«Экстрим»-история

В Талмуде приводится рассказ о помощнике столяра, и сказано, что именно из-за этого случая Творец разгневался на Свой народ, Храм был разрушен и евреи ушли в долгое и страшное изгнание. Девятое Ава прошло, а Храм пока не построен. Значит, мы должны еще многому научиться — как жить, как относиться к людям. И хотя история эта — «экстрим», она может заставить задуматься о внутреннем отношении к тем, кто делал нам добро.
Пересказываю случай из Талмуда своими словами. 

Однажды столяр шел по улице и увидел молодого — лет семнадцати — парня, который валялся в грязи, среди мусора и объедков. Его лицо было перепачкано, одежда вся в пятнах, обуви не было совсем, а из рваных штанин выглядывали грязные ноги в порезах и расчесах.

Столяр прошел мимо, но потом вернулся. Он был невысок и широкоплеч, одет так, как принято у людей его сословия, голова обмотана полоской ткани по обычаю евреев того времени. Столяр нагнулся к парню, стараясь не вдыхать неприятный запах, и потряс его за плечо. Тот даже не пошевелился. Можно пройти мимо, но ведь жалко человека…

— Иди домой, как тебя зовут, где ты живешь?

Так он тряс парня, пока тот не сел на землю, невнятно мыча и мотая головой из стороны в сторону.

— Знаешь что? Я тебя доведу до дому, не валяться же тебе здесь как собаке. Где ты живешь?

— У меня нет дома…

— Кто твои родители?

— У меня нет родителей…

— Кто у тебя есть?

— У меня никого нет…

Столяр постоял некоторое время и подумал. Базар, начинавшийся на соседней улице, уже кипел, несмотря на ранний час. Громко созывали покупателей торговцы, спорили с ними и торговались, кричали погонщики верблюдов, вводившие свои караваны через городские ворота.

Если поднять глаза — на горе в дымке восходящего солнца сверкал Храм золотыми и медными воротами. Коэны уже принесли утреннюю жертву и воскурили благовония, отчего в воздухе, еще не нагретом солнцем, чувствовалось тонкое благоухание. Оно не смешивалось с запахами базара, животных — коз и баранов, пригнанных на продажу, не смешивалось с томным запахом дынь, персиков и инжира, аромат афарсемона и воскурений вился над городом, тонко окрашивая трепетавший над городом ветер.

— Вот что, парнишка, я принял решение, — сказал столяр. — Я лет на десять тебя старше, так что вполне могу быть твоим братом. У меня есть небольшая столярная мастерская, приходи ко мне, я тебя отмою и научу столярному делу. Станешь человеком. Не валяться же тебе всю жизнь в грязи…

— Кем стану?

Столяр помог парню подняться, уравновеситься на ногах, которые не очень ладно его слушались, и, дав опереться на себя, повел его через базар к себе в мастерскую.

— Там у меня пристройка есть, — говорил столяр, когда они проходили ряды с дубленой кожей (из-за неприятного запаха, исходившего от рядов, стоило прибавить шаг). — Будешь там жить.

— А что я есть буду? Дерево? Опилки?

— Когда научишься делу, смогу платить тебе за работу, а пока давай купим тебе какую-нибудь одежду.

Они прошли ряд, где старьёвщики разложили на циновках или прямо на земле свои товары: почерневшие казаны, медные кальяны, кухонную утварь, добрались до одежного ряда, купили парню пару простых рубах и две пары штанов.

— На первое время хватит, — решил столяр. — Пойдем в мастерскую, там отмоешься и переоденешься, а я пока вернусь и присмотрю себе дерево для работы. Сегодня должен прийти знакомый караванщик из Дамаска, я у него ручки чеканные покупаю, это для отделки, а для работы и сосны, и дуб наш, здешний, в ход идет… Он похлопал парня по плечу и улыбнулся. Парень невольно улыбнулся в ответ: улыбке столяра невозможно было противостоять.

