"Изкор". История из жизни. Продолжение

 Мойше Лихт в сердцах отвернулся от него, чему Хаим-Довид был не то, чтобы рад, но… спина тяжело дышавшего соседа избавляла его от необходимости придумывать ответ, на что он был сейчас не способен. Да и при любых обстоятельствах, напомнил себе Хаим-Довид, ответ этому еврею может дать только тот, кто вместе с ним прошел круги того ада…

Не скоро полет и эта встреча в салоне самолета, осуществлявшего рейс Лод-Париж, изгладилась из памяти Хаим-Довида, но она изгладилась. 

...Смена времен года и череда бегущих лет не могли пройти незаметно для родителей Хаим-Довида, который с тайным смятением наблюдал за постепенным угасанием бодрости своих когда-то таких жизнерадостных родителей. Решено было, что ближайший Йом-Кипер он с семьей проведет у них дома.

После обильной «разделяющей» трапезы, которую устраивают перед постом, Хаим-Довид пожелал всем хорошего года, и, оставив маму на попечении жены, вышел из дома в синагогу. Его отец давно был уже там, он всегда предпочитал выходить из дома как можно раньше. И теперь Хаим-Довид шел в одиночестве по знакомым с детства улочкам. Редко кто может без волнения пройти двором своего детства, который когда-то казался таким большим. Старые качели, правда, скамейки снесены, и ограда новая, и лица незнакомые — неважно, двор детства без предупреждения накатывает и брызжет в лицо соленой волной воспоминаний. 

Улочки, по которым проходил Хаим-Довид, еще в дни его детства были заселены евреями, теми, кто выжил после Катастрофы, добрался до Святой Земли. Спонтанно ли это произошло, как бывает: выходцы из одного места вдруг образуют некий островок, или это был чей-то продуманный план, сейчас уже трудно сказать, да и ни к чему, важно другое. Важно то, что у детей, выросших на этих улицах и игравших среди этих камней и песка, было другое, не такое, как у других детей, детство. Другими были разговоры за стенами этих домов, иными воспоминания родителей, тщательно скрываемые и запретные для детских ушей, но яростно прораставшие стонами и криками кошмарных снов. Дети старались не говорить между собой на эту тему, это была та тема, в которую им — детям — вход был запрещен. Но то, что скрывалось, угадывалась ими и интуитивно, без слов чувствовалась,  связывало их и сближало, как никакая игра и как никакая тайна.

Не так много незнакомых лиц повстречал Хаим-Довид на пути в синагогу. Почти все уже там — из тех, кто может прийти, а те, кто уже не может, остались дома или вернулись домой, в настоящий свой дом, как возвращается путник после долгого и изнурительного путешествия.

В Йом-Кипер читают в синагогах молитву Изкор за умерших. Хаим-Довид мысленно перечислял имена всех тех евреев, о которых он знал, что они не оставили после себя ни ростка, ни зернышка, и по кому теперь некому прочесть поминальную молитву. Он шел, погружённый в эти мысли и в воспоминания детства, когда все эти люди, чьи имена он вспоминал теперь, были еще живы. Их голоса еще, казалось, слышатся со снесенных скамеек опустевших улочек. Он не сразу заметил мужчину, сидевшего на автобусной остановке, а заметив, был потрясен.

...Пожилой еврей, откинув голову назад, смотрел на него сквозь выпуклые линзы, отчего глаза его казались неправдоподобно большими, смотрел на него и курил…

Только пара секунд потребовалась Хаим-Довиду, чтобы узнать своего давнего попутчика рейса Лод-Париж.

— Реб Мойше Лихт! — бросился к нему Хаим-Довид, и даже наполовину выкуренная тем сигарета не помешала ему назвать Мойше традиционным еврейским «реб».

Мойше посмотрел на Хаим-Довида поверх стекол и с любопытством произнес:

— Молодой человек, мы с вами знакомы?

— Знакомы, а как же, мы с вами вместе во Францию летели, помните?

