Махновкер Ребе

Осторожно: текст длиннее обычного.

Когда отчёт был закончен, Ребе сказал, что, поскольку сегодня Шабат и евреям нельзя писать, он, если нужно, придёт и сделает это завтра. Офицер стал на него кричать, но увидев, что это не помогает, повёл к начальнику лагеря. В кабинете начальника, вспоминал Ребе, лежали на полу две здоровые собаки. Услышав, о чём идёт речь, начальник вытащил пистолет и закричал, что пристрелит эту контрреволюционную сволочь. Ребе расстегнул пуговицы рубашки и сказал: «Можете стрелять, я писать в Субботу не буду». Тот выстрелил три раза, и пули воткнулись в стену возле Ребе.

Адмор рабби Аврум Иошиа Эшель Тверский из Махновки זצק''ל זי''ע, — правнук рабби Ицхока из Сквиры זצק''ל זי''ע, сына Чернобыльского Магида זצק''ל זי''ע. Махновка — это небольшое еврейское местечко возле Бердичева. Рабби Аврум стал Ребе в 1917 году после смерти отца рабби Йосефа Меира זצ''ל. Спустя несколько месяцев молодой Ребе отправился в Польшу, жениться. Свадьба должна была состояться значительно раньше, но из-за начавшейся Первой Мировой войны, когда боевые действия сделали дороги опасными, её пришлось отложить. Вопреки сложившейся ашкеназской традиции при доме тестя молодые прожили недолго. На Украине Ребе ждали его хасиды, положение там было тяжёлое, и уже через два месяца Ребе вернулся с женой.

Победив, большевики начали активно претворять в жизнь свои идеи искоренения веры в Б-га. Так называемая «евсекция», молодое поколение евреев-коммунистов начало яростную борьбу с Торой. Ребе из Махновки и его хасиды были из тех, кто стоял против их нововведений стеной. Невзирая на опасность, Ребе давал тиш, привлекающий множество людей, поддерживал миквы, хейдеры и ставшие подпольными ешивы, призывал укрепляться в вере, беречь детей и не пускать их в школы коммунистов. Он постоянно разъезжал по еврейским местечкам, поддерживая в них еврейскую жизнь.

Из года в год положение становилось хуже. Как и другие служители культа, Ребе был «лишенец» — появившееся в те времена новое слово, очень точное — сокращение от термина «лишен гражданских прав». Его выгнали из дома, отобрали Бейт Мидраш, он часто вынужден был менять квартиры. С конца 20-х годов, со свёртыванием НЭПа, экономическое положение евреев стало хуже, что сокращало и возможности Ребе. Евреи стали покидать Махновку и устремились в центр страны, в столицу. Там была парнаса и возможности, там верующие евреи надеялись скрыться от постоянного внимания властей, так как в маленьких городах, где все на виду, от их произвола не было спасения. В начале тридцатых годов, получив предупреждение о готовившемся завтра аресте, Ребе среди ночи бежит из Махновки и поездом уезжает в Москву.

Местом жительства он выбирает Черкизово, небольшой пригород Москвы, сейчас Черкизовский район города. Переезжая в большие города, верующие евреи стремились по возможности селиться компактно именно в таких местах. С одной стороны, это близко к столице со всеми её преимуществами, а с другой — в маленьком пригороде можно было организовать жизнь, похожую на прежнее еврейское местечко. Такие пригороды окружали большие города. Под Москвой была широко известна Малаховка, но Ребе поселился в Черкизово, где уже обосновались его хасиды с Украины.

Долго он скитался, живя на квартирах у разных людей. Ему, служителю культа, с его дореволюционной внешностью, просто боялись продать квартиру. С большим трудом, с помощью подставных лиц, он купил маленький, напоминающий сарай домик с двумя маленькими комнатушками. Там его семья прожила много лет, до самого ареста Ребе. С большим трудом ему удалось получить и прописку. Для этого было необходимо официально работать. Ребе освоил профессию и шил фуфайки, на что уходила часть дня. Работа на дому была тогда обычной формой заработка для верующего еврея, которая позволяла не работать в Шабат и праздники.

