"Облако над Гетто". Побег

Следующие дни протекали, как обычно: поиски съестного, полу тайное слежение за жизнью немецкого госпиталя – непрошенного соседа коммуны, ленивые игры и разговоры.

Потрясённый, я молчал о том, что увидел в гетто. Молчал, пока не приключилась беда.

Власти потребовали списки воспитанников коммуны по национальному признаку. Было ясно, как день, что цель – выявить евреев.

Почему вдруг? Оказалось впоследствии, что одна мамаша, видно бывшая замужем за евреем, была обескуражена, когда в городской комендатуре на просьбу принять её сына в коммуну, ей не только отказали, но потребовали вместе с чадом переселиться в гетто – «черту оседлости», как насмешливо называли обыватели огороженный проволокой «загон» для евреев.

В отчаянии,  женщина подняла скандал, и кричала, что в коммуне уже есть евреи, и почему их держат, а её сыночка хотят услать в гетто.

Начальство немедленно «намотало на ус» и дало распоряжение всем детским учреждениям представить список подопечных по национальному признаку.

Это же распоряжение, естественно, получил и Антон Емельянович – теперешний директор коммуны, до войны преподававший русский язык и литературу. Невысокий, ещё не старый человек, он не питал к евреям никакой вражды. Подойдя как-то ко мне, он сказал: «Я не могу иначе, я обязан подать списки. Ты ведь уже не маленький – сам понимаешь – по головке не погладят, если я вас укрою».

Евреев в коммуне шесть. Трое мальчишек,  и столько же – девочек. Среди них – черноглазая Лиля. Лиля с нежным румянцем щёк, тонкими пальцами и застенчивым взглядом, полным затаённого чувства.

Вот теперь, я, как мог, передал свои опасения. Я-то знал, что гетто – это смерть. Но странно: понятное самому, нелегко передать другим. Меня спрашивают: почему бы и не гетто – ведь живут же там люди! А я горячился и кричал: Был, был я там! Люди пухнут с голода, и не живут, а умирают медленной смертью!

Впрочем, мальчишкам сама мысль отправиться, как скот, в загон возбуждала протест. Они решили бежать.

А вот девочки, пугливые, благоразумные, нежные девочки с древними глазами, упирались. «Бежать? Куда? Как? А где быть потом? Сколько времени? Нет-нет, не может быть того, что он рассказывает – он всегда такой экзальтированный! Он преувеличивает. Если отправят – мы поедем…»

Весть о том, что евреев переписывают, стало злобой дня в коммуне. Все обсуждали: нужно ли бежать, или подчиниться. Подходили, советовали, вздыхали, а другие – молчали. Большинство, конечно же – за побег, и даже помочь решили.

Не прошло и двух дней, как во двор въехала незнакомая пустая подвода с двумя конвоирами. Никто не сомневался - за «пленниками». Оставалось – бежать с дороги, о том и сговорились.

Отозвав Лилю, я смотрел на её нежные белые пальчики и не мог вымолвить ни слова. Приготовил что-то сказать, сказать так много, но слова, словно канули куда-то, а губы склеились и голова пустая, без единой мысли.

У Лили опущены ресницы, она молчит, но губы прикусила, и что-то влажное блестит на щеке.

Минуты, такие дорогие, текут бесплодно, превращаясь в вечность, и всё, как всегда, даже вон жучок ползёт по стене, а позади, в коридоре, напротив окна, взвешенная пыль в солнечном луче. Обычный, вечный день.

«Лиля…», - только и сказал я, и руки сжались в кулак так, что стало больно.

Послышались голоса. Нас ищут, нас зовут.

«Прощай», - прошептала Лиля, повернулась и убежала…

«Я еду с ними, - решил я, спускаясь по ступенькам, - там мама, там все, будь, что будет. Если умрём – умрём вместе» Эта мысль, горячая, как пустынный ветер, ворвалась в меня.  Задышалось глубоко – покориться судьбе оказывалось легче, чем бежать. Я поддался этому чувству и решил непоколебимо: поеду в Гетто! К опухшим старухам, гаснущим детям, в загнивающую жизнь и голодную смерть. Пойду туда, раскрошив общую беду, как чёрствый хлеб.

А к тому же, - сверкнула надежда, - ещё удастся спастись самому, спасти маму, Лилю, сестрёнку – всех спасти! Но над сознанием уже распластывалось чёрное крыло. То была обречённость. Ведь я знал: в Гетто спасения нет…

На дворе полно народу. Проводить вышли все. А вот и одна из жертв – Борис Бим – крепкий пятнадцатилетний подросток, с ловкими руками, решительный и сильный. Рядом с ним Рахмил Торговцев – типичный еврейчик с удлинённым лицом, безвольными плечами. Девочки уже в телеге. Среди них – Лиля. Сжалась, опустила голову,  будто ведомая на казнь.

Толпа детей окружает телегу. Для них это немножко игра. Осуждённые взбираются на деревянный настил. Один из конвоиров чмокает губами, понукая лошадей. Другой садится сзади.

Борис неслышно говорит: «Как выедем за ворота – прыгай в толпу, и в лес…». Я молчу. В голове туман. Шум детских голосов вспугивает на выходе стаю ворон. Они тяжело вспархивают и нехотя, пересаживаются на коммунарскую крышу.

Телега трогается, колёса скрипят, дорога запылила и развёрстывается пропасть в душе. «Я поеду в Гетто, я поеду в Гетто», - твержу себе и…боюсь поднять голову, чтобы взглянуть в сторону обречённых.

В толпе нарастает напряжение. Уже отъехали немало. Здание коммуны остаётся позади. Мы словно на корабле, отошедшем от причала. Прошлое, как стуманенный город, остаётся позади.

Но что там, в будущем? Неужели мрак и смерть?... Я блуждаю в мыслях, будто среди призраков. Я забыл обо всём. Неясные образы, словно пророчества, проносятся в мозгу. Какое-то переплетение  лиц, цветов, городов и запахов… И никого, и ничего в них не узнаю.

И вдруг – толчок. Это Борис резко соскакивает с телеги, дёргает за руки меня и Рахмила. Ныряя вниз, мы почти падаем наземь, а потом ошалело бежим сквозь расступающуюся толпу.

 Уже скрываясь в близкий лес, я обернулся и увидел огромные Лилины глаза, удивлённо глядящие вслед. Огромные чёрные озёра – озёра вечности и скорби, поселившиеся во мне, слившиеся с душой, что, не отпустив до сих пор, не отпустят до самого последнего моего дня…

Теги: , история, Былое, Облако над гетто