляла я, ползая по комнате и собирая маленькой тряпкой воду, что сегодня восьмой раз в этом месяце я работаю в этом доме (по два раза в неделю), и сегодня мне как раз должны заплатить. Для этого нужно высунуть нос на кухню, а этого не может быть никогда.

Но все же пока он не понял, что это я, а он не из таких, кто стал бы из деликатности это скрывать. Я хмыкнула: на подлость, на то, чтобы раскрыть мой позор потом, в школе — у него не хватило бы фантазии. Так что: пока он не знает, кто работает в этом доме, и я заинтересована, чтобы он и дальше не знал. Даже и ценой зарплаты… Но, Б-же, мне так нужны деньги!

— Послушай, Б-г, — зашептала я заговорщицки, пытаясь дотянуться тряпкой до дальнего угла под диваном. — Ты не мог бы… это, ну, как-нибудь перекинуть мне деньги, а? Очень нужно. Ты же Свой. Ты меня сейчас от смерти спас, можно сказать, в этом коридоре, и, — я, по-прежнему лежа на полу, выжала тряпку, — и Ты не мог бы так сделать, попутно, чтобы вода в этой комнате вся уже просохла?

— А, ты все еще вытираешь здесь? — раздался голос надо мной. Я так дернулась, что этот чертов таз накренился и вода здорово расплескалась вокруг. — Ну и растяпа же ты сегодня. Ладно, вытирай.

Я лежала на полу в прежней позе — руки и полголовы под диваном. Частично меня, если смотреть от входа в комнату, скрывало кресло. Но ноги на виду.

— Нормальные бутсы, — раздался голос Гарика. Я похолодела. Обувь я никогда не переодевала, идя на работу.

— Ладно, вытирай. Потом вымой кухню. Деньги я оставляю тебе на столе под телефоном. Мы ненадолго, выскочим за покупками. Не толкай меня, Гарик. Ты же мне и ей почти на ноги наступаешь. Пойдешь работать, ты же здоровый парень, и тоже сможешь купить себе бутсы.

Когда дверь за ними захлопнулась, я села на пол и огляделась, ощущая себя птенцом с длинной шеей без перьев. Отдышавшись, первым делом бросилась к входной двери и заперла ее на задвижку, чтобы Гарику не пришло в голову вернуться за забытым кошельком тети. Потом — пулей — на кухню, за тряпками, тремя сразу. И с ними всеми — в комнату, вытирать воду, расплескавшуюся из таза. Потом — на кухню мыть пол, выжимая тряпки в раковину там же, выливая на них средство для мытья пола. Мою хозяйку хватил бы удар, увидь она это… Но я свято верила в дверную задвижку.

Закончив с полом, выжав тряпки и повесив их на ведро, как куфию на голову араба (простите, в те времена я не научилась еще политкорректности), я, захватив свои деньги и упихав их как можно плотнее в карман джинсов, метнулась к входной двери, открыла задвижку. Услышала машину и снова быстро закрыла дверь. Чуть не заплакала. Какой же ты жалкий цыпленок! Снаружи было тихо. Это была просто машина на улице.

« Б-же, дай мне выбраться отсюда незаметно. Если Гарик расскажет завтра в школе, я не переживу этого срама. Дома мне тоже не спрятаться. Только не это: если из класса придут меня искать к нам домой. Нет». Я не могла выйти, села, прислонилась к двери, вытянула ноги. «С какой стороны ни посмотри, легче просто не жить».

Осторожно ступая, чтобы не оставлять мокрых следов, я зашла в спальню хозяйки. Там был балкон без решетки, выходящий на задний двор. Открыла, перелезла, спрыгнула. Целую вечность не решалась выйти из ворот. Несколько раз набирала в легкие воздух, не решаясь перебежать дорожку. Как в ледяную воду нырнуть. Наконец, решилась и, стараясь держаться подальше от главной дороги, побежала на свою остановку. И, сев в автобус, прошептала: «Спасибо, что помог выбраться, что Гарик меня не узнал. Что хозяйка оставила деньги. Что они меня не встретили на обратном пути».

И тут я вспомнила, что так и оставила входную дверь запертой на задвижку. Я закрыла куртку на молнию, натянула капюшон на голову и уставилась в окно.

На следующий день я сидела на парте лицом к двери и болтала с подружками, когда в класс зашел Гарик. Зашел — и с порога уставился на мои бутсы.

— Бутсы знакомые, — пробормотал он.

Я, медленно гоняя жвачку от одной щеки к другой, уставилась на него тяжелым взглядом.

— Да все нормально, — попятился он. — Только бутсы, говорю, здоровые такие.

С того дня я перестала убегать с уроков, чтобы мыть чужие квартиры. Вечерами я мыла посуду в кафе. Всегда можно была спрятаться на кухне, если заходил кто-то знакомый. Поэтому я никогда не соглашалась работать официанткой, хотя эта работа легче, как говорят.

Сестра смеялась надо мной, и мама тоже. Я видела, как мама опускается. И сестра. Еще стремительней. Папа пил беспробудно. Он уже не строил с нами скворечники. И не плакал над птенцами, выпавшими из гнезда. Иначе ему бы пришлось плакать над нами с сестрой каждый Б-жий день. Он ревновал. Он подозревал недоброе, когда мы уходили каждый вечер и возвращались очень поздно. Мама знала, но отцу ничего не говорила, иначе он заявился бы к нам на работу.