Так начал парнишка жить в пристройке у столяра. Оказалось, что он в свои семнадцать не только не знает никакого ремесла, но и читать и писать не умеет. И этому выучил его столяр, когда в перерыве, после того, как посылал его на базар за лепешками и сыром и за вялеными дынями, сидели они и перекусывали в жаркие обеденные часы, непригодные для работы: стружка липла к телу, лезла в глаза. Тогда они на пару часов останавливали работы, обедали и столяр учил его письму.

Парнишка (столяр в шутку стал звать его Шор — Бык, потому что тот оказался очень выносливым и легко таскал тяжелые доски), предложил выточить буквы из дерева, что и сделал без труда, для развлечения. Вообще он оказался способным и проворным и стал хорошим помощником столяру.

Так прошло несколько лет. Шор не женился, хотя время пришло и столяр не раз заводил разговор на эту тему, предлагая хороших девушек из простых семей дружной столярской братии, убеждая, что поможет ему и со свадьбой, и с домом для семьи. Но Шор неизменно отнекивался, объясняя: хорошо ему в пристройке у столяра и торопиться вроде как некуда. Он еще денег накопит из жалованья и тогда сможет свою мастерскую купить или даже две, вот и женится тогда, как-то так, и чем плохо?

Столяр качал головой и пожимал плечами: не понимал он этой логики. И, отмывая от мелких стружек лицо и плечи из кадки около двери, каждый раз к концу дня заводил этот разговор, который всегда заканчивался одним и тем же.

Однажды столяр приболел, но всё же вышел на работу как обычно и работал как обычно, хоть и замирал пару раз, прикладывая на минуту руку к животу. Но, постояв, снова брался за пилу. В тот день жена принесла ему из дома особую еду, полезную для желудка, и отвар из трав.

В полдень она зашла в мастерскую, когда солнце сквозь щели освещало свежераспиленные доски, они пряно пахли, а проступавшая смола сверкала как жидкое солнце.

Шор в первый раз увидел жену столяра, и ему этого оказалось достаточно. Он удивлялся, что раньше столяр, относившийся к нему как отец или старший брат, деливший с ним еду, научивший ремеслу, никогда не звал его к себе домой. Теперь Шор, кажется, понял — почему. Ее глаза цвета смолы стали ему сниться, и то, как она вошла в жаркую полуденную мастерскую и будто повеяло ветром и травами…

Как-то неосторожным движением пилы столяр поранил руку, и хотя работал по-прежнему, стал намного медленнее выполнять заказы. И не так искусно вырезал деревянные украшения. Ему меньше стали заказывать дорогую мебель. Мастерская и раньше не была слишком обширной и доходной, но теперь и вовсе пошли одни табуретки для бедняков и простые столы, не требующие большого мастерства и дешевые.

Времени стало больше, а работы меньше. Столяр вздыхал, сидя на табуретке и ожидая заказов, Шор иногда насвистывал, пытаясь поднять настроение.

— Что-то сегодня ты, брат, особенно хмурый. Случилось что?

Столяр помолчал, покачал курчавой, обмотанной полоской ткани головой:

— Совсем дело остановилось… а у меня семья большая, долги растут, а отдавать неоткуда. Жена дома уже плачет, жалуется, как мы жить будем. А как быть — не знаю, и из чего отдавать — не знаю… Я мастерскую заложил уже, под дом занял, если не отдам, и дом, и мастерскую заберут за долги…

Шор так подскочил, что табурет под ним зашатался и упал, подняв облачко сухой стружки:

— Да как же так?! А ты молчишь! У меня же деньги есть, ты мне за работу платил, а я ни на что не тратил. Я уже десять лет у тебя, у меня знаешь — сколько денег? Присылай сегодня вечером жену за деньгами, а сам отдохни дома, выпей вина, поспи, кончились твои страдания.

Вечером жена столяра пришла в домик Шора, постучалась.