— Нет, не помню, — твердо ответил Мойше Лихт. — Не помню, что поделаешь. Но это и благо, потому что память — это проклятие, и я хотел бы, чтобы у меня ее совсем не было. Абсурдно, правда, молодой человек? — Мойше стряхнул пепел, снова затянулся и продолжил. — Люди моего возраста трясутся над последними крупицами своей ускользающей памяти, а мне ее не надо, берите задаром!..

— Реб Мойше!.. — Хаим-Довид стоял перед ним изумленный, потерянный. Вид сигареты в старых пальцах подрагивающей руки, отмеченной синим номером, в Йом-Кипер, в двух шагах от дома его родителей… Он враз утратил весь пыл своей  самонадеянности и не мог подобрать слов, которые надо бы сказать старому еврею Мойше Лихту.

— Ну что ж вы встали, молодой человек? — обратился к нему Мойше. — Идите, не смущайтесь, не смею вас задерживать… Одеты Вы, как на парад, — он добродушно-цинично кивнул на прощание. — Идите, гейн- гейн.

Неожиданные слезы навернулись на глаза Хаим-Довиду.

— Реб Мойше, — ласково коснулся он руки старика. Рука Мойше задрожала, и он неохотно ее отдернул.

— Не трогайте меня, — глухо отозвался он.

— Реб Мойше… Ваш сын, ваш мальчик, который прижимался к вам и боялся, что его оторвут…

— И оторвали! — неожиданно высоко крикнул Мойше, но Хаим-Довид не дал себя смутить:

— Ведь сегодня Йом-Кипер, реб Мойше, Йом-Кипер, неужели Вы не хотите сказать Изкор за память Вашего сына? Не можете Вы остаться так сидеть на скамейке один, когда сейчас будут читать Изкор в синагоге!.. Реб Мойше…

— Молодой человек… Кстати, не упомню вашего имени, неужели Вы серьезно думаете…

— Да ведь Йом-Кипер сегодня, и души близких смотрят на нас с Небес!..

 Хаим-Довид продолжал развивать эту тему, пока, вздохнув, Мойше не сдался, не столько убежденный доводами Хаим-Довида, сколько тронутый его участием.

— Йом-Кипер, Изкор… — Мойше Лихт прикрыл глаза. — Мой сын… Малкиэль-Хаим бен-Мойше. Я пойду с тобой, — кивнул он, глядя на Хаим-Довида сквозь толстые линзы, отчего его глаза казались огромными и с трудом размещавшимися на лице.

- Значит, мы встречаемся с Вами тут завтра! - обрадовался Хаим-Довид.

Утром они встретились у той же остановки. Мойше Лихт, тяжело опираясь, давил на руку Хаим-Довида не столько весом своего тела, сколько тяжестью горя своей обугленной, как казалось Мойше, на том костре души и внезапно проснувшимся,  непонятно откуда взявшимся чувством вины перед сыном…

— Малкиэль-Хаим, — сверяясь глазами с реб Мойше (реб Мойше опустил голову и еле заметно кивнул), прошептал Хаим-Довид на ухо хазану. — Малкиэль-Хаим бен-Мойше…

— Малкиэль-Хаим? — недоверчиво переспросил хазан, всем корпусом поворачиваясь к Хаим-Довиду и не мигая глядя на Мойше. — бен Мойше?.. ПАПА???

Хазан в упор  смотрел на Мойше Лихта, на расплывающиеся большие глаза за толстыми линзами, на подрагивающие дряблые руки, на синий номер, выглядывающий из-под короткого рукава рубашки. Потом рубашка вдруг расплылась, пошла пятнами, а сам синий номер распался на цифры, которые мгновенно скрутились в колючую проволоку, а сам Мойше Лихт вспыхнул, распался на звезды, потемнел и погас…

Хаим-Довид еле успел подхватить хазана.

И нервно-пульсирующими толчками, подобным тем, которыми  сердце гонит кровь по телу, понеслась новость по темно фиолетовой ночи Йом-Кипера.

Хазан с редким именем Малкиэль-Хаим нашел этой ночью, дарующей искупление скитальцам, этой ночью, что увлекает душу в упоительную радость возвращения, — этой ночью он нашел своего отца.

Теги: Вечность, Молитва, Катастрофа, Йом-Кипур, Синагоги, Между людьми