В Черкизово открылся и свой миньян. Долгое время он существовал нелегально, лишь в годы войны, во время смягчения политики властей по отношению к религии, он получил официальное разрешение. Это были тяжёлые годы. Свирепствовали репрессии, которые усиливались из года в год. Всесильные службы НКВД раскинули свои сети по всей стране, в каждом углу. Они знали всё и про всех, и стремились узнать ещё больше. Страна буквально кишела тайными агентами и доносчиками, от которых не было спасения. Угрозами и шантажом органы вербовали всё новых доносчиков, которые губили тысячи людей. Все чувствовали себя «под колпаком», каждый боялся другого, любой невинный разговор мог обернуться бедой, везде человека окружали враги. Синагоги тоже кишели доносчиками и агентами. Это создавало страшную моральную атмосферу, лишало желания приходить.

Дом Ребе был маленьким уголком света в этой тьме. Там получали помощь и поддержку множество людей. Ребе проявлял максимальную осторожность, старался нигде не выделяться. Но в то же время он никогда не скрывал своего положения, все годы пребывания в Союзе в его документах в графе «род занятий» стояла запись «цадиков». Так он был записан ещё отцом, и с этим жил все годы, отказываясь, несмотря ни на что, поменять это звание.

Люди приходили к нему тайком: получить совет, браху или иную помощь, но главное — за моральной поддержкой, необходимой, чтобы продолжать верить в эти страшные годы. Власти, безусловно, знали, кто он такой. По свидетельствам, в эти годы Ребе арестовывали несколько раз — на день-два, но почему-то выпускали. Трудно объяснить это иначе, чем чудом.

В 1941 году, когда фронт подступил к Москве, Генштаб принял решение превратить столицу в мощный оборонный форпост. Ребе, как и многие другие, получил приказ уехать в эвакуацию на юг страны, в Ташкент. И там тоже долгое время он был вынужден менять место жительства, переезжать из одного пригорода в другой, так милиция нигде не давала ему постоянной прописки. Окончательное его поселение в Ташкенте связано с забавным эпизодом. Местный глава милиции, узбек по национальности, спросил еврея, который использовал свои связи с начальством, чтобы прописать Ребе, что это за подозрительная запись в документах «род занятий — цадиков». Находчивый еврей объяснил, что это слово означает на Украине квалификацию портного. Объяснение подошло, и Махновский Ребе получил прописку. В его однокомнатном жилище был постоянный миньян, во время молитв рабанит была вынуждена выходить на улицу.

Официально Махновский Ребе был портным, шил фуфайки, но на самом деле именно в Ташкенте он превратился в лидера общины верующих евреев, как местных, так и эвакуированных с разных концов Союза. К нему обращались с вопросами по Торе и с просьбами о помощи, он собирал деньги и помогал нуждающимся. Увидев в нём цадика, евреи шли к Ребе в тяжёлых, а то и безвыходных ситуациях, есть несколько удивительных свидетельств о силе его брахи и силе видения в те годы. Особой его заботой были беженцы из Польши, которые оказались в особо тяжёлой ситуации, без документов и знания местных условий, во враждебной им стране. Как и все во время войны, Махновский Ребе жил впроголодь, получая по карточкам мизерные порции. Тем не менее, он брал в дом сирот, которых воспитывал как своих, а со временем выдал замуж и женил. У Ребе не было своих детей, и за годы жизни в Союзе они с рабанит вырастили в разное время несколько детей, оставшихся без родителей. После войны он вернулся в Москву не сразу, только в 1946 году, когда поезд стал доезжать менее чем через неделю, что позволило не ездить в Шабат.

После войны, в связи с определённым сближением с западными странами, стала меняться и политика по отношению к религии. У властей возникла идея создать пост «патриарха евреев» по аналогии с другими религиями, что создало бы видимость свободы вероисповедания в стране, которую официально провозглашала советская пропаганда. «Ребе хасидим», как называли Махновского Ребе в КГБ, пользующийся громадным авторитетом среди всех верующих евреев СССР, хорошо известный за рубежом, представитель знаменитой фамилии Тверский, идеально подходил им для этой цели.