— Заходите, госпожа, — сказал он ей. — Зачем на пороге стоять? Выпейте воды… Берите: вот фрукты, вот вино, не стесняйтесь, ваш муж меня столько лет поил и кормил, здесь всё, можно сказать, ваше… Садитесь, госпожа, я пока в тайник под домом схожу, я там деньги держу. Знаете, в наше время всего от людей ждать можно. Садитесь-садитесь, вот орехи, мед… Дверь пока закрою… Я мигом…

Столяр искал жену по всему городу, искал у родственников, искал на базаре: может, похитили ее и продадут потом как красивую рабыню. Спрашивал у караванщиков, не видел ли кто, чтобы волокли женщину, молодую еще, в бордовом тюрбане с голубыми полосками? Никто не видел.

— У нее деньги с собой были, много денег, — выпытывал столяр. — Понимаете, ее могли ограбить, отобрать деньги, а потом и саму ее схватить.

Но караванщики только морщили медные от загара лбы и с жалостью смотрели на столяра.

Он пошел по базарным рядам, куда любила заходить жена, когда у них были деньги: ювелирный ряд, посудный ряд, где продавали расписную утварь. Расспрашивал продавцов: молодая женщина, у нее было много денег с собой, может, она покупала что-то и вы приметили ее: красавица в бордовом тюрбане с голубыми полосками?

И корил себя, оправдывая ее, что давно не покупал ей ничего, не баловал, и хотя она должна была понимать, что деньги не для покупок, а для возвращения долгов, но ведь она же молодая женщина, конечно, ей захотелось побаловать себя после стольких месяцев скупой жизни.

«Наверное, я слишком строг был с ней, и давно она подарков от меня не получала, надо было хоть из мелких камушков какой-нибудь дешевый браслет ей купить». То его одолевал гнев на нее: «И чего она на базар пошла с такими деньгами? Да еще одна?» Но снова его одолевало страшное беспокойство, и он плакал, возвращаясь домой, обхватив голову руками в порезах и шрамах.

И родственники тоже не видели ее. Да, говорили они, приходила дня четыре назад, да, корзину инжира ей дали, хороший инжир такой собрали в саду за городом, а корзину она обещала вернуть, но не приходила после этого… и не видел ее никто…

Корзина, где оставалось совсем немного инжира, стояла в доме. Дети то ели инжир, по играли с ним, отчего стол и пол стали липкими, а дети — вымазанными сладким соком. Потом дети стали плакать, столяр плакал вместе с ними и ждал жену.

Он сбился с ног, расспрашивая соседей и даже незнакомых прохожих, он рыскал по городу, он даже ночью пробрался в шатры финикийцев за городскими воротами, они были опасными и жестокими, о них разные слухи ходили, но и там не нашел ее.

Потом его словно молнией ударило. Он внезапно остановился: Шор! Как же он раньше не подумал! Совсем, видимо, обезумел от отчаяния и беспокойства. Может быть, она сказала Шору, куда идет или собирается пойти?

Он бросился в мастерскую, звал Шора, но не нашел его, сбегал туда, где продавали лес, снова вернулся. Наконец, ремесленник, работавший в мастерской рядом, видя, как он мечется, сказал ему, что Шор не появлялся тут уже три дня. Да и самого столяра не видно, стряслось что?

Он бросился со всех ног к домику Шора, в который тот переехал из пристройки совсем недавно, искать его было хлопотно. Шор долго не открывал, а потом, зевая, ответил, что да, заходила, получила от него деньги и ушла.

— Куда ушла? Говорила, куда хочет пойти?

— Э-э-э... даже не знаю, как сказать…

— Что сказать?!

— Не знаю, как тебе такую вещь сообщить…

— Говори уже!!! — Столяр прислонился головой к стене. — Говори!..

— Боюсь, это… за тебя. Это будет удар…

Столяр сполз по стене на землю.

— Где она? Где моя жена?..

