Слёзы Рахели

Рассказ основан на реальных событиях

Она задыхалась. Кислорода не было. Он пропал совсем. Мир сузился в горловом спазме. «Вот и всё», - подумала она и закрыла глаза. Зелёные тени обступили веки, но агония не наступала. Воздух невыносимо медленной струёй вливался в уставшие лёгкие.

Наступил сон, полузабытьё. Сознание поплыло меж столбов времени, будто жизнь, устав грести, опустила вёсла, и течение понесло память вспять, не торопясь и кружа, вдоль забытых берегов и приглушенных огней.

Она пыталась вглядываться, но тени были столь глубоки, а образы так смутны , что мысли не за что было зацепиться.

Но вот, её вынесло на отмель, где колебалась мертвенная зыбь, и там мерцал забытый, щемящий свет.

Ах, какую боль испытала она, узнав этот свет…

Боль, перешедшую в тихую радость.… Это она пятьдесят лет назад в маленьком городишке, в цветном платке и гордостью еврейской мамы, благословенной шестью детьми: четырьмя мальчишками и прелестными девчушками – двумя маленькими праведницами.

Это она идёт на рынок купить всякой всячины: сладости и фрукты, пахучие травы и ещё, и ещё – всё, что украшает стол. Яркое солнце радуется вовсю. Тихо и ясно. Знакомые женщины ласково кивают – они знают -  у Рахели сегодня особенный день!

Скоро праздник несмыкаемых глаз, ночного духовного света, когда евреи, нарушая ночную тишину, наполняют живыми голоса дома Учения. Праздник дарования Торы – Шавуот.

Рахель ощущает возвышенность этой ночи с особенной силой – так воспитывалась в родительском доме, где Тора была всем: радостью и переживанием, заботой и путеводной звездой.

Её папа, седой и властный, погружённый в заботы, уделял Торе большую часть дня. Вставая затемно, омывал руки, садился к столу и окунался в прохладную премудрость Талмудического моря.

На заре отправлялся в Синагогу, молился долго, с любовью. Потом занимался ремеслом ровно настолько, чтобы покрыть траты дня, а потом снова учился и учился до поздней ночи. Огромные ладони сжимали книгу, а глаза сверкали нездешним огнём и чудные мелодии слетали с губ так просто, будто взял он их с тех высот, куда заносила его счастливая душа.

Ну, а в Шавуот – этот взрыв учения, когда стар и млад, напролёт всю ночь, склонены над книгой, ни с чем несравнимый восторг покрывал всю эту большую семью, где Тора – смысл и назначение жизни.

В ночь Шавуота – так уж повелось с детства – Рахель у Синагоги – жаждет слышать восторженный, щемящий гул еврейского гимна. Возбуждённые голоса, напевные слова – знакомые звуки и интонации – всё это сливалось в безумно притягивающий хор, непрерывающийся поток вечных Слов.

В эти ночные часы Рахель приносила отцу, братьям, да и всем холодное питьё, свежие фрукты, благовония, чтобы и тела, позабытые в этот час, насладились радостным праздником.

Опорожнив корзины, она стремглав бежала домой, наполняла снедью и вновь спешила к чистому огоньку…

Так Рахель суетилась до самого первого лучика зари, когда увлажнённые звёзды вздыхали от наслаждения, а луна склонялась, побеждённая зарёй.

Эти заботы в Шавуот стали для Рахель неизбывной потребностью, незаменимым переживанием и безусловной частичкой её земного существования.

Многие годы подряд в ночь Шавуот она отправлялась в Синагогу – сначала к отцу и братьям, а потом и к мужу. Лишиться ей этого было невмоготу, не прочувствовать непреходящую святость этой ночи воспринималось, как невосполнимый урон…

Но однажды упала беда и ударила так больно, что выдержать такое и остаться собой могла лишь еврейская женщина с беззаветной, незамутнённой душой.

Их дом, старый, глинобитный, с тяжёлыми стенами, затиснутый в неровный ряд таких же хибар в еврейской стороне, был обычным – не богатым и не нищим.

Работящие, заботливые руки любовно содержали его, белили перед Песах, замазывали трещины, а главное – поддерживали ласковый огонь в уютном очаге еврейской семьи.

…Душная, летняя ночь, безлунная и тихая. Вся семья в глубоком напряжённом сне. Разрастающаяся потаённая тревога не успевает перерасти в ясное ощущение опасности. Рахель просыпается, когда падают стены, когда мир смешался со слепым ужасом, скривлённый неумолимостью происходящего. Она даже не закричала, принимая действительность за продолжение сна. Подземный удар, разрубивший тьму, в один миг поглотил не успевших очнуться людей, сотни душ, покинув погребённые под кусками стен тела, вознеслись к Небесам, целые семьи чёрной кистью в единое мгновенье были вычеркнуты из списка живых…

Она, ещё не понимая, выбралась из-под обломков. Одна – из-под умолкших руин. Одна.

