Был майский день…

Рита распахнула входную дверь и втащила упирающегося Ильку в дом.

- Отстань, я сам. У колонки могли бы умыться, - ворчал брат.

На его виске кровоточили ссадины. Разбитый нос тоже кровил. Илька, чувствуя это, утирал сукровицу тыльной стороной ладони, от чего на щеках появлялись все новые грязновато-бурые полосы.  

- Мыться! - подтолкнула десятилетнего брата в сторону ванной комнаты Рита. – Штаны снимай. Надо зашить. Мама-папа!

Из ванной раздался шум воды. Илька все-таки умывался. Рита перевела дух, подошла к трюмо. Выдвинула одну из полок и достала массажку – любимую зеленую щетку для волос. Встретилась глазами с собственным отражением. Из зеркала на нее растеряно смотрели испуганные зеленые глаза растрепанной десятиклассницы в пыльном школьном фартуке поверх коротенького форменного платья. Рита провела щеткой по темным кудрям и бессильно опустила руку, увидев, что в комнату вошла мама. Она быстро повернулась к ней и тут же почувствовала, что плачет. Сама Рита не планировала рыдания, но кто-то внутри открыл этот горячий водный поток. Он снес плотину подростковой закрытости и рванул наружу - навстречу маме.

- Мама! Это Валерка! Почему он?!

- Что у вас опять? – немного раздраженно от постоянной усталости спросила та, вытерев мокрые руки о фартук. - Что случилось? Где Ильюша?

- В ванной. Все нормально.

Эта привычная холодная отстраненность мамы по отношению ко всему, что не касается учебы, моментально высушила ее слезы. Рита знала – главное для мамы, чтоб с Илькой было нормально, и аттестат. А в остальном она давно уже большая и всегда со всем справляется.

- Присядь, - коротко приказала мама, мельком взглянув на дочку, и тоже тяжело опустилась на диван. Рита сняла и бросила на пол грязный фартук, придвинула стул к маминым коленям и посмотрела в ее карие, всегда грустные глаза. Даже веселые искорки смеха не изгоняли из маминых глаз эту глубокую постоянную тоску. Рита понимала, что сейчас будет допрос, но уйти к себе и запереться не могла. Не было сил. Все ее нутро еще было во дворе и молотило Валерку. Рите хотелось, чтоб он упал лицом оземь, как упал ее маленький брат, и залился кровью, а она пнула бы его ногой изо всех сил, как он Ильку. А потом обозвала бы его дураком и фашистом, чтоб он больше никогда не смел кричать «жид-жидяра», и лупила бы его портфелем по башке, пока не устала.

- Тебе совсем плохо. Что произошло?

Рита опустила голову. Мама взяла ее руки в свои. Сжала ладонями. Погладила. Вместо ответа Рита снова всхлипнула.

- Вы поссорились с Валерой, да? Из-за чего?

- Не ссорились мы! – раздался в ответ звонкий голос Ильи. Он вошел в гостиную в трусах и синей школьной курточке, в вороте которой сбился на бок красный пионерский галстук. В руках Илька нес требующие ремонта штаны, которые тут же сунул маме. - Я выиграл в хоккей. А он вообще сумасшедший. Заорал как дикий слон «жид-жидяра»! Я еле убежал. Упал. Вот.

Илька показал на разбитый висок, припухшие от ушиба нос и верхнюю губу.

- Ильюшенька, сынок! Только этого нам не хватало! Завтра же линейка в честь 9 Мая. Тебе стих читать.

Рита краем глаза наблюдала, как мама, будто разом проснувшись, бросилась к брату. Она словно обрадовалась, поняв, что должна делать. Поглаживая, мама ощупала Илью с ног до головы, чтобы убедиться в целости и сохранности младшего. Бросилась на кухню, вернулась с куском мороженого мяса. Затем она усадила Ильку рядом на диван, приложила холод к его носу. Прижав сына к себе, снова обратилась к Рите:

- Рассказывай.

- Мам, ну, Илька уже все рассказал. Мы шли домой из школы. Десятые классы раньше отпустили. Завтра же 9 Мая. Я Ильку немного подождала, и мы вместе пошли. А там, - Рита кивнула в сторону окна, - Валерка, Игорек и Димка в настольный хоккей резались.  Илька тоже захотел с ними. Его Димка позвал. Ну, чтоб парами.

- Зачем ты ему разрешила? - встрепенулась мама. - Он еще маленький с твоими друзьями играть. Сколько прошено – из школы сразу домой!

- Как будто в первый раз, - огрызнулась Рита. – Он с детсада с нами гуляет. Не хочешь, чтоб играл с нами, не отправляй его со мной. Всем только лучше будет! Достали!

Она отвернулась, насупившись, и замолчала.

- А мы с Димой, мам, выиграли у них, представляешь, - радостно затараторил Илья, высвободив лицо из-под мяса. – Я главную шайбу забил. Дима заорал: «Ура!», а Валерка: «Вот жидяра!» и толкнул меня со скамейки. А потом еще толкнул. Я побежал. А он опять толкал. Штаны вон там порвались. Тут вот стукнул, и кровь потом была. Но я убежал и в наш подъезд спрятался. А Ритка Валеркин хоккей растоптала и скамейку перевернула, представляешь! Она же в землю вкопана! Во дает, да, мам?!

