Баллада об обрезании

Всё началось в поезде, подлетавшем к Москве…

 Он мчался, как сумасшедший, кидаясь в стороны на разношенных рельсах, потрясая в такт клочками еды на столиках, булькая заткнутыми водками в початых бутылках, тревожа дряблую кожу спящих пассажиров.

В тот самый миг, как за окном промелькнула надпись «Яуза», влетела мысль, язвительная и цельная: "А ну-ка, слабо обрезаться в Москве?!»

А в Москве мне быть считанные часы, разболтанные – с переходом с вокзала на вокзал, холодные – с неуютными перронами и злыми взглядами москвичей: «Ещё один мешочник на нашу голову!»

И даже Синагога где - не помню. Был там однажды, да и то – не в самой, а рядом – в жидкой толпе припугнутых евреев, среди которых странные молодые люди с малюсенькими беленькими тряпочками на макушках, с классическими «жидовскими» носами и вьющимися непомерными кудрями.

Я сказал это себе, смеясь над проснувшейся с не давних пор, непонятно откуда взявшейся из глубин существа, религиозностью.

Что стоил хотя бы гордый отказ в автобазовской столовке от свежайших, ароматных, но свиных тефтелей. Что стоило хотя бы увиливание от субботней поездки в колхоз, и, как следствие, немедленное увольнение из отдела главного архитектора догадливым начальником. Последний, напоследок, не скрывал: «Ну, сам скажи, зачем мне в отделе религиозные евреи? Хотя какой там ещё религиозный!

И вот теперь, словно  вызов Б-гу: готов обрезаться, но только в часы меж двумя поездами. А в душе – уверенность: ничего не получится.

Москва. Белорусский вокзал. Тяжеленный чемодан с самиздатом перевозится на Павелецкий, сдаётся в «хранение». Я начинаю опыт.

Первым делом – в метро «Павелецкая». Куда ехать? Я ничего не знаю. Спросить, где Синагога – ещё ужучат, а у меня чемодан. Времена глухие – начало восьмидесятых.

И что же, упала первая капля. Капля с Неба. Я вспомнил. Картинка: пять лет назад, в той самой еврейской толпе. Ясная надпись: «Советский спорт». Газетка, которую я в жизни в руки не брал. Что общего: газетка и Синагога, да не упомянутся рядом? А упомянуть придётся: редакция газеты, кто помнит, около Синагоги!

Вот и кончик ниточки.

Вошёл в метро. Кого бы спросить? Молодых людей? Знаем мы этих молодых, как бы на «серого» не нарваться. Тут надо кого-нибудь, кто бы и Москву знал, и о Синагоге не думал. Глядь, старушка! Чистенькая, маленькая, беленькая и кажется москвичкой.

- «Извините, бабушка! Где находится редакция газеты «Советский спорт»?»  - Простой вопрос и ответ почти мгновенный, после секундного осмотра и прищуривания лукавых глаз:

- «А, так тебе Синагогу?», - недипломатично, но спокойно сказала она, словно на полставки подрядившись консультировать «жидков» по еврейским делам.

Мне оставалось лишь, краснея, кивнуть.

«Так это просто, - невозмутимо продолжила бабушка. – Доезжай до станции «Площадь Ногина», выйди там-то, поверни туда-то, поверни ещё раз, выйди на улицу Архипова и прямо упрёшься»

Спасибо я не сказал: пока она говорила я стоял с разинутым ртом.

Когда же рот захлопнулся, старушки и след простыл.

Дальше – больше.

Через полчаса я уже подлетал к Синагоге. Будний день, серый облачный свет. Здание с колоннами, похожее на обком, с таким же железным забором и безлюдьем, только милиционера не хватает при входе.

Но охрана была. Два бравых старичка-ветерана в вестибюле. С колодками наград на ситных пиджаках, еврейскими лицами и протянутой рукой. Так сказать, дежурные бедняки.

Меня это потрясло. Я никогда не видел, чтобы так открыто, с достоинством просили милостыню. Я не знал тогда, что у евреев милостыню обретает дающий, а бедняки берут по праву. Но рассуждать не стал, а трясущимися пальцами отворил тощий кошелёчек и, не глядя, раздал: этому – рубль, и этому – рубль.

С этого момента, почувствовав себя законновходящим, я шагнул к широким дверям Главного зала.

Но, нет тут-то было. Побывать в этом знаменитом месте мне не довелось.

Навстречу, из светлого дверного проёма вылетел человек средних лет, в кепке и живыми пронизывающими глазами.