Ребе стал получать настойчивые предложения принять на себя пост главного раввина СССР. Предлагали предоставить хорошую квартиру вместо сарая, где он жил, зарплату, служебную машину, и т. д. Ребе всячески уклонялся, а когда дошло до прямого ответа, ответил категорическим отказом. С чем был связан его отказ? Любому праведнику совершенно чужда ложь, даже просто лёгкое преувеличение, поэтому Ребе был очень молчаливым человеком, говорил крайне мало, взвешивая каждое слово. Служить официальным прикрытием для мерзкого зла, для коммунистов, уничтожающих всё еврейское, он не желал. Кроме того, эта должность требовала сотрудничества с властями, чего не мог избежать ни один занимающий официальный пост в стране, связана с необходимостью доносить и «информировать». Такой раввин должен быть готов подписывать документы, угодные властям, как например, разрешение работать в Шабат, и не только…

Все эти опасения полностью подтвердились. Представители власти пытались «обработать» упрямого служителя культа, требовали, настаивали, угрожали. В конце концов, он был вызван к министру культуры, который официально предложил ему пост и пригрозил расправой в случае отказа.

— Такого раввина, каким я могу быть, вы не захотите, а таким, каким вы хотите, я не буду. Можете даже меня убить, вашим раввином я не стану», — ответил он. Ночью после этого разговора Махновский Ребе был арестован.

Следствие длилось более месяца. Всё это время его били, подвергали различным издевательствам и пыткам в лучших традициях сталинской школы. Ребе помещали в маленькую будку, где нельзя было пошевелиться, и в течение нескольких минут от нехватки воздуха человек задыхался и начинал терять сознание. В самый последний момент человека выпускали. Его ошпаривали горячей водой, а потом сразу холодной, слепили сильными прожекторами. Несколько раз он был близок к смерти.

В последствии Ребе рассказывал, что у него сложилось впечатление, что его мучители получили всё-таки приказ его не убивать. Но, вспоминая это время, он каждый раз подчёркивал другое: они ни за что не соглашались дать ему возможность навязать тфилин. «Целый месяц, — с ужасом говорил он, — целый месяц у меня не было тфилина». Следствие завершилось ссылкой на пять лет в Сибирь, в место под названием Енисейск.

Ребе пережил тяжёлую многодневную дорогу в арестантском вагоне в компании с уголовниками. По прибытии на место, Всевышний сделал чудо, которое поддержало его в трудную минуту. Когда его привели в назначенную избу, вошла хозяйка дома, нееврейка. Она спросила, не еврей ли он. Услышав утвердительный ответ, она сказала, что несколько лет до этого в доме жил другой такой же, как он, еврей с бородой и от него остались книги на чердаке. Она принесла две книги: Хумаш и трактат Талмуда Мегила. Ребе их радостно схватил. Долгое время это были его единственные книги, и он изучил их от корки до корки сотни раз!

Условия ссылки Махновского Ребе были сравнительно лёгкими. Он был свободен в передвижении по поселку и в основном мог располагать своим временем, хотя иногда ссыльных гоняли на принудительные работы, на повалку леса. Часть дня он работал, шил пуховые платки, но большую часть дня и ночи учил Тору. В установленное время Ребе должен был являться в контору для отчёта о том, что он делал, который необходимо было подписать. Одно из первых таких посещений пришлось на Шабат, Рош Ходеш Элул. Когда отчёт был закончен, Ребе сказал, что, поскольку сегодня Шабат и евреям нельзя писать, он, если нужно, придёт и сделает это завтра. Офицер стал на него кричать, но увидев, что это не помогает, повёл к начальнику лагеря. В кабинете начальника, вспоминал Ребе, лежали на полу две здоровые собаки. Услышав, о чём идёт речь, начальник вытащил пистолет и закричал, что пристрелит эту контрреволюционную сволочь. Ребе расстегнул пуговицы рубашки и сказал: «Можете стрелять, я писать в Субботу не буду». Тот выстрелил три раза, и пули воткнулись в стену возле Ребе. Вид цадика, готового пожертвовать собой, освящая Имя Всевышнего, подействовал. После минутного молчания начальник сказал, что он тоже еврей. Он освободил Ребе от необходимости писать и работать в Субботу и даже спросил, чем он может помочь. Ребе ответил, что скоро праздник Рош Ашана, и ему нужен шофар. Каким-то непонятным образом в сибирской глуши начальник достал ему шофар.