- Ты сломала Валерин хоккей?

- Не сильно, - глухо ответила Рита. – Меня затошнило, в глазах потемнело, когда Илька упал лицом в асфальт. Помнишь, в четвертом классе тебя в школу вызывали за то, что я учительнице фигу показала. Она тогда меня не спросила стих наизусть, а мне он очень нравился, хотела его всем рассказать. Я разозлилась, в глазах потемнело, будто ночь, и внутри стало тошно. Файка потом сказала, что я показывала фигу, и все видели. Сегодня тоже, когда Валерка заорал на Ильку «жидяра!».
- Но, мама, какая разница, что с его хоккеем! – вдруг заорала она. - Он Ильку ненавидит, мама! Меня тоже получается?! Я тоже жидяра, мама, и ты, и папа, и бабушка! Они все так думают!

Рита кричала изо всех сил, потом почувствовала, что у нее темнеет в глазах, а вокруг кончается воздух.

Очнулась она на диване. Сразу услышала из-за стены мерный Илькин голос:

- Великим океаном нашей жизни

Сейчас плывем к тем дальним берегам,

Что назовем землею коммунизма.

Наш долгий путь закончим только там.

Брат старательно долбил стих для завтрашней линейки. Он спотыкался, забывая рифму, сбивался и начинал снова. На кухне погромыхивала посудой мама. Потом ее тяжелые шаги были слышны в коридоре. Это мама заглядывала к Ильке, проверяла его стихотворение, говорила: «Учи еще!» и возвращалась к плите. Из кухни пахло дрожжевым тестом, жареным луком, мясом и еще чем-то вкусным. Завтра бабушка с дедушкой придут в гости. Будет цыпленок табака, оливье, лимонад и бабушкин «Наполеон».

Рита приоткрыла глаза. За окном вечерело. Рядом на стуле сидел отец в парадном синем кителе. На груди орденские планки и несколько медалей. Рита знала, что это не боевые награды. Папа только родился в сорок втором. Они тогда в Казахстане были, в эвакуации. Но всем офицерам авиаполка регулярно присуждали юбилейные награды к очередной годовщине окончания Второй Мировой. Такие же медали вручали настоящим ветеранам, например, бабушке. Она была медсестрой. Выносила раненых с поля боя. Так бабушка всегда отвечала на вопрос о войне. Говорила, что медсестра, что выносила раненых, а кроме этого ни слова. Юбилейные награды бабушка крепила на вишневый выходной жакет. Она очень его берегла и никому не разрешала даже прикасаться. Мама была единственным исключением. Ее почетной миссией была чистка жакета в канун 9 Мая.   

- Завтра 9 Мая, дочка, пойдем с тобой на парад. Вот китель привел в полную боевую готовность. Медали сверкают. Ильку с собой возьмем, будем «ура» громче всех кричать. А потом - в кафе «Мороженое»!

- Не хочу. Папа, мы все жиды?!

- Опять! Мы евреи, Марго.

Папа схватил Риту за плечи, усадил и легонько, но очень даже чувствительно, встряхнул, а потом улыбнулся:

- А помнишь, как ты в пять лет сказала, что нееврейка. Мама опешила: «Как же, Риточка, твоя мама – еврейка, и папа – еврей, и бабушка. Значит, и ты еврейка». Ты, Маргошка, кричала: «Вы все евгэи, а я нет!» Тогда мы стали тебя Цилечкой называть.

Рита сердито глянула на отца, резко сбросила со лба свернутое жгутом мокрое полотенце - мама позаботилась, как умела - и побежала к тумбе, на которой громоздился старенький телевизор «Горизонт».

- Мы жиды, папа, и все нас ненавидят! Это очень страшно! Смотри, я тут нашла.

Рита открыла стеклянную дверцу тумбы, нырнула внутрь, из самой темноты тумбочных внутренностей, из-под фотоальбомов и географических карт союзных республик извлекла беленькую брошюру с черными буквами «Треблинский ад» и протянула отцу:

- Ты читал?

- Ты ее нашла! – не отвечая на Ритин вопрос, воскликнул он. - Сколько страниц прочла?

- Две. Не смогла еще. Это ужасно, папа, - фашисты всех евреев убивали. Просто так.

- Фашистов-то уже нет. Вот завтра как раз праздник по этому поводу. Парад! Будем кричать «ураааааа!» Я буду, потому что фашистов больше нет, евреев никто не убивает.

Рита сидела, согнувшись, и смотрела в пол. Казалось, эта темноволосая девочка-подросток не слышит отцовских слов и думает совсем о другом. Но она вдруг закивала в ответ:

- Да, папа, конечно, нет фашистов. Совсем. Я там читала, - Рита ткнула пальцем в книгу, - евреев привозили в Треблинку, как будто жить. А потом им приказывали раздеваться и строиться в колонну. Голыми совсем, папа! Их толкали в спины, поторапливали. Они падали, а фашисты спускали на них собак. Валерка сегодня также толкнул Ильку в спину. Он упал лицом в землю – нос разбил, а когда встал – Валерка его опять толкнул. Просто так. Хорошо, собак у него не было. Так сильно маленького толкать и кричать ему «жид» - это не фашист называется.