«Что вы хотите?» - огорошили меня вопросом. Странно, неужели я выгляжу человеком, у которого есть желание. Ну что ж…

Замешкавшись с ответом, я неожиданно промямлил ниоткуда слетевшее слово: «Брис».

Человек выпрямился, покосился на стариков и кивнул в сторону выхода. Мы вышли на улицу.

Незнакомец переспросил. Я подтвердил. После торжественной минуты молчания, вслед за визуальным исследованием, меня подвергли устному экзамену.

Меня спросили: как звали дочерей нашего праотца Якова, не Рахель и Лея? Я, почти не думая (сколько читал!), выпалил, что имена мне знакомы, но как относящиеся к жёнам, а не дочерям праотца Якова. Этот ответ спас мою репутацию. Когда же, уже от себя, мною было добавлено, что дочь Якова звали Диной, авторитет мой в области Торы стал непререкаем, что и было подтверждено одобрительным пожатием руки.

Я понял, что принят в «свои». Незнакомец без проволочек закрылся в телефонной будке и минут десять названивал, а я скромно, но красноречиво отдалился, дабы «не подсматривать».

Последняя минута знакомства с этим всё понимающим евреем состояла в передаче мне листочка с телефонным номером, наставлением  "сказать от Гриши"  и пожеланием счастья и удачи. После этого мой добрый ангел исчез.

Я остался один в центре Москвы с неимоверно быстро поставленной на рельсы благой целью, ещё утром казавшейся неосуществимой.

Но тут в дело вмешался сатан, которому показалось, что такой негодник, как я, слишком легко получает то, что другим достаётся путём немалых усилий.

Это стало ясным, когда, отправившись звонить, я открыл кошелёк, чтобы отыскать двухкопеечную монетку. В первый миг показалось, что зрение обманывает. Перейдя на осязание, я пришёл к тому же результату: не было в кошельке не только двух копеек – там не было и пяти, и десяти, и даже ста рублей. Там не было ничего, кроме завалявшегося ржавого гвоздика и мятого пожелтевшего старого трамвайного билета.

Товарищи! Я обнаружил, что гол, как сокол! У меня не было денег не только на пароходный круиз по Средиземному морю или приобретение автомобиля «Запорожец». У меня не было денег ни на метро, ни для телефонного звонка! Я был банкротом, и сознание этого свинцовой тяжестью опустилось на сердце. Так стало жалко добрых намерений, что я чуть не заплакал. Нот тут упала вторая капля с Неба.

Грабить банк я не собирался, но спомнились бравые еврейские нищие – хранители оставленной мной московской Синагоги. Вы можете не поверить, однако их героический пример потянул меня на подвиг.

Я стал просить милостыню. Да-да, я – гордый студент педагогического вуза, воспитанный советской властью, я – человек, который «проходит, как хозяин», стал побираться.

Но по-советски. Вот как это делается.

Интелигентно-независимо представ у телефонной будки, я бодрым, в меру извиняющимся, голосом обратился к прохожим: «Простите, не найдётся ли у вас двухкопеечной монеты? Позвонить». Последнее было лишь отчасти правдой. А так, идея в целом, проста и гениальна.

Не успев оглянуться, я оказался владельцем солидного капитала в двенадцать копеек. В пору открывать бизнес. Все «за» были налицо: доступ к средствам связи и надёжное решение транспортной проблемы.

Первым делом, я небрежно снял трубку и позвонил единственным из московских знакомых, чей телефон оказался в записной книжке (это само по себе можно считать чудом: записные книжки я терял так часто, что кроме моего собственного домашнего телефона, ничего не успевал записать). И знакомые оказались дома.

Дальше – просто. Запомнив адрес, я бросился в метро, мчась в один из окраинных микрорайонов, где меня ожидали сочувствие, щедрый, насколько возможно, кошерный обед и заветная сотня, благосклонно одолженная для святого дела.

Хозяин дома, чернобородый, высоченный еврей и его милая полная жена встретили меня так радушно, словно целый день только и ожидали.

Когда я вкратце обрисовал цель своих стараний, знакомый одобрительно похлопал меня по плечу, а жена вздохнула. Когда же, неудачно пошутив, я провозгласил, что обрезание – лучший подарок жене на день рождения, наступающий как раз завтра, молодая хозяйка, пожав плечами, тихо заметила: «Да уж, подарок! Лучше не придумаешь». В этот момент, единственный за весь день, сомнение чуть сжало моё сердце. Впрочем, сжатие было не сильным, и мимолётная грусть скользнула и упорхнула.

Накормив, меня тактично оставили в кухне наедине с возвышающимся на полке телефоном. Предстоял основной звонок. Звонок, запускающий неведомый механизм.