Шор покачал головой и, устремив взгляд на верхушки деревьев, рассказал, что жена столяра пришла, но выглядела странно и, получив от него, Шора, деньги, стянула с головы тюрбан и объявила, что устала от такой жизни, уходит от мужа.

Столяр, услышав это, поднялся и, приоткрыв рот, как безумный уставился на Шора. А тот продолжал:

— И еще сказала, пусть он, столяр, ее не ищет, она уезжает и никогда уже к нему не вернется.

Столяр простоял какое-то время без движения, потом пошатнулся и, если бы Шор не поддержал его, наверняка бы упал.

— А потом… — снова заговорил Шор. — Извини, но ты же сам хотел знать, так что… Мне стало известно, что… она пошла к шатрам моавитян и там их молодежь поразвлеклась с ней…

Столяр прислонился к стене, глаза его были закрыты, он по-прежнему ничего не говорил. Шор тщательно запер дверь, и приобнимая своего благодетеля, который внезапно стал слабым и беззащитным как ребенок, за широкие плечи, повел его домой.

Дома царили хаос и запустение. Дети съели весь инжир, расплели корзину по прутикам и, видя, что никого дома нет, пытались приготовить себе еду. Они рассыпали по полу муку, и Шор, стараясь не наступать в зеленоватые лужи прогорклого, судя по запаху, оливкового масла, качая головой и цокая языком, посоветовал столяру как можно быстрее написать жене, этой недостойной его падшей женщине, разводное письмо и искать себе новую жену, хорошую и порядочную.

Так Шор заходил к нему несколько раз, уговаривал развестись с женой, даже вызвался разыскать ее, чтобы отдать гет (разводное письмо), и не понимал упрямства столяра:

— Она падшая женщина, она не хочет с тобой больше жить, не хочет ни детей твоих, ни тебя. Разведись — и дело с концом!

— Я не могу… даже если бы захотел… — голос столяра был сиплым, и язык плохо слушался его, хотя он не был пьян.

— А в чем дело?

— По закону, разводясь с ней… я должен выплатить ей по Ктубе (брачному контракту) много денег… очень много… У меня их нет…

— А сколько?

После того, как столяр назвал сумму Ктубы, Шор даже присвистнул, но от плана не отступил.

Он уселся на табуретку и, вытянув ноги, предложил:

— Не расстраивайся, я могу тебе дать.

— Ты? Откуда у тебя…

— Я могу тебе дать, могу. Я столько работал и подкопил, я говорю тебе, есть у меня.

— И с чего тебе давать их мне? Ты молодой, строй свою жизнь…

— И это говоришь мне ты? Ты меня вытащил из грязи, из мусора! Накормил, обучил делу, дал и стол, и кров, ты мне — как брат, как отец! Я могу оставить тебя в беде? Давай — знаешь что? Сделаем так: если тебе так легче, возьми в долг, на полгода. Мастерская у тебя еще есть, с долгами помогу расплатиться. Позовем свидетелей, напишем договор, отдашь. Ты хороший мастер, начнешь новую жизнь, заработаешь, тогда вернешь. Ты мне помог, спас меня, теперь моя очередь.

Так и сделали. Позвали свидетелей, Шор дал столяру большую сумму в долг, чтобы тот смог дать жене гет. И когда та внезапно появилась на пороге, столяр задрожал всем телом, рухнул на стул и закричал:

— Уходи! Уходи!

Она тоже заплакала:

— Не выгоняй меня, пожалуйста, пожалуйста, здесь мой дом, мои дети!

— Ты забыла и про свой дом, и про своих детей! Возьми свои деньги, возьми гет и уходи! Уходи!

Захлопнул дверь и, сидя на полу, долго выл как раненое животное, обхватив голову руками. Дети испуганно смотрели на него, потом подошли, обняли его большую голову, обернутую полоской ткани, гладили его по лицу и плакали с ним вместе, жалуясь ему и ужасаясь тому, что он выгнал маму.