Послевоенная жизнь, полная лишений, в памяти многих. Бедность была такая, что немалую часть срока ребе ел только хлеб, а топил печку только, когда к нему приезжала ребецен. За эти годы рабанит ездила в Енисейск множество раз, проделывая длинный путь, который занимал более недели в одну сторону. Из Москвы она привозила еду и книги, а, возвращаясь, использовала время, чтобы бегать по инстанциям, ходатайствуя за мужа. Вокруг не было евреев, не кому было сказать «аидише ворт», как говорил Ребе. Каждый день Ребе окунался в реку, а зимой, когда она замерзала, — в прорубь. В праздник Сукот он строил суку, и, несмотря на мороз, спал и ел только в ней. Вода в кружке для нетилат ядаим замерзала, и утром приходилось ломать в ней лёд. Однажды мороз был так силён, что Ребе не сумел вбить в землю сваи, необходимые для поддержания стен суки. Усталый он ушёл в избу погреться. В это время неизвестно откуда появились какие-то люди, вбили сваи и ушли. На Пейсах Ребе присылали из Москвы мацу и всё необходимое, а также зерно, из которого он сам, как и положено по традиции в канун праздника, делал мацу-мицва для Сейдера. Так прошли пять лет.

В 1952 году Махновского Ребе отпустили, но в Москву не разрешили вернуться и поселили в городе Калуга. Домой он вернулся только по амнистии после смерти Сталина в 1953 году.

Последствия Сибири сказались на всю оставшуюся жизнь Ребе. До конца дней они с рабанит старались говорить все брахот только в присутствии друг друга, чтобы можно было ответить на них «омен», — как во времена, когда вокруг не было ни одной еврейской души. Вопреки хасидской традиции, Ребе в синагоге всегда сидел лицом к другим молящимся. «Я хочу видеть евреев, я их так долго не видел» — говорил он.

Вернувшись в Москву, Ребе продолжил свою деятельность открыто, не скрываясь как в прежние времена. Его хасиды приготовили для него другую квартиру, более просторную, которая могла вместить много гостей. Черкизовская синагога к этому времени окрепла и превратилась в синагогу Ребе, где всё решалось по его слову. Разумеется, Ребе и его хасиды проявляли осторожность, старались не давать властям формального повода для преследований, им по-прежнему нужно было скрывать свои дела от вездесущего КГБ, опасаться доноса, действовать скрытно, но всё равно это было новое время. К беде нашей, большая часть евреев СССР к этому времени полностью были под влиянием коммунистов, выросло целое поколение без Торы, но небольшие группы верующих евреев сохранились в разных местах огромной страны. Для них Махновский Ребе был не просто раввином, это был цадик, к которому обращались за советом и помощью в беде. К нему приезжали со всех концов страны. Кроме вопросов, которые получают все праведники, было много типично советских. Как спастись от преследований властей, как найти работу такую, чтобы не нужно было нарушать Шабат и праздники, как устроить детей, чтобы они выросли евреями и не нарушали в школах и институтах Субботу, где найти им подходящий для верующего шидух. Во всех этих вопросах Ребе помогал и направлял, если было нужно, обращался за помощью и к другим людям. Он собирал деньги, помогал бедным, вдовам, семьям, где отцы сидели. Ставил хупот, был сандаком на обрезаниях, у русских евреев даже было поверье: у ребёнка, которому Махновский Ребе положил в рот палец с вином во время бриса, никогда не будут болеть зубы. К нему приводили детей, чтобы цадик укрепил их в вере, повязал им тфилин в первый раз, благословил. По возможности, Ребе старался, невзирая на опасность, влиять и на евреев не соблюдающих, некоторые из них обращались к нему сами, веря, что, если дашь цадику цдаку, это поможет в делах. В своей деятельности Махновский Ребе сотрудничал с израильскими дипломатами, дипломатические отношения СССР с Израилем существовали до 1967 года. Израильтяне привозили ему книги, тфилины и талесы, а Ребе, в свою очередь, помогал им в контактах с местными евреями. Для дипломатов иногда это была единственная возможность из-за постоянной жёсткой опёки КГБ, которая не ослабевала ни на минуту.