Поднявшись, она ещё смогла исступлённо обойти место, ещё вчера называвшееся домом, а теперь ставшее надгробием счастья. Так ничего и не поняв…

…Рахель не хотела открывать глаз, не помня, она всё же боялась возвратиться. Глубокий обморок исподволь хранил от безумия. В забытье, она непрерывно видела чистые личики детей, светлый взгляд мужа. Они все, умиротворённые и цельные, словно говорили ей: всё хорошо… всё хорошо…

Но постепенно подкрадывалось пробуждение, словно тень, маячила тревожная мысль, неудобная и чужая. Она уже ощущала тяжесть повязок, уже различала будничные звуки больничной палаты: стоны соседей, тихие просьбы сестёр, уверенные восклицания врача. Она продолжала цепляться за сон – своё последнее прибежище, связующее с ушедшим миром, ощущая приближении ненужной, испепелённой реальности…

Наконец, сквозь приоткрывающиеся веки в мозг ей кинулся обжигающий свет – свет нескончаемой боли… У кровати - сестра с мужем, сморщенные от горя, что-то шепчут и тихо гладят ей руки…

Вот прошёл этот день, длинный, как ускользнувшая жизнь. Наступил вечер, вечер с собой; бессонная ночь с грязным призраком потускневшей луны в окне, со всхлипыванием уснувших больных и растущей, неумолкающей тишиной… А потом – ещё день, и ещё дни, тусклые, как теперешние отрешённые глаза Рахель…

Её спасла молитва – влажная капелька, показавшаяся на словно сросшихся губах. Разговор с Отцом, так больно ударившем её и – она ощущала это всем сердцем – так любившем её, любившем сильней, чем когда бы то ни было.

Её искромсанная жажда любви просила извергнуться, и тяга эта нашла свой источник, свой ответ в нежном прикосновении Небесного Отца…

Тонкий ручеёк молитвы набирал силу, глаза отворили путь солёному морю, и вся душа наполнилась страдающим, но светлым звуком. Она говорила, говорила со Всевышним, жалуясь и вспоминая, а Он отвечал ей, утешал, словно говоря: не вечна разлука, моя любезная дочь!..

Выйдя из больницы, Рахель поселилась у сестры – их дом из немногих оставшихся целым. Город приходил в себя, зализывал раны, хоронил умерших.

Огромное здание Синагоги осталось стоять скорбным кораблём среди моря разрушений. С провалившимися витражами, трещинами в ограде синагогального двора он устоял и в этом испытании – закалённый в невзгодах воин.

Оставшиеся в живых приводили утварь в порядок, как и прежде, собирались на молитву; вернулись на свои места учёные мужи и, казалось, жизнь наладится, потечёт обычным руслом…

Но это было обманчивое впечатление. В воздухе словно застыли напряжение и горечь. Люди сникли и течение жизни, бурлившее энергичным потоком, пошло приглушённым прерывистым руслом. Что-то новое ощущалось за разговорами, вопрошающими взглядами, нервными жестами, нетерпеливыми восклицаниями…

Но наступил Шавуот – этот свет в ночи, и с неба опять спустилось спокойная уверенность и духовная радость. Евреи воспряли, набросились на Тору, словно вспомнив о своей жажде, приникнув к холодному роднику в раскалённой пустыне…

Рахель, отбросив горе, как всегда в ночь Шавуота, отправилась со своими корзинками в Синагогу…

Не было там уже ни отца, ни мужа, ни её ласковых мальчиков, но склонились евреи над Книгой, вечные евреи – над Вечной Книгой, и из мира снова исчезло время, и омыло, словно водой, пыль подспудного горя.

Рахель вглядывалась в эти знакомые картины, и покой вливался в душу, она знала, ощущала всеми крупинками своего существа, что здесь, в деловитом журчании родника заключено назначение человека…

Шавуот словно открыл дверь. И вошло новое. Евреи складывали пожитки и уезжали. Уезжали в покинутую даль, в далёкую страну, спящую тысячелетним сном, уезжали евреи, пытаясь силою своей любви и ожидания остудить вековечную боль…

Рахель присоединилась к потоку, взмыла потерянной птицей, чтобы осесть, притулиться у Небесных Ворот…

Прошли годы. Время приглушило горе. На место дорогим ушедшим пришли новые, родные лица. Новая семья, новые дети. И опять, по заведённому порядку, в праздник Торы – корзинки с лакомствами, хлопотами на всю ночь и неутолимая радость причастности…