Через три месяца Шор, посвежевший и довольный, появился в мастерской. Столяр стругал доску. Косые лучи солнца освещали его поседевшие виски и лоб, покрытый испариной и мелкими опилками.

— Проходи… Где ты был?

— Отдыхал, уезжал.

— Я так и понял… Решил, что ты открыл мастерскую в другом городе.

— Пока нет, остаюсь тут, но есть другие новости.

— Вот как, — движения столяра были уже не такие проворные, как раньше, но он старательно стругал доску, продолжая разговаривать. — И какие это новости.

— Хорошие!

— Вот как!.. Хорошие новости… Хорошие нам нужны…

— Я женюсь! Женюсь! Приглашаю тебя на свадьбу. Ты столько меня уговаривал (при этих словах столяр вздохнул), и вот видишь, этот день настал.

— Прекрасно, — столяр остановился, выпрямился и оттер пот со лба. — Очень рад за тебя.

— Что ты не спрашиваешь, кто невеста?

— Кто невеста? — послушно повторил столяр и снова взялся за доску, приподнял ее, чтобы переложить.

— Ты не поверишь! — Шор наклонил голову на бок и, подмигнув своему бывшему хозяину, лукаво протянул:

— Твоя бывшая жена…

Столяр замер с доской в руках.

— Что?.. Кто? Мне послышалось, что ты сказал…

— Тебе не послышалось! А что такого? Ты выгнал ее, опорочил ее имя: «падшая женщина», «падшая женщина»… Что ей, бедняжке, оставалось делать? Соседи с ней не разговаривают, она стала отверженной в своем городе… куда ей идти? Я подобрал ее, дал ей кров, как ты мне когда-то, и вот — женюсь.

Столяр замер. А потом, не дослушав, приподнял тяжелую доску. Шор проворно отскочил:

— Ты что — взбесился?

— Как ты мог… — голос столяра сорвался. — Как ты мог… Ты, щенок… ты, падаль шакала… Ты гиена, а не человек. Ты помесь гнилой падали и грязи… паук…. Как ты мог… Я вытащил тебя из мусора, твоя одежда была пропитана рвотой, ты сам лежал в ней! И лучше бы ты и продолжал лежать там!!! Всю жизнь бы лежать тебе в этом!!! — он поднял над головой тяжелую доску и пошел на Шора.

Тот выскочил из мастерской и, посмеиваясь и отряхивая рукава от приставших к ним мелких стружек, быстро пошел вверх по улице: осталось еще несколько людей, которых он хотел лично пригласить на свадьбу.

…Через три месяца он появился в мастерской снова, уже не один, а в сопровождении свидетелей:

— Вот он, — оставаясь на всякий случай у дверей, Шор указал пальцем на сидящего у широкого стола мужчину. — Вот он должен мне деньги.

Свидетели осмотрели мастерскую. Работа в ней явно не кипела. Инструменты лежали без дела, на полу валялись доски, а сам мастер выглядел не лучшим образом. Он смотрел на них тяжелым взглядом, не понимая, зачем и для чего они тут.

Этот человек, — продолжал Шор, — должен мне немалую сумму, это записано в договоре, вот он. Если он не уплатит долг, то потеряет мастерскую и дом. Пойдет с детьми на улицу.

— Я не могу вернуть долг, — сказал столяр. — У меня нет денег.

— Тогда выселяйся с детьми на улицу. Я забираю дом. И всё тут… — он обвел рукой помещение. — Мастерская не в лучшем виде, но помещение хорошее и дом в хорошем месте, а в умелых руках станет еще лучше.

— Как «на улицу»?.. — глаза вспыхнули на осунувшемся лице столяра. — Как «на улицу»…

Он умоляюще посмотрел на свидетелей, потом метнул взгляд на Шора и стал медленно подниматься:

— Вы не знаете, что это за человек… Он отнял от меня жену. Он разбил мой дом.

— Ну-ну, тихо, — его усадили обратно, показали подписанный ими документ. — Тут всё по закону, мы сами свидетели.

