Отложить Отложено Подписаться Вы подписаны
Рассказ-быль – про то, как я снимал кино. Во-первых, это смешно (надеюсь, что смешно). Во-вторых, мне действительно довелось некогда вести телевизионную ежемесячную программу по российскому каналу "Культура"[1], называлась "Шалом", так что пришлось много поездить по еврейским местам Израиля, России и Европы. И вот что с нашей группой произошло в Хевроне, на могиле наших праотцев.
За два дня до съемок наш продюсер договорился, чтобы встречали группу с Российского телевидения (хотя, надо признать, все мы – израильские граждане, но работали-то мы на Россию!). Мол, возражений со стороны израильской охраны не будет?
По телефону лениво ответили: да хоть с японского, главное – не опаздывайте, а то будет трудно пройти на "арабскую часть": у них там длинные молитвы. Впрочем, если вы – телевизия-русит, то они вас пропустят, но учтите, местное арабское правление почти в полном составе училось в Ростовском государственном...
Поясняю, что такое "арабская часть". На месте пещеры с захоронениями издавна стоит здание, в разные периоды достраиваемое и перестраиваемое – в одни века там церковь, в другие мечеть. И только в самое последнее время – синагога. Но синагога лишь отчасти, ибо по соглашению с арабами им передана та часть здания, где, как считает традиция, похоронены наш праотец Ицхак и его жена Ривка. Что касается Авраама и Яакова с женами – то они остались на "еврейской половине". И что самое интересное, в арабскую часть нам, евреям, можно входить только по большим праздникам.
Но мы же телевизия, да еще русит. А значит, нам можно всегда! По крайней мере, чиновники-арабы таким гостям (как сообщили нам в телефонной беседе) препятствий не чинят.
Только мы прибыли, нам уже кричат: "Почему опаздываете? Арабы зал закрывают, давайте бегом".
Мы дружно бежим. Меня единственного останавливают: "А ты куда?"
Отвечаю: "Я и есть русская телевизия". Для убедительности прибавляю пару слов на родном языке.
Офицер на пропускном пункте говорит, тоже по-русски: "Да они тебя там съедят".
"Кто, – спрашиваю, – съест?"
Он отвечает: "Сыны Ишмаэля".
"А туристов, – спрашиваю, – они не едят?"
Не успел он мне ответить, как с арабской стороны посланец мчится в бурнусе и при чалме: "Где ваша телевизия? Мы скоро закрываем".
"Вот, – показывают на меня, – знакомьтесь".
Тот, что в бурнусе, в шоке. "Минутку, – говорит, – я со своими свяжусь".
Связывается по сотовому. Через пять минут гортанных переговоров объявляет, что в съемках нам категорически отказано.
Офицер возмущается: "Дипломатических осложнений с Россией не боитесь?"
Посланец с укоризной на него смотрит. Он ничего не боится.
Тогда наш офицер вызывает подмогу со стороны гарнизона. Приходят двое – тоже в израильской военной форме, но лица самые что ни на есть разбойничьи: усы от Саддама Хусейна, взгляд – холодного Кадафи. Чисто головорезы.
Так и поднимаемся на арабскую часть: мы с камерами робко жмемся к центру, по краям – два пирата с персидских морей, но без дамасских сабель, вместо них – узи в руках, не хватает пулеметных лент.
Идем по лестнице, а вокруг народ сбегается: почему-то все показывают на меня и отчаянно кричат, размахивая руками. Конвоиры их отгоняют прикладами, тоже шумят по-арабски, я понимаю только про телевизию-русит. Чувствую себя посланцем великого северного соседа, друга угнетенных наций…
Наконец, уже у самого входа в зал, где люди снимают обувь, к нам подходит их главный начальник. Глаза печальные, будто его от кальяна оторвали. Он долго препирается с двумя нашими конвоирами, потом поворачивается ко мне и доверительно спрашивает на языке Пушкина, но с ростовским акцентом:
"Друган, пойми, за кучу веков нашей веры еще ни один пацан, потомок святого Якуба, не влез на нашу мазу, я про дом молитвы, ты догоняешь? Так что давай, земляк, без базара. Пройдут только те, что с тобой, лады?"