После истории с бутсами я перестала покупать запоминающиеся яркие шмотки, я  копила деньги.

Сестра мазала на себя все больше и больше косметики. Иногда она становилась просто страшной. Однажды я просила маму поговорить ней. Мама отмахнулась.

— Мама, как ты можешь на нее смотреть? Она же выходит из дома страшнее атомной войны.
— А ты что, хочешь предотвратить атомную войну? — медленно проговаривая слова, поинтересовалась мама. Я присмотрелась к ней внимательно:
— Мам, что с тобой? Почему ты так разговариваешь? Ты себя плохо чувствуешь?

Она посмотрела на меня. В мутных дорогих мне глазах плясали когда-то искры смеха, отражалось пламя свечей, зажженных на тортах в дни рождения, и запущенные в небо воздушные шары. Теперь там было запустение… Там плескалось что-то другое, и меня обожгло внутри.
— Мама, — прошептала я. — Мама, как ты могла? Как ты могла… мама….

Я медленно встала. Села. Разве я имею права ее обвинять? Обняла ее, прижала к себе. Она поддалась как ребенок. Как цыпленок с длинной шеей без пуха, без гнезда, распластанный на асфальте. В тот момент я поняла, что она перестала быть моей мамой. Что мы — она и я, ее дочь, — поменялись местами…

Я вышла из комнаты. Очнулась, когда мыла тарелку под слишком горячей водой. Закрыла. Открыла холодную. Теперь вода была ледяная. Смывая грязь с тарелок, я почувствовала — не знаю, как это сказать... Бывают такие моменты, что ты понимаешь: нельзя это пропустить. Сейчас этот момент. Нельзя ему быть смытым потоком, как остатки еды с тарелок. Надо решить. И я решила. Я даже не решила ничего конкретно, но почувствовала, что оно рождается сейчас. Где-то во мне.

Если измерять мою жизнь не временными отрезками, а решениями, которые я принимала, то я нахожусь сейчас очень близко к той раковине с грязной посудой. Я каждый день — там. Я отталкиваюсь оттуда, как отталкивается пловец от бортика бассейна. От камней, на которые налетел, на которые его бросили слепые волны, о которые он только что чуть не разнес себе голову.

Рассказать, сколько часов я потратила на тайную учебу? Я всегда училась хорошо, но это было только частью маскировки, сама учеба не имела смысла. Я мечтала только быстрее закончить школу и пойти зарабатывать, но теперь я хотела вытащить маму и сестру. Мытьем посуды в ночных ресторанах этого не вытянуть.

 Б-же, — думала я, глядя на свои распухшие руки, — Ты — бесконечность и Ты еще слушаешь такого жалкого цыпленка, как я. Птенца с длинной шеей без пуха. Но знаешь, — говорила я Ему, — благополучных Тебе, конечно, приятно слушать… Разных праведников. Которые… не знаю, что… постятся. Ходят в синагогу. Такие правильные. Ничего в жизни не сделали неправильного. Стерильные такие. А Ты послушай меня. Ты люби меня. Такую неправильную. Любить правильных много доброты не надо. Любить такую, как я, — нужно море доброты. Но у Тебя ее немерено, раз Ты — Б-г. Только Ты и сможешь. Ты же больше того, что о Тебе думают.

Я завтра не пойду на вечеринку, которую устраивают мои одноклассники. Потому что они не были со своими мамами в диспансерах для алкоголиков. Потому что они не стояли у могилы отца и не обещали, что детство их детей будет другим, что в доме будут традиции, потому что детям они необходимы. И, если нет семейных, которые я могу передать (кроме фанерных стенок скворечника), я дам им другие стены. Стены, на которые опирается мой народ уже много лет. Я не знаю, почему это так и как это работает, но это работает. И я дам своим детям все, что доказало: оно может защитить. Я никогда не позволю, чтобы кто-то из них почувствовал себя  птенцом с шеей без перьев.

Я была так одержима стремлением вытащить маму и сестру, что заразила и другие семьи в похожем положении. И вместе мы организовали амуту (некоммерческое объединение), чтобы продвигать наше начинание в мэрии и городских службах. Я выучилась на социального работника, чтобы лучше знать законы и больше успеть сделать, а потом учила менеджмент и общественные науки. Потом я стала членом городского совета, и вот теперь я здесь. Стала тем, кем являюсь сегодня.

Я не идеальная дочь. И не идеальная мать. Я стараюсь. Стараюсь быть хорошей женой. Очень хорошей. Иногда слишком, если вы понимаете, что это такое. Я полна страхов, о которых никто не знает. Я ношу маску благополучия и устойчивости, чтобы никто не понял, насколько я напугана. Я ни за что не пойду в гости к одноклассникам и не приглашу их к себе. Еще нет. Еще не могу. Есть только одно место, где я чувствую себя защищенной. Это место, которое родилось там — между ванной и раковиной, вплотную к стене. И насколько жалкой я была тогда, настолько легко мне там сегодня. Моя молитва. Моему Б-гу.

Теги: Рассказ, семья, Молитва, История из жизни, История тшувы