Гудки. Мужской голос, ответивший сразу. Едва намекнув на суть дела, я почувствовал, что на другом конце провода уже всё знают, но не довольны моим неконспиративным поведением.

Мне велели ждать, заглушили трубку и, после непродолжительного озабоченного кваканья, приказали немедленно отправиться на такую-то станцию, стать у такой-то по счёту колоны и не рыпаться – ждать, пока подойдут.

Встав от телефона, я внутренне напрягся, чувствуя себя настоящим заговорщиком. «Вперёд!», - сказал я себе и, тепло попрощавшись с любезными хозяевами, сквозь зиму и слякоть нырнул в сквозящее метро, в неизвестность.

Достигнув места, я с каменным лицом, как опытный разведчик, слился с серым мрамором колоны, покорно ожидая своей участи.

Вглядываясь в текущую толпу, я пытался узнать тех, кто наверняка уже нацелил на меня хищный еврейский взгляд.

Евреев в толпе много, но глаза у всех равнодушно-дальние.

И тут меня тронули за рукав. Прячущий улыбку, невысокий чернявый молодой человек и опять же в кепке молча увлёк за собой. Мы вышли из метро, проникли в многоэтажный дворик, потом – в ещё один, пересекли две-три улицы и, наконец, вошли в ничем не примечательный подъезд. На третьем этаже нажали кнопку звонка и вступили в тёмную прихожую.

Первое ощущение – весёлая теснота. Необычные предметы, детские голоса и звуки нашёптываемых молитв. Меня сразу, словно подхватило, приподняло и, казалось, квартира безмерно возвышается над всеми хвалёнными московскими небоскрёбами.

Были здесь молодые люди, только что прошедшие некий удивительный ритуал, с весенними глазами и пониманием с полуслова. Я подоспел как раз вовремя, оказавшись четвёртым по счёту.  Таким образом, моя наивная спонтанность обернулась чётким планированием Небес, робкая попытка получила мощную поддержку Провидения, а мысленная неуверенность оперлась на прочное знание души.

Помытого, меня, не мешкая, ввели в одну из комнат, где предстало никогда не виданное до сих пор. Три патриарха – огромных еврейских старца с безмерными, похожими на облака, бородами и чёрными шапочками над благородными лбами обратили ко мне строгие, но бесконечно добрые лица. Словно великаны, мягкими руками меня подхватили, легко положили на покрытый простынёй стол и приступили к тому, что делают с евреями на восьмой день от рождения. Кроме старцев, в комнате был человек средних лет, бритый, в докторском халате. Он совершал внешнюю канву событий: колол наркоз, орудовал скальпелем, зашивал. Но старики явно главенствовали, придавая совершающемуся святость. Наконец, один из них, его называли реб Аврум, стеклянной трубочкой вытянул капельку крови и обрезание завершилось.

Потом они молились за нового кошерного еврея, и я обрёл бесконечно знакомое настоящее имя.

Пришёл черёд веселью. Простыня была сброшена. На столе появились: водка, кнейдлах, фрукты. Распив по рюмочке, мы, неожиданно для себя, запели чудно и слаженно, словно знали друг друга с давних времён.

Хозяин, тот самый улыбчивый еврей, приведший меня, в обрамлении детишек сказал слова Торы. Всем было так хорошо, как будто вернулись домой из долгой мучительной беготни. Невзрачная трёхкомнатная квартирка казалась царским дворцом, старики – ангелами, а детки – наследными принцами. Поразмыслив потом, я понял, что, в сущности, так оно и было.

А потом, когда солнце, спев вместе с нами, опустилось за небоскрёбы, я посмотрел на часы. И взвился. До поезда оставалось меньше часа, а ехать – через всю Москву.

«Беда» вызвала горячий отклик. Меня подняли и понесли. И не помню уже, то ли такси неслось, как птица, то ли в метро поезда спешили, словно подстраиваясь под наш бег, но мы успели.

Никогда не забыть, как мы мчались по перрону, вдоль напряжённого перед отправкой, поезда. Задыхаясь, но успевая шутить над своими повязками, перекрикивая толпу. Доктор, изнемогающий под тяжестью моего «книжного» чемодана, не желающий разделить ношу с пациентами. Двое разгорячённых «раненых» коллег, подхвативших меня под руки с двух сторон, похожие на подвыпивших братьев. А, подлетев к нужному вагону с поднятой площадкой и важной проводницей у двери, мы, не зная от чего, захохотали во всё горло, забыв о строгом времени, о конспирации и билетах. Хохотали от счастья, оттого, что этот день прожит правильно и останется в нас навсегда…

Теги: Литература, Былое