И всё же, что-то в этом наступившем новом бытие потерялось навсегда… Там, казалось Рахель, в голубой дали прошлого, жизнь текла размеренней и одухотворённей: душа была в мире с собою, сердце радовалось каждому дню, полному внешней простоты и внутреннего величия. Каждый шаг, сверяемый с Творцом, озарялся смыслом и чистотой…

Здесь же, в этом водовороте испуганных осколков, чуждых лиц и страстей проявились полу прикрытые глаза духовного разрушения. Всё строилось, но строилось с судорожным, вымученным сознанием нового, строилось на песке и дождевой грязи, строилось непрочно и второпях…

Рахель не отдавала себе ясного отчёта в происходящем – она жила жизнью обыкновенной еврейской женщины, пытаясь слабыми своими руками восстановить разрушенный дом, наполнить его еврейским теплом и передать следующим за нею…

Она растила детей, полная надежды внушить им ощущение счастья от соприкосновения со Святостью, от диалога с Творцом, но по мере роста её милых мальчиков и девочек с ужасом открывала, что свет, сверкающий в их душах, – свет закатный.

Словно потаённый зверь, разрушая изнутри, неверие прокралось в их сердца. Воспитанные, добрые, они забывали что-то неизбывно важное. Алчность ощущалась в их нежных пальчиках, высокомерие – в раздающихся плечах и дерзость - в прекрасных, таких еврейских, таких маминых глазах.

Впервые за многие годы Рахель ощутила горечь давнишней утраты. Ей стало казаться, что и эти, такие выстраданные дети, уходят от неё в неведомую, грозную недостижимую даль. Затянувшиеся было раны закровоточили с удвоенной силой.

И тогда подступила болезнь.

Все эти годы, отправляясь на Шавуот с корзинками в Синагогу, Рахель с горечью подмечала, как неуклонно редеют ряды солдат Торы, наступило время и лишь согбенные старики занимали свои места. Голос Учения продолжал изливаться в эти ночи, и, поднимаясь к Небесам, словно умолял вернуть былое величие…

Болезнь, вцепившись однажды, не отпускала. Она захватывала всё новые ниши, то крадясь как вор, то нагло насмехалась над попытками ей противостоять.

Рахель слабела, плакала и молилась. Молилась не о себе. Она просила увидеть просвет в затянувших небо облаках, она умоляла возвратить своих детей в покинутый Дом…

И вот, наступил её последний Шавуот. Опухшие ноги, затруднённое дыхание – всё говорило: час близок. Но Шавуот?! Неужели, в этот свой праздник она не увидит стен Синагоги, стен из окаменевших молитв и застывших слёз, не услышит шёпота Вечности, неужели безмерная радость, как всегда, не наполнит её до краёв?

Она не может, не может отказаться от этого…она попробует…

Осторожно, дрожащей рукой, Рахель стянула маску с неживым кислородом и стала ждать или смерти, или чуда…Удушье охватило её, сдавило чёрной пастью, но сознание, покачнувшись, не отлетело. Медленно, очень медленно, пробираясь по разрушающемуся горлу, тоненькой струйкой потёк к ней воздух…

Теперь нужно встать.

Ухватившись за стол, Рахель перенесла тяжесть на ступни и, собравшись с остатками сил, перетерпев резкую, переливающуюся на ноги, боль, тяжело подняла немеющее тело.

Шаг, ещё шаг.…Привалившись к стене, она доковыляла до порога. Отдышалась, каждый миг боясь забыться, и шагнула в глухую уличную ночь.

Никто из смертных не знает, что стоили ей эти шаги, эти бесконечные метры пустынного предутра. Но она шла, шла до тех пор, пока не увидала впереди чудный свет Дома Учения…

Вот она у самого окна. Живые звуки вечных слов, чистая музыка святых напевов, трепещущая ткань Мироздания открываются ей.

Вечные евреи, как тогда, как всегда, горят огнём Торы, освящая мир сиянием Б-жественной любви…

Рахель глядит сквозь слёзы и видит множество евреев, младых и старых, далёких и близких, родных и незнакомых. Она видит своих детей, возвратившихся от пустынного бега, она вглядывается в своих дивных мальчиков, духовных и чистых, и плачет, и плачет, а там дальше, уже с высоты, замечает тех первых полузабытых детей, их нежные лица и губы, шепчущие святые слова; она видит седого, огромного человека – своего отца над бесконечной Книгой, она видит сияние безмерного Света, согревающего её и наполняющего безмерным счастьем её скорбную душу…

Теги: , Литература