— А если не хочет оставаться на улице, пусть отрабатывает у меня, — милостиво добавил Шор.

— Отрабатывать — это законно, — закивали свидетели.

— Мне нужен работник в доме, мастер на все руки и чтобы прислуживал по мере надобности. Если хочешь, чтобы детям было где жить и что есть, выходи на работу.

В доме Шора столяр получил длинный фартук для работы. Человек, который вытащил Шора из мусора, теперь прислуживал ему за столом, поливал на руки воду из глиняного кувшина, подавал полотенце.

— Мы с женой, — подмигивая ей через стол, говорил Шор, — любим старое вино. Перед тем, как подашь нам мясо и… что ты там приготовил… поднимись-ка на чердак, там есть бочонок старого вина с иудейских гор…ты его увидишь, там в углу, рядом с бочонком меда… Налей нам, не жалея… Серебряные чаши, дорогой, возьмёшь на кухне…

Столяр отнес глиняный кувшин с водой на кухню, взял чаши, поднялся по лестнице на чердак, открыл бочонок в углу. Это было вино. Стал черпать из бочонка, наполняя чаши. По поверхности вина расходились круги, в которых он видел свое пляшущее отражение…

И в этих кругах он видел мальчишку, лежащего на земле, покрытого грязью и облепленного мухами. И то, как он встряхнул его, помогая встать. Как кормил его лепешками и сыром. И вялеными дынями. Показывал, как работают рубанком. Как из досок выходила смола, сверкая — как золото на солнце, как золото Храма, как глаза его жены… Сидящей сейчас там, внизу… Как искал ее по всему городу… Как плакал, сидя на полу… И дети гладили его по лицу, сердясь и жалуясь, и плача вместе с ним.

Он черпал и черпал вино, и слезы капали из его глаз и смешивались с вином, прекрасным старым вином из виноградников иудейских гор…

И тогда сказал Творец: разрушен будет Иерусалим и разрушен Храм, проклят тот, кто отвечает злом на добро…

ירמיהו י״ז:י״ט-כ״ו

כִּי כֹה אָמַר ה' צְבָאוֹת אֱלֹהֵי יִשְׂרָאֵל הִנְנִי מַשְׁבִּית מִן-הַמָּקוֹם הַזֶּה לְעֵינֵיכֶם וּבִימֵיכֶם קוֹל שָׂשׂוֹן וְקוֹל שִׂמְחָה קוֹל חָתָן וְקוֹל כַּלָּה.

וְאַתֶּם הֲרֵעֹתֶם לַעֲשׂוֹת מֵאֲבוֹתֵיכֶם וְהִנְּכֶם הֹלְכִים אִישׁ אַחֲרֵי שְׁרִרוּת לִבּוֹ-הָרָע לְבִלְתִּי שְׁמֹעַ אֵלָי

Плачет, плачет она по ночам, и слезы ее на щеках у нее. Нет ей утешителя среди всех любивших ее, все друзья ее изменили ей, стали ее врагами.

«Это ли город, о котором говорили: «совершенство красы, радость всей земли?!» Проснись, кричи в ночи… Взгляни, Г-сподь, и узри: был убит в Храме твоем священник и пророк, полегли на улицах отрок и старец, девы и юноши пали от меча. Ты убил их в день гнева, предал закланию и не пощадил. Я — муж, видевший муки от жезла гнева Его. Меня повел он и угнал во тьму. Перерезал мне дорогу тесаными камнями, искривил мои тропы. Покрыл колючками мои пути и рвет меня в клочья…И подумал я: пропала жизнь моя и надежда. Но так говорю я сердцу своему, и потому надеюсь: милости Г-спода не кончились, милосердие не истощилось… Драгоценные сыны Сиона, которых мерили на вес золота, — о, как уподобились глиняным кувшинам, поделкам гончара!

Свиток Эйха

Теги: Ав, Между людьми