"А они, что – не евреи?" – показываю я на своих коллег.
У одного (он оператор) классическое лицо из учебника для антисемитов: лоб Ойстраха, глаза Эйнштейна, в глазах – тоска в формате "после погрома".
Второй (режиссер) – вылитый Рабинович из анекдотов, как вы его себе представляли, но боялись нарисовать.
Третий (продюсер) – более цивилизован, он из Кишинева, в профиль так вообще интеллигент второго поколения, его страшно пустить только по ночной Москве, непременно в околоток заберут на предмет проверки чеченского паспорта. (И лишь я по природе нордический человек, хоть сейчас в Исландию посылай: если рта не раскрою, ни за что не догадаются, что шпионом работаю.)
"Евреи, не евреи, – отвечает, – нам плевать, они для нас туристы. Так что зря не рисуйся, посиди тут на входе без позора. У тебя качки в охране – высший класс". И показывает на конвоиров, которые, заметьте, все еще продолжают шуметь по-восточному и пихать наседающую толпу дулами автоматов.
Я советуюсь с качками.
Оба в один голос: "Не соглашайся, командир, у нас ксива с печатями. Если надо, всех наф перестреляем!" (Это слово такое – наф; редактора сайта прошу его не вычеркивать: ростовское наречие.)
Тем не менее, решив избежать кровопролития, сажусь при входе на стул. Рядом встают часовые – своеобразный мавзолей, на израильский, правда, лад. А моя группа снимает туфли (у одного носки с дыркой, другой вообще без носков) и проходит внутрь.
Мимо меня идут нескончаемым потоком туристы из страны фьордов. Все как один щелкают меня на свои поляроиды, думают, наверное, что я тут для камуфляжа сижу, как вечный укор в адрес Ишмаэля со стороны потомков его родного брата.
Чтобы не казаться восковой фигурой, иногда слабо шевелюсь.
Спрашиваю постового, того, что справа: "Ну, где здесь логика? Скажи, почему они тебя до самой двери пускают? Ты ведь тоже еврей".
Постовой поправляет на голове пилотку с израильской кокардой: "Я не еврей, я араб, но христианин". И в доказательство грозно машет в сторону мусульман своим узи.
"А ты тоже христианин?" – спрашиваю того, что слева.
Тот удивленно глядит на меня, будто я сказал что-то непристойное: "Я? Нет, я хуже, я бедуин". – И все это на самой высокой ноте неподдельной гордости...
Вот и вся история.
Добавлю только, что, когда мы озвучивали отснятый материал в студии, я приготовил такой примерно текст:
"Итак, дорогие телезрители, вы впервые видите зал Ицхака, и я вместе с вами вижу его впервые – и тоже на экране, потому что в зал, обратите внимание, меня не пустили! Однако я не в обиде, потому что надо уважать чужие обычаи: раз евреям вход сюда запрещен, не будем выделяться из общей массы".
Однако редакторша передачи руками всплеснула:
"Что вы, реб Рувен! Такой дикторский текст политически неграмотен. Нас же смотрят люди всех рас и конфессий. Вы, дорогой, и так однажды меня подвели, когда в полный голос на всю Россию объявили, что Иерусалим – столица Израиля".
Про столицу – как-нибудь в другой раз. А пока я нет-нет да и достану из альбома фотографию, подаренную мне там, у зала Ицхака, одним туристом из Норвегии. На ней изображен человек, напряженно сидящий на стуле в окружении двух солдат-головорезов.
Это я сижу у входа в мечеть, дом арабской молитвы.
Борода, пейсы, строгий черный костюм, на голове шляпа, по бокам висят ниточки цицит.
Обычный еврей из ортодоксального района Иерусалима.
Не догоняю – чего они ко мне прицепились?
[1] Статья (в малотиражную израильскую газету) написана ровно 5 лет назад – неделя в неделю от сегодняшней. Съемки проводились ровно 10 лет назад – и тоже неделя в неделю.