В классе Ленка подошла вдруг, спрашивает меня:

- Ты русская?

- Да, - говорю.

А она:

- Нет. Ты еврейка.

И смотрит, ждет чего-то.

А я говорю:

- Я не еврейка. Иди отсюда, дура.

- А врать зачем, Марго? Говори правду, так легче. Еврейка, отвечай. Ты же очень красивая, умная, взрослая, смелая. Ильку защитила! Не надо им врать. Илья! Иди сюда, сынок!

Илька вошел в гостиную. На месте ссадин аккуратно приклеенный мамой пластырь. Волосы расчесаны на косой пробор. В домашней футболке и спортивных брюках брат выглядел еще младше и беззащитнее.

Отец подхватил сына, усадил на колени и заглянул ему в глаза:

- В следующий раз, как только услышишь жид, поднимай булыжник с земли и швыряй в того, кто посмел это сказать, понимаешь!

Рита не знала, что понял из сказанного Илья, но ей самой было ясно, как дважды два, что брат вряд ли сможет бросить камень в человека. Драться кулаками он тоже не любил да и не умел.

Потом отец усадил Ильку рядом с Ритой, достал из серванта бутылку вина и хрустальный фужер из бабушкиного сервиза. Наполнив бокал, он подошел к детям:

- Я пью это вино за евреев, которые защищали нашу родину и били фашистов вместе с русскими, украинцами, татарами и всеми другими народами!

Рита смотрела, как папа разом опрокинул вину прямо в глотку, даже не почувствовав его вкуса, и стал ходить туда-сюда, словно мерял гостиную шагами, молчал и отчаянно тер пальцами лоб. Потом снова подошел к детям, положил ладони им на колени и грустно сказал:

- Вы не обижайтесь на Валерку. Он поступил плохо, но не потому что ненавидит вас. Валерка разозлился из-за проигрыша. Вот и все.

Рита внимательно посмотрела в отцовские светлые глаза и не поверила его словам. Наверное, впервые в жизни не поверила. Она ожидала, что он скажет что-то еще или хотя бы пойдет с Илькой к родителям Валерки – разбираться, ругаться, защищать своих детей. Но папа не пошел и больше ничего им не сказал. Просто сидел рядом на стуле с пустым фужером в руке и молчал.

Илька вернулся к своему стихотворению. Из-за стены снова понеслось:

… Мы доплывем — и берег счастья встанет,

И каждому тот берег будет дан,

И каждый даст ему свое названье,

Восславив жизни синий океан!

 - Папа, - сказала Рита. - Я хочу быть, как все они. Но не умею. Вот Игорек спрашивал у меня, когда в этом году Пасха. А Сашка сказал, что зря он у меня спрашивает, потому что я другой крови. Какой еще другой, папа? Я будто бы с ними, а на самом деле – нет. Это все потому, что я тоже жид, как Илька, а они все не любят жидов.

- Знаешь, Марго, тебе нужно другую книжку прочесть. Эта слишком трудная, - сказал отец.

Он подошел к тумбе и нырнул в нее точно так же, как делала Рита. Выудил со дна самой нижней полки стопку журналов и подал дочке. «Октябрь» прочла Рита на голубоватой обложке. Отец раскрыл один из журналов и указал пальцем название - Василий Гроссман «Жизнь и судьба».

- Прочитай. Что-то сейчас поймешь, остальное позже. Евреи – прекрасный мудрый народ, Марго. Глупо отказываться! – отец измученно усмехнулся. - Умные люди это знают, и нам с тобой нужно об этом знать и всегда помнить.

Рита взяла журналы в охапку и ушла в свою комнату. Включила настольную лампу с оранжевым абажуром, исчерченным сначала ее собственной рукой, а потом руками Ильки в трудные минуты сражений с математическими задачами, села за письменный стол у окна, открыла первый из журналов и тут же перестала быть собой. Когда она впервые оторвала заплаканные глаза от чтения и осмотрелась, на улице было черным-черно. Строчки стали путаться. Рита представила, что ведет Ильку за руку под злобные крики «В баню. В баню! Шнелер!» Звучала тревожная музыка, дико и пронзительно кричали женщины и младенцы. Они с Илькой в общей колонне послушно прошли в ворота, над которыми было написано «Arbeit  macht  frei!» - «Работа  делает  свободным!» Они прижимались друг к другу, старались стать незаметнее. Вдруг кто-то сунул ей в руки ребенка и шепнул: «Ты спасешь его». Младенец смотрел Рите в глаза по-стариковски спокойно, тихо и ласково, совсем как дедушка. Потом улыбнулся. Рита поняла, что они с Илькой выжили, и сразу проснулась. Снаружи светало. Глаза щипало от соли высохших слез. На отрывном календаре значилась дата – 9 мая.

Теги не заданы