Десятилетия жизни при советской власти не изменили Махновского Ребе. Это был красивый еврей с бородой и пейсами, с идеально прямой спиной, который в длинном хасидском сюртуке и шляпе быстрым шагом ходил по улицам Москвы. По воспоминаниям, прохожие останавливались, глядя на его фигуру, а старушки норовили целовать ему руку и просили благословить. Только штраймел Ребе, изготовленный к свадьбе, за годы советской власти состарился, и в Эрец Исроэль его пришлось поменять. Не реже раза в год, а иногда раз в восемь, девять месяцев Ребе заканчивал весь Талмуд, один или два раза в год всю Мишну, каждый год всю книгу Зоар и Тикуней Зоар, которые он учил после утренней молитвы в тфилине Рабейну Там. И это, не считая других сфорим, трактатов, которые он учил к каждому празднику, и уроков Торы, которые он давал. Каждый день Ребе окунался в микву с определёнными каванот. Для этого он ездил в центральную синагогу на Архипова. Махновский Ребе скрупулёзно хранил все обычаи, которые получил от отца: как есть и пить, как проводить тиш, как читать записки-квитлах с просьбами людей. Как и его отец, каждую шабатнюю трапезу он делал «Амойци» на 12 хал, раздавал «шираим» гостям, многочисленные правила и обычаи существовали для каждой стороны еврейской жизни.

От своих предков Махновский Ребе унаследовал две уникальные реликвии: сефер Тора Баал Шем Това, написанную его сойфером равом Цви, и большую ханукию, изготовленную для рабби Ицхока из Сквиры זצק''ל זי''ע. Эта великолепная, из чистого серебра, с золотыми коронами ханукия была высотой в рост человека. Масло наливали сначала в специальный кувшин, а уже из него — в чаши подсвечника. В ханукию был вмонтирован музыкальный аппарат, который играл красивую мелодию, когда в нее заливали масло. Она была также снабжена часами. Когда изготовленная по указаниям рабби Ицхока ханукия была готова, рабби Ицхок сказал, что этой ханукией будет пользоваться сам Мошиах. В начале тридцатых, ещё в Махновке, когда коммунисты пытались прибрать эти реликвии к рукам, Ребе отстаивал их изо всех сил. Когда они явились к нему домой, чтобы забрать Тору, он выпрыгнул с ней в окно и уехал в Москву, где передал её в надёжные руки. Ханукию из-за её размера он вывезти не смог, так что пришлось ее спрятать. Её местонахождение неизвестно, и она не найдена до сих пор. Возможно, только Мошиах сумеет найти её. Сефер Тора Баал Шем Това хранилась все годы у Ребе, иногда дома, иногда у доверенных людей. При переезде на Святую Землю он её перевезти не мог. По договорённости с Ребе, работники израильского посольства, пользуясь неприкосновенностью дипломатической почты, по частям перевезли её для него. И сегодня Торой пользуются в Бейт Мидраше Ребе «Махновка» в Бней Браке.

Как ни странно это может показаться, но Махновский Ребе не пытался уехать из Советского Союза. Наоборот, когда после войны появилась реальная возможность это сделать, он отказался. По договору с Польшей правительство СССР обязалось дать всем польским гражданам возможность покинуть территорию Советского Союза и довезти их за свой счёт до границы. Верующие евреи пытались воспользоваться этим и приобрести себе польские паспорта. Этой деятельностью организованно занимались хабадники. Так большая их группа сумела вырваться из Союза. По приезду в Эрец Исроэль они основали Кфар Хабад. Связанные с Ребе ещё по Ташкенту, они предлагали и ему сделать польский паспорт. «В России сейчас никого нет, я должен остаться, — ответил он, — езжайте с миром, а я ещё удостоюсь подняться на Святую Землю». Хотя одна такая попытка в 30-х годах была всё-таки им предпринята. «Всесоюзный староста» Калинин пользовался славой человека мягкого. После того, как он дал несколько разрешений уехать из СССР, возле его приёмной выстроились длинные очереди. Среди них был и Ребе, который в приёмной председателя ВЦИКА выделялся одеянием и томиком Талмуда, который он учил. Ребе рассказали, что один его хасид уступил нажиму и начал работать в Шабат. Он вызвал его и провёл с ним беседу. Но хасид его не послушал. «Тогда я подумал, — объяснил Ребе, — что если нечистота здесь настолько велика, что даже мой хасид меня не слушает, то я должен опасаться и за своё еврейство». Калинин Ребе из Союза не выпустил.

Ситуация в СССР стала меняться. Хрущёвская оттепель закончилась, и началась новая волна преследований. Стали широко применять смертную казнь за так называемые экономические преступления, а под эту статью могли попасть тогда многие, например, за выпечку мацы. Отбирали детей у родителей, позорили в газетах, отнимали синагоги. Именно в это время закрыли большую часть существующих синагог, так что за короткое время на всей территории СССР из 600 их осталось только 70. К репрессиям было не привыкать, но была ещё одна вещь, более страшная. В Москве закрывалось еврейское кладбище, а новое принципиально отказывались открыть. Дело дошло до того, что некоторые старики специально молились, чтобы умереть раньше, и успеть быть похороненным среди евреев. Ребе к тому времени был уже пожилым человеком, и, разумеется, ни за что не хотел быть похороненным на общем кладбище. Очевидно, именно это соображение привело его к решению уехать из СССР.

С этой целью он направил письма своим родственникам в Израиль и США — Адмору из Рахмистривки זצ''ל и Адмору из Сквиры זצ''ל. В них скрытыми намёками (письма просматривались органами) он просил помочь ему выехать. Ребе тайно встретился с американским гражданином, который часто приезжал в СССР, равом Бронштейном и обсудил с ним тактику давления на власти. Были задействованы политики в Израиле и США, начались обращения к министру иностранных дел Громыко и с гуманитарными призывами к жене Хрущева. В конце концов, давление подействовало, и в 1963 году Ребе получил разрешение и выехал из СССР. Уезжая, он сказал своим хасидам, что не покидает их, и скоро все они смогут подняться на Святую Землю. И действительно, ворота приоткрылись, и с этого момента из Союза стали, наконец, выпускать. Железный занавес пробили верующие евреи. Именно они первыми начали покидать СССР.

В Эрец Исроэль Махновского Ребе оценили как выдающегося знатока Торы и праведника. Он стал членом высшего совета мудрецов Торы и принимал участие в обсуждениях, важных для всех евреев, был учителем молодого поколения адморим. Очень скоро к нему начали тянуться евреи, и его Бейт Мидраш в Бней Браке стал очень популярным. Через несколько лет пришлось здание менять на более просторное, а ещё через пару лет был открыт колель, затем ешива. Сегодня Махновка — это целый хасидут, хасидут, возникший заново с нуля. Ребе старался помогать русским евреям, был адресом, куда каждый олим мог обратиться за поддержкой, был участником всех общественных инициатив и программ, направленных на поддержку русского еврейства. В 70-х годах во время большой алии, приезжая в Иерусалим, он использовал свое знание русского языка, чтобы выступать в мирказей клита, призывал делать обрезание и возвращаться к вере отцов.

Махновский Ребе поражал современников своей любовью к Торе. Этим отличались и его хасиды. Рахмистривский Ребе рассказывал, что был свидетелем, как один русский хасид, который вырвался из СССР, прямо из аэропорта приехал домой к своему Ребе. Войдя в комнату, после приветствия он вздохнул. На вопрос, почему он вздыхает, тот ответил, что из-за переезда уже целых три дня он не учил Тору. Ребе, который был очень рад встрече, показал ему соседнюю комнату с книгами. «Поучись час, а потом поговорим», — сказал он. С годами привязанность Ребе к Торе возрастала. Есть фотографии, на которых видно, что, садясь в машину, ещё до того, как закрылась дверца, он уже брал книгу. На другой видно, что габай сидит со стаканом воды перед Ребе и в течение долгого времени безуспешно пытается уговорить его оторвать на мгновение глаза от Гмары, чтобы попить.

В последние годы жизни окружение Ребе столкнулось с очень странным явлением, которое в самый последний его год участилось. Почти каждому, кто к нему приходил, Ребе показывал отрывок из Трактата Шабат, где речь идёт о смерти царя Давида, которая произошла в Субботу, а потом отрывок из Трактата Брахот, где говорится о казни рабби Акивы, произошедшей в Йом Кипур. В последний свой год Ребе это делал очень часто, несколько раз в день, в том числе и одному и тому же человеку. На вопрос, что он хочет этим сказать, он уклонялся, говоря: «Я просто хочу, чтобы ты это увидел». И действительно, Махновский Ребе умер в 1987 году в Йом Кипур, который пришёлся на Шабат. Ему было 92 года. Он похоронен на Масличной горе в Иерусалиме. По его просьбе Ребе стал его ученик, внук его сестры Иошиа Роках.

Большую часть сведений для этого рассказа я подчерпнул из замечательной книги «לעבדך באמת»

Теги: Ребе